Он пролистал ещё одну папку и протянул мне три снимка.
— Они не такие, как наши обычные посмертные фотографии. Да ты и сам видишь. Семья попросила их сделать до того, как тело перенесли из театра.
Он поморщил нос.
— Сентиментально, не так ли? Фотографировать мёртвых в их последних позах. До сих пор ещё остаются семьи, которые хотят оставлять подобные снимки на память, — скривился он.
— И хорошо, что моя Бриджет не такая сентиментальная, — продолжил он. — Я бы точно не хотел, чтобы меня помнили таким, когда я уйду.
Я согласно кивнул и принялся рассматривать снимки. Я понимал, что это распространённая практика, но мне всегда было некомфортно рассматривать посмертные фотографии.
Хотя Элиза Даунс выглядела так, словно просто уснула, откинувшись в огромном мягком кресле.
— Как и Анни Жермен, — произнёс Малвани. — Она была хористкой, но нашли её в наряде ведущей актрисы. Ничто на той сцене не было пущено на самотёк. Ни одежда. Ни макияж. Ни то, как она была расположена посередине и чуть впереди на сцене. Ни это письмо.
Деклан был прав. Юная девушка на снимках была прекрасна: изящно откинувшаяся назад, элегантно сидящая в шелках и бриллиантах.
— А снимков крупным планом нет? — спросил я.
Малвани отрицательно покачал головой.
— Я же говорил, эти фотографии сделаны для родственников. В то время никто и не думал, что её смерть — не простое трагическое самоубийство.
Я поднёс последнюю фотографию к свету. На ней можно было лучше всего и ближе всего рассмотреть лицо и шею девушки.
Хоть по чёрно-белому снимку и сложно было сказать с уверенностью, но я не заметил ни единого синяка — и сразу сообщил об этом Малвани.
— Кем бы он ни был, он хочет, чтобы умерли они красивыми. Это точно. Завтра я получу от Уилкокса отчёт о вскрытии, и мы будем знать больше.
— И тебе стóит запросить ордер на эксгумацию тела Элизы Даунс, — напомнил я Деклану.
Он кивнул и положил письмо обратно в папку с документами.
— А что по поводу Тимоти По? — спросил я. — То, что он играл главную роль Пигмалиона в пьесе, а теперь это упоминается в письмах, не даёт тебе веских оснований его удерживать. И это не объясняет его мотив. Всё это — лишь стечение обстоятельств. Ты упускаешь наличие и мотива, и средств, и возможности.
— Ты что, его адвокат? — удивился Малвани, помолчал полминуты и продолжил:
— Ты прав. Конечно, мы отпустим его вечером и предупредим, чтобы он никуда не уезжал из города. Но я всё же намерен изучить парня более пристально.
Малвани отодвинул в сторону пустую чашку из-под кофе и начал надевать пальто и завязывать шарф.
— Идём со мной в офис «Таймс». Я хочу, чтобы ты был рядом, когда мы увидим новое письмо и поговорим с получившим его репортёром.
Но я, не двигаясь с места, посмотрел на Малвани.
— Есть ещё кое-что.
— Что? — он уже прошёл половину расстояния до двери.
— Ты не можешь понять истинную суть этих писем. И я не могу. Здесь сплошная поэтическая чепуха. Но я с тобой согласен: они — наш первый и главный ключ к раскрытию этого преступления.
Я сделал глубокий вдох и продолжил:
— Думаю, я знаю человека, который сможет нам помочь.
Эта мысль крутилась в моей голове весь день, и я всё сильнее осознавал необходимость встречи с ним. С другой стороны, мне было очень неудобно с ним связываться. Прошло уже более трёх месяцев с тех пор, как я последний раз с ним разговаривал. И после двух-трёх моих отказов присоединится к нему за ужином, его дальнейшие попытки со мной связаться прекратились. И именно этого я и хотел.
— Выкладывай, дружище! — Малвани уже полностью застегнул пальто и нетерпеливо притопывал ногой, собираясь отправиться в здание «Таймс».
— Помнишь Алистера Синклера?
Я видел, как на лице Малвани сменяли друг друга эмоции — сначала недоверие и удивление, затем озабоченность и, наконец, неодобрение.
Алистер был профессором права и криминологом, который помогал мне с расследованием дела об убийстве прошлой осенью. Несмотря на наши неоднократные разногласия, он открыл мне глаза на новые, нетрадиционные методы понимания поведения преступника.
В области знаний, эрудиции и интеллекта ему не было равных.
Но у Алистера были свои недостатки, и его эгоистичное самолюбование чуть не стоило нам раскрытия дела.
— Да ты, наверно, шутишь, — слишком спокойным голосом произнёс Малвани. — Если хочешь, чтобы нам помогли с письмами, свяжись с любым профессором литературы из любого колледжа в городе! С поэзией может помочь и обычный преподаватель. Нам не нужен Алистер Синклер!
Нет, нужен.
Я был в этом уверен и изо всех сил пытался объяснить это Деклану.
— Здесь дело не в простом понимании нескольких стихотворных строк. Мы имеем дело с кем-то — точнее, с преступником, — который использует эти строки для создания опасных писем. Алистер всю свою сознательную жизнь посвятил нахождению связи между мотивом убийства и поведением преступника. Он считает, что если узнать, как работает разум, то можно легко предсказать, какое последует поведение.
Мы молча смотрели друг на друга.
Я сделал глубокий вдох и подошёл с другой стороны.
— Две актрисы мертвы. И их убийца написал, по крайней мере, три письма: два из них здесь, у нас, и ещё одно — в издательстве «Таймс». Слишком многое поставлено на карту.
Малвани сдался, нехотя признавая мою правоту. На это я и надеялся.
— Ладно, быстро с ним поговорим и покончим с этим. Может, он сможет помочь чем-нибудь и с «Таймс». Хотя я бы на это не рассчитывал.
Он подошёл к столу своего секретаря.
— Дэнни, проверь, пожалуйста, картотеку и узнай, где живёт человек по имени Алистер Синклер. И позвони туда. Узнай, дома ли он.
— В этом нет необходимости.
Я кашлянул и плотно обмотал шарф вокруг шеи, пытаясь защититься то ли от холодного мартовского снегопада, то ли от надвигающегося противостояния.
— В такую погоду в пятницу после обеда работать в офисе в Колумбийском университете он не будет. Мы найдём его дома, на окраине города, на 72-ой улице. Я знаю, где его квартира.