Случилось так, что аудитория перестала расти. Она не уменьшалась, но и не увеличивалась.
Создатели программы встревожились. «Концентрация» выходила в эфир уже полгода, и рейтинг все время неуклонно шел вверх – иногда плавно, иногда резкими скачками, особенно после ударных эпизодов, наделавших шума в печати, но рост не прекращался ни разу.
– Вот и наша первая остановка, – сказал один из продюсеров.
– Остановка – это самообман, – отозвался другой. – Таков закон жизни: отсутствие движения вперед есть движение назад.
– Все равно у нас рекордные показатели за всю историю телевидения.
– Пока рекордные. Но, если не принять меры, нас рано или поздно ждет обвал.
– Естественно. СМИ больше не говорят о нас. Месяцами они только о «Концентрации» и галдели, а теперь все. Если мы хотим снова привлечь к себе внимание, надо что-то придумать.
Кто-то предложил создать журнал, целиком посвященный главным участникам, как это делалось для некоторых телешоу в предыдущем десятилетии, с фотографиями и интервью любимцев публики.
– Невозможно, – был ответ. – С надзирателями номер не пройдет. Звезды передачи – заключенные. А коль скоро мы подрядились воспроизводить подлинные условия концлагеря, интервьюировать узников нельзя. Это противоречит принципу обезличивания, который царит в каждом уважающем себя лагере.
– Ну и что? Может, стоит перестроиться. Когда СКЗ-114 обрела личность, назвав свое имя, мы получили великолепную информационную поддержку.
– Это сработало только из-за нее. Нельзя ни в коем случае тиражировать ее ход.
– Все дело в том, что она чертовски хороша собой, эта пигалица. Жаль, что она успокоилась в последнее время.
– Как движется их роман со Зденой? Это было бы неплохо: палач и жертва…
– Нет, публике нравится, чтобы она оставалась неприступной девственницей.
– В любом случае нас это не вывезет. Нужно придумать какой-то новый поворот.
Организаторы еще некоторое время мучительно думали, потом собрались за круглым столом. Пили кофе литрами, курили не переставая.
– Недостаток «Концентрации» в том, что она не интерактивна, – заметил один.
– Интерактивность! Уже двадцать лет только про нее и талдычат.
– Нормально. Зрители обожают участвовать. Обожают, когда спрашивают их мнение.
– Ну и как сделать наше шоу интерактивным?
Повисла пауза.
– Да это же на поверхности! – воскликнул самый сообразительный. – Пусть публика поработает за надзирателей!
– Кнутом?
– Нет! Пусть выбирает сама, кого казнить.
– Интересно!
– Звонок за бешеные бабки?
– Нет, зачем? Пусть все идет через телетекст. Гораздо круче, когда зритель голосует с помощью пульта. Ему придется просто набрать три буквы и три цифры – лагерный номер того, кого он номинирует на выбывание.
– Гениально! Как в Древнем Риме, когда зрители в цирке опускали большой палец.
– У вас крыша едет! Активность будет нулевая. Никто не возьмет на себя убийство.
Все повернулись к тому, кто это сказал.
– На что спорим? – спросил кто-то.
Остальные покатились от хохота.
– «Концентрация» спасена, – объявил председательствующий и закрыл совещание.
Телезрителям объяснили новые правила, так чтобы было понятно даже полным кретинам. Ведущий с радостной улыбкой сообщил, что теперь «Концентрация» – это их передача.
– Отныне вы будете делать выбор сами. Вам решать, кто останется, а кто уйдет.
Употреблять слово «умрет» он старательно избегал.
Потом возник пульт во весь экран. Красные стрелочки указывали на кнопки, которые следует нажать, чтобы попасть в телетекст «Концентрации». Проще некуда, но поскольку существовало опасение, что поймут не все, то объяснение повторили еще раз. «Обидно будет, если ваш голос пропадет из-за технической ошибки», – сказал ведущий.
– Мы хотим уточнить, что, согласно демократической концепции нашей передачи, доступ в телетекст «Концентрации» бесплатный, – любезно заключил он.
Пресса кричала еще громче, чем когда шоу вышло на экран. «ПОСЛЕДНЯЯ НАХОДКА „КОНЦЕНТРАЦИИ“: НАДЗИРАТЕЛИ – ЭТО МЫ! – гласил заголовок влиятельной газеты. – МЫ ВСЕ ПАЛАЧИ!»
«ЗА КОГО НАС ПРИНИМАЮТ?» – повсеместно вопрошали СМИ.
Некий пламенный трибун высказался еще более пафосно, чем обычно. «Я взываю к достоинству и совести человечества, – написал он. – Да, оно пало невероятно низко, обеспечив успех самой безнравственной передаче в истории. Но перед лицом такого беспредела я ожидаю от вас – от нас – пробуждения чувства чести. Не голосуйте! Призываю бойкотировать если уж не саму передачу, то, по крайней мере, эту телебойню!»
Число не принявших участие в первом голосовании «Концентрации», в отличие от последних выборов в Европарламент, было близко к нулю, и некоторые политики заговорили о том, что впредь стоит подумать о замене избирательных урн телевизионными пультами.
Что до рейтинга «Концентрации», то он смел все предыдущие рекорды. Таковы цифры.
Утром, в день выхода в эфир измененной версии, заключенных построили, как обычно.
Надзирателей глубоко возмутило нововведение, из-за которого они лишились своей главной прерогативы, и только надзиратель Ленка согласилась проинформировать о нем узников.
– С сегодняшнего дня, кто выбывает, решают зрители – посредством голосования. Это, кажется, называется «демократия», не так ли?
Она усмехнулась, вытащила из выреза кофточки конверт, вскрыла его, как на вручении «Оскара», и прочитала:
– Публика выбрала ГПЮ-246 и ЙМБ-008.
Это были самые пожилые из заключенных.
– Не любят люди стариков, как я погляжу, – прокомментировала Ленка, осклабившись.
Панноника не верила своим ушам. Ухмылки надзирателя Ленки говорили в пользу того, что она все выдумала. Такого не может быть, это немыслимо. Ленке просто захотелось представить собственный выбор как результат всенародного голосования. Да, наверняка так оно и есть.
Труднее было найти объяснение поведению остальных надзирателей. Они хмуро стояли в стороне; Панноника предположила, что у них конфликт с Ленкой. Но настроение их не изменилось и днем, хотя надзирательница-эротоманка не появлялась на работах в тоннеле.
Особенно мрачной выглядела Здена.
На следующее утро никаких неясностей не осталось. Заключенные построились, надзиратель Марко даже не взглянул на них; он просто вытащил бумагу и сказал:
– Нашего мнения больше не спрашивают, поэтому не буду ломать комедию и изображать, будто осматриваю строй. Сегодня публика приговорила ААФ-167 и СЖЖ-214.
Это были две серенькие, неприметные девушки.
– Позволю себе счесть этот выбор спорным, – посетовал надзиратель. – Вот что получается, когда обращаются к неспециалистам. Суждение профессионалов – совсем другое дело, не правда ли? Впрочем, vox populi – vox Dei.[3]
Массовое участие зрителей в голосовании стало сигналом для всеобщей мобилизации СМИ. Все газеты, договорившись, поместили на первой полосе один и тот же заголовок: «ПРЕДЕЛ!» – и начали текст словами: «Мы его перешли».
Радио- и телеканалы ни о чем другом не говорили. Сатирические издания жаловались, что им нечего делать: по части комических ужастиков реальность оставила их позади навсегда. «Самое уморительное в этом кошмаре – негодование надзирателей, у которых отняли власть над жизнью заключенных, и теперь они глубокомысленно рассуждают о слабостях демократии», – прокомментировал один из юмористических журналов.
Результат медийной бури сказался незамедлительно: теперь «Концентрацию» смотрели просто все. Те, у кого не было телевизора, ходили смотреть к соседям, продолжая громко хвастаться, что они последний оплот нонконформизма и борьбы с телепомойкой. Однако, разглагольствуя о передаче, демонстрировали удивительное знание подробностей.
Это была настоящая пандемия.
Здена не на шутку испугалась. Пока приговоры выносили надзиратели, в ее власти было защитить Паннонику; теперь последнее слово принадлежало зрителям. Кто их знает, что они выкинут. Самым ненавистным в демократии, существование которой она только что обнаружила, было для нее именно это: непредсказуемость.
Она успокаивала себя, как умела: Паннонику все обожают, она муза передачи, героиня, красавица и т. д. Вряд ли зрители такие дураки, чтобы принести в жертву свою любимицу.
Первое голосование ее приободрило: если следствием нового подхода окажется планомерное устранение стариков, то Паннонике ничто не грозит. Второе голосование снова пробудило страх: девушек приговорили к смерти исключительно за их бесцветность. Конечно, Паннонику бесцветной не назовешь, но ведет она себя сдержанно, особенно в последнее время.
В общем, с такой дебильной публикой не знаешь, чего ждать. В середине дня, засовывая узнице в карман шоколад, надзирательница шепнула: «Сегодня ночью». Панноника кивнула.
В полночь девушки встретились.
– Ты обязательно должна как-то проявить себя, – сказала Здена. – Почему ты перестала выступать? Почему больше не обращаешься к публике?
– Вы же видели, какую пользу принесло мое обращение, – с горькой усмешкой ответила Панноника.
– Публику ты не перевоспитаешь, зато себя убережешь! Девушки, выбывшие сегодня утром, поплатились за то, что тушевались. Ты должна жить. Мир нуждается в тебе.
– А почему вы сами ничего не сделаете? Вы нисколько не утруждаетесь ради нас. Две недели назад я просила вас подумать, как нас спасти. И с тех пор все жду.
– У тебя намного больше возможностей, чем у меня. Люди от тебя без ума. А я никому не интересна.
– Но ведь, в конце концов, вы свободны, а я за решеткой! Вы придумали план побега?
– Я работаю над ним.
– Так поторопитесь, иначе мы все погибнем.
– Дело бы двигалось быстрее, если б ты была полюбезнее.
– Ясно, куда вы клоните.
– Ты хоть понимаешь, что требуешь невозможного? А что взамен? Ничего.
– Моя жизнь и жизнь моих товарищей – это вы называете «ничего»?
– Какая ты все-таки дура! Не так уж много я и прошу.
– Я думаю иначе.
– Идиотка слабоумная! Да ты не достойна жить!
– Что ж, можете радоваться. Я жить не буду, – сказала Панноника, повернулась и ушла.
До сих пор Здена восхищалась умом Панноники. Манера говорить, немногословность, умение удивить ответом свидетельствовали о ее недосягаемом превосходстве. И вдруг оказалось, что красавица глупа как пробка.
Предпочесть смерть! Она была в шоке. Все-таки жизнь стоит того, чтобы приложить ради нее некоторые усилия. И потом, она просит такую малость!
Здена подумала, что Панноника ведет себя как маркизы в романах, которых она, естественно, не читала: эти курицы трепетно берегут свое дурацкое целомудрие, не нужное никому, кроме них самих. Здена ни в грош не ставила такую писанину и даже не была уверена в ее существовании, просто выдуманный классиками мир казался ей настолько бредовым, что там вполне могли процветать подобные нравы.
«Ужаснее всего, что я ее все равно люблю. И она мне вроде еще больше нравится из-за этого. Столько церемониться, упираться из-за безделицы, которая ей ничего не стоит, вставать на дыбы, будто ее заставляют отдать на растерзание отца и мать, – а в результате меня тянет к ней так, что я просто подыхаю».
Ее захлестнула волна радости от остроты и силы желания, но тут же отхлынула при воспоминании о действительности: Панноника должна умереть, не завтра, так послезавтра. Самое прекрасное, самое чистое, самое возвышенное, самое чудесное порождение человечества погибнет в страшных муках на глазах у миллионов телезрителей.
Здена вдруг словно впервые осознала весь ужас положения.
И тогда она составила план, достойный высоты ее страсти. Теперь ей нужно было проникнуть в окружение Панноники.
Выбор ее пал на МДА-802. Она терпеть ее не могла, пока видела в ней потенциальную соперницу. Потом поняла, что ошиблась: МДА-802 испытывала лишь дружеские чувства к Паннонике, которая – о, несчастье! – не оставалась, похоже, равнодушной к любви ЭРЖ-327.
Она потихоньку сунула МДА-802 пузырек красной краски и прошептала:
– Изобрази, что ты сильно поранилась, быстро!
Сердце МДА-802 забилось с неистовой силой: надзирательница хочет тайком поговорить с ней. Неужели станет делать те же предложения, что и Паннонике? Если так, то уж она не упустит свой шанс. Она не испытывала ни малейшего влечения к Здене, но ради свободы готова была на все.
Она вылила на ладонь пузырек и громко закричала, подняв руку, чтоб всем было видно.
– Кровищи-то сколько! – сказала Здена. – Надо вести ее в санчасть.
И повела, ругая на чем свет стоит:
– Пораниться на стройке! Ну и тетеха!
Никто и опомниться не успел. Шито-крыто, они проскользнули не в медпункт, а в комнату Здены.
– Надо поговорить, – начала Здена. – Вы ведь большие подружки с СКЗ-114?
– Да.
– Так вот, это дружба в одни ворота. Она от вас кое-что скрывает, от тебя и от бригады.
– Это ее право.
– Еще бы! Она ведь понимает, чем рискует.
МДА-802 осторожно промолчала.
– Не сдаешь подругу, отлично, – продолжала надзирательница. – Зато она топит вас всех.
«Ловушка», – подумала МДА-802.
– Ты же знаешь, чего я хочу. Не бог весть что, правда? Если бы она согласилась, я с гарантией помогла бы бежать и ей, и всей бригаде, тебе в том числе. Но нет, мадемуазель не желает и, отказывая мне, отказывается спасти вас.
МДА-802 от бешенства чуть не лопнула. Ее распирало от ярости, которую хотелось обрушить на надзирательницу и на Паннонику в равной степени. Но прагматизм взял верх, она решила отложить гнев на потом и пошла ва-банк:
– Надзиратель Здена, я бы на месте СКЗ-114 вам не отказала.
Она дрожала с ног до головы.
Здена разинула рот, потом рассмеялась людоедским смехом:
– Я тебе нравлюсь, МДА-802?
– В общем, да, – пролепетала несчастная.
– И ты пойдешь на это бескорыстно?
– Нет.
– Вот как? – глумливо вознегодовала надзирательница. – И какова же цена?
– Как у СКЗ-114, – ответила та, чуть не плача.
– Ты в зеркало смотрелась? Умерь свой пыл, детка!
– Жизнь СКЗ-114 и моя, – решительно принялась торговаться узница.
– Смеешься? – рявкнула Здена.
– Ладно, только моя, – сдалась, помолчав, МДА-802.
– Чего захотела!
Тут МДА-802 опустилась до жалкой мольбы, которую осудят лишь те, кто ценит себя выше:
– Хлеба!
Здена зашлась от презрения и плюнула в нее.
– Меня от тебя тошнит! Не хочу тебя даже даром.
И вытолкала ее вон.
– Поди расскажи остальным, что узнала.
МДА-802 брела к тоннелю рыдая. Заключенные отнесли это на счет ее раны и болезненной процедуры в санчасти. Одна Панноника заподозрила неладное.
Она перехватила устремленный на нее взгляд МДА-802 и прочла в нем унижение и обиду. Ей показалось, что еще и ненависть.
В бессильном отчаянии Панноника помотала головой.
Вечером за столом все заметили, что на МДА-802 лица нет.
– Надзиратель Здена сделала вам больно? – спросил кто-то.
– Нет, – отвечала она, многозначительно глядя на Паннонику, которая правильно оценила ее взгляд.
– Говорите, – вздохнула Панноника, – скажите все, что у вас накипело.
– Может, лучше вы сами скажете?
– Нет. Вам явно надо выговориться.
Воцарилась тишина.
– Неловко даже говорить. Надзиратель Здена рассказала мне, что сделала Паннонике определенного рода предложение и в награду обещала устроить нам всем побег. А Панноника отказалась.
Все взоры обратились на Паннонику, которая сидела с непроницаемым лицом.
– И правильно поступила, – сказал ЭРЖ-327.
– Вы считаете? – спросила МДА-802.
– Да ей на нас плевать, – заявил мужчина, который так и не простил, что все над ним смеялись. – Плевать, что ее отказ – это приговор нам всем!
– Замолчите, грубиян, – подняла голос одна из женщин. – Панноника, я прекрасно вас понимаю. Мы все понимаем. Надзиратель Здена – жуткое существо, и каждому из здесь сидящих было бы противно даже думать о… об этом. Однако это вопрос жизни и смерти. Точка.
– Дешево же вы цените честь! – возмутился ЭРЖ-327.
– Разве не дело чести спасти нам жизнь? – возразила женщина. – Вот вы, ЭРЖ-327, влюблены в Паннонику. Думаете, мы этого не замечаем? Но надо действительно обезуметь от любви, чтобы предпочесть свою и нашу смерть часу времени наедине с надзирательницей Зденой. Мы тоже очень любим Паннонику и восхищаемся ею, но не намерены жертвовать жизнью ради ее стремления к чистоте.
Женщина умолкла. Она выразила общее мнение, и добавить было нечего.
– Да вы просто персонажи мопассановской «Пышки»! – взорвался ЭРЖ-327.
– Нет, – отозвалась МДА-802. – И вот доказательство: я сегодня предложила вместо Панноники себя, но Здена не захотела.
Панноника сидела опустив глаза.
– Почему вы молчите? – спросила МДА-802.
– Мне нечего сказать.
– Неправда. Мы знаем, что вы человек благородный. И хотим вас понять, – настаивала МДА-802.
Панноника, вздохнув, покачала головой.
– Все из-за того, что она женщина? – невинно спросил кто-то.
– Будь надзиратель Здена мужчиной, я бы вела себя точно так же, – отрезала девушка.
– Поверьте, мы нуждаемся в объяснениях, – сказала МДА-802.
– Вы их не получите, – ответила Панноника.
– Принцесса на горошине посылает нас на смерть! – выкрикнул все тот же мужчина.
Получилось слишком громко. Заключенные, сидевшие за другими столами, повернулись в их сторону.
Все сразу замолчали. Когда атмосфера чуть-чуть разрядилась, снова поднялся гомон.
– Вы ведете себя как побежденные, – сказала Панноника. – Никто из нас не умрет, и как раз потому, что я не сделаю ни одной уступки врагу.
На другой день, когда надзиратель зачитал листок с именами приговоренных, Панноника сделала два шага вперед, повернулась в ту сторону, где, как она полагала, находилась камера, и громко произнесла:
– Зрители, сегодня вечером проголосуйте за меня! Пусть при подсчете результатов там окажется не два имени, а одно! Пусть номер СКЗ-114 получит абсолютное большинство! Все вы, сколько вас есть, пали так низко, что смотрели и продолжаете смотреть эту гнуснейшую бесчеловечную передачу. Искупить вину вы сможете лишь тем, что завтра меня приговорите. Вы должны сделать это для меня!
Она вернулась в строй.
«Увы, как я и подозревала, она совершенно сумасшедшая», – вздохнула МДА-802.
«А мы-то надеялись, что она нас спасет», – подумала вся бригада.
Даже ЭРЖ-327 дрогнул: «Она великолепна. Но можно быть великолепной и ошибаться».
Здена была сражена.
Панноника провела день в безмятежном спокойствии.
СМИ взвыли, сообщения сыпались одно за другим, в оценках чувствовалась растерянность.
Один из вариантов, многократно повторенный, возобладал над массой противоречивых версий: «Она вообразила себя Христом».
Вечером во всех газетах прошла та же информация: «Заключенная Панноника выступила сегодня утром с обращением к публике и решительно потребовала от зрителей „Концентрации“ единогласно вынести ей смертный приговор. Она недвусмысленно объявила себя искупительной жертвой, сказав, что для публики это единственная цена прощения».
Радио и телевидение, не столь щепетильные, как печать, предположили, что Панноника подвинулась рассудком.
Вечером за столом царило тягостное смущение.
– У нас, надо полагать, Тайная вечеря? – сказала МДА-802.
Панноника рассмеялась и вытащила из кармана шоколад:
– Она взяла шоколад, преломила и, раздавая ученикам, сказала: «Приимите, ядите: сие есть Тело Мое».[4]
– Он не так трясся над своим телом, – съязвил мужчина, который ее ненавидел.
– Поэтому я не Он, и вы не Иуда, который был трагическим и необходимым персонажем.
– Но Он хоть спасал людей!
– Вы обвиняете меня в том, что я не Христос? Фантастика!
– Не далее как вчера вы обещали, что никто из нас не умрет! – возмутился мужчина.
– Так оно и будет.
– И как же вы это сделаете? С того света, что ли, нас станете защищать? – спросил он.
– Не торопите события. Я еще не умерла.
– Ваше требование могут запросто выполнить. У вас есть дар убеждения, знаете ли.
– Я и рассчитываю, что его выполнят.
– Как же вы тогда спасете нас? – взвился он.
– Спасение как шоколад: оно вам положено, верно?
– Хватит умничать, – сказал мужчина. – Понятное дело, наши души не такие возвышенные, как ваша. Однако любой из нас на вашем месте согласился бы на предложение Здены, чтобы спасти остальных.
– Вы бы согласились и за куда меньшую цену, – отозвалась Панноника.
МДА-802 чуть заметно вздрогнула.
– Ну да, – продолжал мужчина, ничего не поняв. – Мы простые люди, человеки, и знаем, что приходится иногда пачкать руки.
– Руки? – переспросила Панноника, подчеркивая несуразность сказанного. – Я предпочла бы не слышать, что бы вы сделали на моем месте. На моем месте – только я одна, никто на место другого встать не может. И когда кто-то ради вас идет на смертельный риск, на который сами вы не способны, не воображайте, будто можете его понять, и уж тем более судить.
– А кстати, зачем идти на риск? – перебила МДА-802. – То, что предлагает Здена, ничуть не опасно.
– Я бы навсегда утратила уверенность, что в этой сфере жизни мое желание – единственный закон. Больше мне нечего добавить, – заключила Панноника.
ЭРЖ-327, сидевший до сих пор как в столбняке, наконец заговорил:
– Вы знаете, до какой степени я разделяю ваши взгляды, Панноника. Но, когда вы сегодня утром сделали свое заявление, мне стало страшно. Я ужасно боюсь и впервые не могу вас понять.
– Единственное, о чем я прошу как о последней милости, это поговорить о чем-нибудь другом.
– Как мы можем говорить о другом? – воскликнул ЭРЖ-327.
– Тогда я оставляю за собой право молчать.
В полночь, не договариваясь, Здена и Панноника встретились.
– Ты знаешь, что тебя ждет? Ты знаешь, как это происходит, приведение приговора в исполнение? Ты знаешь, что будет с твоим маленьким хрупким телом?
Панноника заткнула уши и подождала, пока губы Здены перестанут шевелиться.
– Если я завтра умру, это будет ваших рук дело. Если я завтра умру, вы каждый день будете говорить себе, что обрекли меня на смерть только за то, что я вас отвергла.
– Неужели я настолько непривлекательна?
– Вы не более и не менее привлекательны, чем другие.
Здена просияла, как будто услышала комплимент. Панноника поспешила добавить:
– Зато методы, к которым вы прибегаете, в моих глазах лишили вас привлекательности навсегда.
– Навсегда?
– Навсегда.
– Тогда какой мне смысл спасать тебе жизнь?
– Чтобы я жила, – сказала Панноника, которой вдруг стало смешно.
– А мне это зачем?
– Я же ответила: чтобы я жила.
– Мне с этого никакой пользы.
– Неправда! Мысль о моей смерти вас ужасает. Вам просто необходимо, чтобы я продолжала жить.
– Почему?
– Потому что вы меня любите.
Надзирательница, оторопев, посмотрела на нее, потом прыснула и зажала рот рукой, чтобы никто не услышал.
– Смело!
– Разве не так?
– Не знаю. А ты меня любишь?
– Нет, – твердо ответила Панноника.
– Ну и нахалка!
– Вы меня любите, в этом нет ни моей, ни вашей вины. Я не люблю вас, тут тоже никто не виноват.
– И поэтому я должна тебя спасать?
Панноника вздохнула:
– Мы так ни к чему не придем. Ну напрягитесь же, постарайтесь понять, вы вели себя низко. Сейчас есть возможность это исправить, не упустите же вы такой шанс…
– Зря теряешь время. Даже если существует ад, плевать мне, что меня будут там жарить на сковородке.
– Ад существует, и мы как раз там.
– Меня лично это устраивает.
– Вы считаете, мы познакомились в идеальных условиях?
– Не будь «Концентрации», я не узнала бы тебя никогда.
– Благодаря «Концентрации», вы не узнаете меня никогда.
– В нормальной жизни такие, как ты, не общаются с такими, как я.
– Неправда. Я всегда готова была общаться со всеми.
– И что? Я бы вряд ли тебе понравилась.
– Точно больше, чем сейчас.
– Не разговаривай со мной так, словно я тебе противна.
– В вашей власти все изменить: вы можете совершить подвиг, освободить узников и положить конец кошмару.
– Это не принесет мне твоей благосклонности, выражаясь твоим языком.
– Зато принесет вам мою дружбу и восхищение. Вы узнаете, что это такое, вам понравится. Мне больше нечего сказать. У вас есть ночь, чтобы придумать план.
Панноника удалилась уверенным шагом. Больше она не в силах была скрывать смятение и страх.
Оставшись одна, Здена поняла, что у нее нет выбора.
Устроить побег нереально. Она надзиратель, а не служащая технического отдела и не может отключить сигнализацию.
Надо раздобыть оружие.
До утра она не смыкала глаз.
Панноника тоже не спала.
«Я сошла с ума, нельзя было так рисковать. Впрочем, так и так умирать. Я приблизила свою смерть, вот и все. Но зачем, зачем я это сделала? Ведь я умирать не тороплюсь».
Она стала вспоминать, что любила в жизни. Мысленно послушала любимую музыку, вызвала в памяти тонкий запах гвоздик, вкус серого перца, шампанского, свежего хлеба, радостные минуты с дорогими людьми, воздух после дождя, свое голубое платье, лучшие книжки. Все это было прекрасно, но…
«То, что мне больше всего хотелось испытать, я не испытала!»
Она еще вспомнила, что очень любила утра.
Наставшее утро возмутило ее. Оно оказалось таким же легким, как любое другое. Это было предательством.
Предательством был свежий, прохладный воздух – что, интересно, происходит по ночам, отчего воздух по утрам всегда становится таким новым? Что это за еженощное искупление? И почему оно не даровано тем, кто его вдыхает?
Предательством был этот непередаваемый свет, обещание чудесного дня – заставка, которая лучше идущего за ней фильма.
Как сказал кто-то, вся радость дней в утрах.
В последнее утро своей жизни Панноника чувствовала себя обманутой.
Заключенных, как обычно, построили на плацу, чтобы огласить имена приговоренных.
Глас народа – глас Божий (лат.).
Мф., 26,26.