Он печально на меня посмотрел.
— Я не понимаю, почему они меня тут держат. Я рассказал им всё, что знал. Я хочу домой.
Я смотрел на него с немалой долей обеспокоенности.
Он казался слишком слабым и душой, и телом, чтобы выдержать ожидавшее его давление.
Но с другой стороны, он добился немалых успехов на Бродвее, работая в профессии, которая была отнюдь не лёгкой.
Возможно, в этом человеке больше силы, чем я предполагал.
— Кажется, прошлой осенью вы участвовали в возрождении постановки о Пигмалионе, — начал я, но Тимоти меня прервал.
— Вы говорите о «Пигмалионе и Галатее»? Другой полицейский тоже меня о ней спрашивал.
Он был определённо сбит с толку.
— Но спектакль проходил в октябре, почти полгода назад. Как он может быть связан с убийством Анни?
— Мы пока не знаем, — доброжелательно улыбнулся я, — но вы мне очень поможете, если расскажете об этом выступлении.
Мне нужно было, чтобы Тимоти начал сотрудничать. К тому же, я не знал, сколько ещё времени у нас осталось для разговора.
Мужчина молчал, и я решил ещё чуть-чуть его подтолкнуть.
— Начните с того, какой была ваша роль…
— Хорошо, — он вытянул вперёд ноги, и теперь они, казалось, занимали всё пространство комнаты. — Я играл главную роль. Наверно, на данный момент это самая большая роль в моей жизни. Вы знакомы со спектаклем?
Я признался, что не знаком.
— Пигмалион — творческая личность. Скульптор.
Голос Тимоти становился всё громче и увереннее, и я ясно представил, каким он становится на сцене; как превращается в горделивого, самовлюблённого творца.
— Он попал в ловушку брака без любви и разочарован всеми женщинами, которые его окружают. И вот он решает сам создать женщину. Но не просто женщину, — руки Тимоти начинают плавно гладить видимые только ему формы, — а идеальную женщину. И когда он завершил работу, он влюбился в неё. А как иначе? Она была прекрасна — молочно-белая алебастровая статуя. Настоящее мраморное великолепие.
— Выходит, он создал идеальную женщину… — пробормотал я себе под нос.
— Он молил Венеру даровать его статуе жизнь. И каков же был его восторг, когда Венера исполнила его желание!
Лицо Тимоти разгорелось от возбуждения.
— Он дал статуе имя Галатея и на какое-то время — такое быстротечное! — его жизнь стала прекрасной. Но Галатея не была приспособлена к жизни среди людей, и когда Пигмалион её разлюбил, она вновь превратилась в статую. В конце концов, Пигмалиону она нравилась именно такой — мраморной статуей, неподвижной и неизменной.
Тимоти сидел в ожидании моей реакции, но я мог лишь молча смотреть на него, пытаясь переварить то, что он мне сейчас сказал.
И Тимоти обмяк на стуле, выходя из роли. Он постепенно забыл о своём триумфе на сцене и вспомнил о текущем плачевном положении.
Я ясно видел, как убийца мисс Жермен вплёл эту историю в воссоздание картины смерти на месте происшествия. Теперь отсылки к Пигмалиону в письме, найденном у тела Анни Жермен, стали для меня более понятными. И более тревожащими.
— И ни Анни Жермен, ни Элиза Даунс не участвовали в спектакле?
Это была проверка. Я ведь и так знал, что мисс Жермен заменяла одну из актрис.
Тимоти начал отрицать их участие, но потом вспомнил.
— Ах да! Где-то на неделю, когда несколько человек из нашей труппы заболели, Анни играла в нашем спектакле небольшую роль — сестры Пигмалиона, Мирины.
— Каковы были её отношения с основным составом труппы?
По пожал плечами.
— Доброжелательными. Профессиональными.
Нас прервал стук в дверь. Похоже, время нашего общения подошло к концу.
— И последнее, — я пододвинул к По свою записную книжку и карандаш. — Можете записать для меня ваше имя и адрес?
— Я уже диктовал его офицерам, — ответил мужчина.
— И всё же, — настоял я с улыбкой, — не могли бы вы написать их ещё раз. Для меня.
Когда Тимоти отдавал мне обратно записную книжку, его руки подрагивали, а голос опустился до шёпота:
— И что со мной теперь будет?
Я поднялся и поправил пиджак.
— Я поговорю с офицером, который вас арестовывал.
И задвинул стул обратно к столу.
— Посмотрю, что смогу узнать. Выше нос!
Он робко улыбнулся на мои попытки его взбодрить.
Я закрыл за собой дверь и посмотрел на написанные им строки. Слова были написаны ровным, сжатым почерком.
Но в отличие от записки на голубой бумаге, которую мне показывал Малвани, все буквочки в моём блокноте были округлыми и аккуратными.
И написаны без наклона.
* * *
Малвани вернулся в кабинет в ожидании отчётов своих людей, которые отправились опрашивать всех сотрудников театра «Гаррик», пришедших на работу в тот вечер.