— И в чём же отличие?
Раньше из Малвани никогда не приходилось вытягивать информацию клещами.
Он посмотрел мне в глаза, и я уже тогда понял, что его следующая фраза не будет нести ничего хорошего.
Я решил, что с наводящим вопросом ему будет легче.
— Где нашли послание?
Когда Малвани начал говорить, я увидел, что ему неимоверно сложно выразить словами то, что ему тяжело пока осознать.
— Послание было у неё на спине, — наконец произнёс он.
— То есть, он засунул его под блузу?
В этом был определённый смысл. Поскольку она была пристёгнута булавками к занавесу, мы так и не смогли тщательно обследовать тело.
— Нет, — ответил Малвани. — Оно было на спине. В прямом смысле. Навсегда.
Он посмотрел мне прямо в лицо.
— Он вытатуировал его синими чернилами.
* * *
Я не суеверный и не верю во всякую сверхъестественную чушь, но предпочитаю наведываться в морг при свете дня, когда солнце разгоняет притаившийся в тёмных углах и плохо освещённых коридорах мрак.
Сегодня же вечером я ясно, как никогда, ощущал неприятный холодок, пробиравший меня до костей. И не спасали даже шесть электрических ламп, освещавших зал мертвецкой.
На столе в той же комнате, где нам два дня назад рассказывали об обстоятельствах смерти Анни Жермен, лежала Эммелин Биллингс.
Тело лежало лицом вниз. Голова и нижняя часть туловища были прикрыты белыми толстыми простынями, которые, казалось, создавали ещё больший контраст с синими чернилами на коже.
К нам вышел помощник доктора Уилкокса — низенький щупленький мужчина с венгерской фамилией, которую я никогда не мог выговорить.
— Я сообщил, как только это увидел, — тихо произнёс он с заметным акцентом.
Малвани обошёл тело, чтобы посмотреть на надпись под другим углом.
— Можно осветить эту часть поярче?
— Конечно, сэр, — кивнул помощник.
Он принёс электрический фонарь и поднял его над телом мисс Биллингс.
Вокруг нас появились жуткие тёмные тени, но тело и послание оказались ярко освещены. Надпись была выполнена синими чернилами, а кожа вокруг каждой буквы была воспалена и раздражена, и при свете фонаря казалось, что каждая литера словно купалась в красном свечении.
— Чернила — стандартная синяя хна, введённая подкожно, — произнёс помощник доктора.
Малвани печально покачал головой.
— Небрежная работа. Заметили, насколько неровные линии? Учитывая это и то, что мы знаем об «Эриэл Гарденс», где она была убита, мне кажется, что это было сделано вручную.
Я посмотрел на надпись: действительно, некоторые буквы были толще, некоторые — тоньше; первые практически сливались друг с другом, а между последними было заметное расстояние. Человек, сделавший это, или обладал отвратительными навыками, или вообще не заботился о красоте. Или и то, и другое.
— Не сомневаюсь, что ты прав, — согласился я. — Слишком небрежно. Даже в руках любителя электрическая татуировочная машинка выдала бы лучший результат.
Малвани кивнул.
— К тому же, мне хочется думать, что он бы привлёк внимание, затаскивая такую громоздкую машинку в театр.
Мы вновь уставились на надпись.
— У кого до сих пор может быть доступ к старой ручной машинке? — спросил я.
Все новые салоны татуировок рядом с Чатем-сквер, включая мастеров тату, практикующих в парикмахерских и обычных подсобках салунов, уже лет десять как переключились на электрические машинки.
Метод начал развиваться, и мода на татуировки быстро распространилась, особенно среди определённых слоёв населения: моряков, членов банд и сынков-бунтарей из привилегированных сословий.
— Как думаете… Он сделал это до того, как убил её, или после? — спросил я.
— Не могу сказать, сэр. Возможно, доктор Уилкокс сможет вскоре высказать своё мнение.
Я очень надеялся, что ответ будет «после». Ради самой жертвы. Ведь если девушка была жива, пока ей наносили татуировку, значит, она ощущали мучительную боль от каждого укола, раз за разом, пока не была выполнена вся надпись из двух строк. И это указывает на безмерную жестокость, которой в предыдущих убийствах мы не наблюдали.
Хотя, конечно, это не значило, что убийца на неё не способен.
В конце концов, я даже не притворялся, что понимаю человека, которого мы разыскиваем.
Синие буквы его послания издевались над нами, заставляя передёргиваться от холодка, бегущего вдоль позвоночника, и вновь и вновь задаваться вопросом: зачем было оставлять послание именно таким чудовищным способом?
Я попытался взять себя в руки и сосредоточился на надписи.
«Во тьме безутешной — блистающий праздник…
… И Червь-Победитель — той драмы герой!»
Я недоуменно моргнул.
— Это ещё что за чёрт? — наконец, произнёс я. — «Блистающий праздник» может быть отсылкой на предыдущие письма, но «Червь-Победитель?!
Я понимал, что упускаю нечто важное.
— Не сомневаюсь, что твоему профессору будет, что рассказать по этому поводу.
Малвани повернулся к помощнику: