— Куда ж тут идти? — отвечает один. — Русские нас окружили, а здесь тепло.
— Вижу, — отвечаю я. — Ну а я иду. Привет вам всем и желаю удачи.
И выхожу на улицу. В деревне переполох, так бывает, когда лесной муравейник разворошат палкой. Ребятишки, женщины, маленькие дети, старики входят в избы с мешками и узлами, почти доверху наполненными всяким добром, и тут же выбегают, уже с пустыми мешками под мышкой. Они смело забираются в горящие склады и выносят оттуда все, что смогли спасти от огня. По улицам бесцельно носятся взад и вперед сани, мулы, грузовики, легковые машины. Несколько немецких танков легко проложили себе путь в этой неразберихе. Над деревней стелется желтый, горький дым, облаком окутывая дома. Небо серое, избы серые, истоптанный снег тоже серый.
Во рту еще оставался вкус молока, но мысленно я снова был в дороге. Теперь я шел домой. А там будь что будет.
Засунув руки в карманы, я наблюдал за происходящим и чувствовал себя совсем одиноким, Проходя мимо одного здания, скорее всего школы, я увидел два свисающих вниз флага — итальянский и Международного Красного Креста. Последний был такой большой, что почти касался земли. Внезапно мне стало грустно. Я представил себе опустевшую деревню и догорающие склады, крестьян в избах, брошенных мулов, жующих черные капустные кочерыжки. Потом представил себе появление русских. В село с грохотом въезжают танки, а мулы лишь слегка поводят ушами, не переставая жевать. Наши раненые смотрят в окна госпиталя. Все вокруг серо, и над обезлюдевшей дорогой свисают два флага.
А пока из госпиталя выбегали раненые, способные ходить, и пытались уцепиться за борт несущихся мимо грузовиков или за сани.
Мне не удалось отыскать ни одного солдата моей роты и даже моего батальона. Может, они уже все ушли. Я увидел солдата из батальона «Червино», который, как и я, шел один. Окликнул его, и дальше мы пошли уже вместе. Спросил у него о судьбе знакомых солдат и офицеров, ведь я вместе с ними участвовал в боях прошлой зимой.
— Как там сержант Кьенали?
— Погиб.
— А лейтенант Сакки?
— Погиб.
Из всего батальона «Червино» уцелело лишь человек десять, а может, и того меньше.
Мы шли по селу мимо догорающих складов. Позже я узнал, что альпийские стрелки, попавшие в село с передовой, ворвались в брошенные склады. Солдаты продовольственного снабжения сказали им:
— Берите все, что хотите.
Альпийские стрелки нашли на складах шоколад, коньяк, вино, варенье, сыр. Они простреливали бочки с коньяком и подставляли фляги. После стольких жестоких испытаний им наконец-то дали выпить и поесть вволю, да еще поспать. Многие так и не проснулись — сгорели или замерзли. Другие, проснувшись, увидели наставленные на них дула русских автоматов. Но кое-кому все же удалось удрать, догнать нас и рассказать о случившемся.
Уже на самом краю села во всей этой неразберихе мне удалось отыскать солдат моей роты. Я нагнал их. В балке, за которой расстилалась бескрайняя степь, громоздились сани, легковые машины. Опрокинувшиеся грузовики валялись на дне балки, а рядом кричали, чертыхались, взывали о помощи, пытались проложить себе дорогу тыловые крысы. Я ощутил недобрую радость при виде перевернутых неподвижных грузовиков — вспомнил, как летом, когда мы совершали изматывающие ночные марши, мимо нас проезжали автоколонны и дорожная шоколадного цвета пыль смешивалась с нашим потом. Мы шли, сгибаясь под тяжестью ранцев, эта пыль набивалась в рот, и потом мы неделями отхаркивали желтую мокроту.
А офицеры и солдаты вспомогательных служб, каптенармусы и тыловые саперы стояли по краям дороги, смотрели, как мы шагаем, и смеялись. Да, черт побери, смеялись! Вот теперь и им придется побегать. Да еще как! Если они хотят попасть живыми домой, придется им хорошенько пробежаться. Об этом я думал, глядя, как они суетятся у машин, груженных бесполезными бумагами и багажом офицеров. За спиной у нас взлетали ввысь языки пламени, а грохот канонады становился все явственнее. Ну, тыловые крысы, блаженные денечки кончились, настало и для вас время бросить теплые избы, женщин, пишущие машинки. Теперь — чтоб вам пусто было — вы научитесь стрелять из винтовки. Если хотите, присоединяйтесь к нам. Ну а мы войной сыты по горло.
Мысли об этом придавали мне сил, и я решительно топал по снегу. Шел быстро, обгоняя тех, кто плелся по дороге. Вместе со своими солдатами одолел балку и настиг колонну, которая огромной черной буквой S змеилась по белой, заснеженной степи и исчезала вдалеке, за холмом. Мне казалось невероятным, что в России столько наших солдат и что они вытянулись сейчас в такую длинную колонну. Сколько же было таких опорных пунктов, как наш?
Вместе они образовали длиннющую колонну, которая потом еще долго стояла у меня перед глазами и осталась в памяти навсегда.
Двигалась она медленно, слишком медленно, и я вместе с группкой солдат вновь зашагал по обочине, стараясь попасть в голову колонны. Мы несли два ручных пулемета, боеприпасы к ним и запас продуктов. Под тяжестью груза мы проваливались в снег, но все же шли куда быстрее колонны. Лямки ранцев резали нам плечи. Антонелли, как всегда, матерился, а Тоурн то и дело поглядывал на меня, словно желая спросить: «Будет этому когда-нибудь конец?» Несколько прибившихся к нам солдат из отделения Морески старались держаться сзади, чтобы их не заставили нести пулемет. Антонелли обрушивал на них отборные ругательства веронского «дна». Нередко нам попадались лежавшие ничком на снегу люди — они в полузабытьи, не шевелясь глядели, как мы проходим мимо. У обочины дороги стоял офицер в сапогах со шпорами и бешено ругался. Он был пьян, и его качало из стороны в сторону. Внезапно он валился на снег, снова подымался, начинал что-то кричать и опять падал. Рядом с ним был солдат, который пытался его поддержать и даже тащить дальше. Наконец оба укрылись в одиноко торчащем посреди степи сарае. Еще дальше мне попались остальные солдаты нашей роты, а потом мы догнали и четырех солдат моего взвода, среди них Туррини и Бозио. Нам удалось раздобыть маленькие сани, на которые мы погрузили станковый пулемет и три ящика патронов. Понемногу я сумел выудить из колонны и собрать вместе почти весь мой взвод. Всякий раз, когда к нашей уже довольно большой группе присоединялись еще несколько человек, мы дружно радовались. Окликали друг друга, смеялись и шутили над нашей невеселой судьбой. Те, кто шли в колонне, поднимали глаза, бросали на нас взгляд и снова опускали голову.
— Надо держаться вместе и шагать бодро, — повторял я своим.
Наступила ночь, и мы добрались до маленькой степной деревушки. Не помню уж, какого это было числа, но помню, что было адски холодно и голодно. В деревушке мы соединились с остальными взводами и ротами нашего батальона. Тут почти все были земляками и переговаривались на брешианском диалекте. Майор Бракки — тоже.
— Смелей, ребятки, держитесь.
Майор Бракки… На голове шляпа с пером, на ногах грубые ботинки, во рту сигарета, на рукавах шинели знаки отличия, голубые глаза, твердая поступь и голос, вселявший в нас уверенность.
— Смелее, ребятки, на пасху полакомимся дома козлятиной. — Он окликал то одного, то другого и каждому улыбался. — Эй, Бородатый, — он звал меня Бородатый либо Старик, — что-то ты похудел и пообносился. Тебе бы макарон и литр красного.
— Да, не помешало бы, — согласился я. — Можно даже два литра. Да и вы, наверно, не отказались бы.
— Господин майор, — подал голос Бодей, — вас надо на гауптвахту посадить. На шинели пуговицы не хватает, и перо на шляпе криво сидит.
— А пошел бы ты… — ответил майор Бракки.
Он шутил, смеялся, когда говорил с нами, но временами мрачнел, и веселые искорки в глазах гасли. А я думал: «До пасхи еще далеко, только рождество миновало. А до дома ох сколько еще километров надо протопать!»
Ночь была морозная; стоя по колено в снегу, мы ждали дальнейших приказов. Я видел, что капитан валится с ног от усталости. Лейтенант Ченчи, закутавшись в одеяло, курил одну сигарету за другой и беспрерывно ругался. Когда он затягивался, его ладонь освещалась в темноте, как кошачий глаз. Поговорит немного с кем-нибудь из альпийских стрелков, а потом выругается своим мягким, приятным, изысканно вежливым голосом. Наконец он подошел ко мне:
— Как дела, старик?
— Хорошо, — ответил я, — все хорошо. Только вот холодновато малость. — Да, холодно было не на шутку!
Вокруг царила сумятица: можно было услышать немецкую, венгерскую речь и все диалекты нашего полуострова. Неподалеку горели избы и склады, и розоватые блики плясали на снегу до самой окраины, за которой начиналась степь. А внизу горела деревня, где мы проходили днем. Время от времени раздавался грохот и тарахтенье моторов, но мне казалось, что за розовым заревом ничего нет. Там был конец света. Черт побери! Нам придется опять идти во тьму, за этот предел. Ботинки наши совсем задубели, снег был сухим, как песок, а звезды казались острыми шпорами, сдирающими с тебя кожу. В деревне не осталось никого — даже скота. Лишь где-то далеко, в темноте лаяли собаки. Наши мулы были с нами, грустно опустив уши, они грезили о горных тропах и о нежной траве альпийских пастбищ. Из ноздрей у них валил пар, их шерсть, покрытая инеем, никогда еще так не блестела, А еще с нами были вши — наши верные вши, им-то все было нипочем, и они забирались в самые теплые уголки. «Вот если я погибну, что станется с моими вшами? — думал я. Умрут ли они, когда кровь в моих венах остекленеет, или доживут до весны?» Еще на опорном пункте мы вывешивали майки на сорокоградусный мороз, а двое суток спустя, прокалив их в печке, натягивали на себя, и вши тут же оживали. Они были крепкие, выносливые, эти вши.
— Ригони, хочешь сигарету? — предложил Ченчи. Я закурил: хоть немного теплым дымом подышу.
— Тронемся мы наконец или нет? Чего мы здесь торчим?! — возмутился Антонелли. И зло выругался.
По рассказам тех, которые добрались сюда первыми, здесь побывали русские танки и навели всеобщую панику. Но теперь тут скопилось немало войск: венгерская дивизия, немецкий бронетанковый корпус, дивизия «Виченца», остатки дивизии «Джулия», дивизия «Кунэенсе», уцелевшие части нашей дивизии «Тридентина», да еще вспомогательные службы: автодивизионы, саперные, инженерные, санитарные части и обоз. Почти все солдаты и офицеры вспомогательных служб уже побросали оружие и заранее считают себя военнопленными. Я же уверен и внушаю это своим, что пленным станешь только тогда, когда русский солдат наставит на тебя винтовку и отведет в тыл.
— Сержант, вернемся мы домой? Это ко мне подошел Джуанин.
— Конечно, вернемся, Джуанин, — отвечаю я. — Но ты сейчас не о доме думай, а о том, как бы не отморозить ноги. Попрыгай по снегу.
Наконец вернулся майор Бракки с долгожданным приказом. Мы снова потащились по степи, но наш батальон опять в хвосте колонны.
— Нас поставили в арьергард, — сказал лейтенант Пендоли.
— Только нас и ставят, — возмущаемся мы (то же самое говорили и солдаты батальона «Тирано»).
— «Вестоне», вперед, в обход колонны, — отдает приказ Бракки.
Мы шагаем по глубокому снегу То и дело ударяешься головой о каску идущего впереди, и постоянно приходится бегом догонять основную группу Избы и склады все еще горят, отовсюду слышатся команды на немецком языке. Мы проходим мимо огромных танков, работают моторы — верно, чтобы они не замерзли при такой стуже. Ступая по снегу, я ударил ногой какую-то банку, нагнулся и поднял ее. Банка была наполовину заполнена чем-то, и в зареве пожара я разглядел, что это нечто съедобное: не снимая перчаток, сунул руку: да это же манна небесная — джем. Я принялся облизывать перчатку и усы. Ел на ходу, потом отдал банку идущим рядом.
Не знаю, сколько мы шли и как долго. Каждый шаг казался километром, каждый миг — часом. У этого марша словно не было ни цели, ни конца. Но вот мы увидели несколько одиноко стоящих изб. Я разместил свой взвод в каменном доме: прежде это была, наверно, школа или дом старосты. Там уже обосновались солдаты автодивизиона. Они как вши — устраиваются в самых теплых местечках. Горит огонь, в избе тепло, а на полу даже постелена солома. До чего же приятно плюхнуться на солому, снять каску, подложить ранец под голову и лежать в тепле, прижавшись друг к другу. Наконец-то мы можем закрыть глаза и уснуть.
Но кто это зовет меня с улицы? Убирайтесь к черту, дайте поспать.
Кто-то открывает дверь и вызывает меня:
— Тебя к капитану.
Внутри все огнем горит. Я поднимаюсь. Мои товарищи уже заснули и громко храпят. Мне приходится перешагивать через их ноги. Спящие хрипло ругаются спросонок, открывают глаза, поворачиваются на другой бок и тут же снова проваливаются в забытье. На улице холодно и тихо, связной исчез, в небе тьма-тьмущая звезд, как тогда, в сентябре. До чего же хороши были те сентябрьские ночи в полях подсолнуха и маков; сверху глядели теплые и добрые, как сама здешняя земля, осенние звезды. А теперь и не поймешь, то ли это ночной кошмар, то ли злой дух надо мной потешается: на улице ни души, а мне нужно отыскать капитана. Зачем я ему понадобился? Стучу в ближнюю избу, там его нет, потом в другие. Мне отвечают либо по-немецки: «Raus!» — либо на брешианском диалекте: «Пошел в…» Наконец добираюсь до стрелков нашей роты, они предлагают зайти погреться.
— Я ищу капитана, — говорю, — он не у вас?