- Да, я,- ответил Астафьев. В дверях перед ним стоял человек в желтых гетрах.
-- Можно на минутку... переговорить с вами?
Астафьев невольно отступил:
- Можно, конечно, но... позвольте... да ведь вы же... вы кто?
- Пройдемте к вам, Алексей Дмитрич,- сказал вошедший вполголоса.- Ну, как вы живете? Куда к вам? В эту дверь?
- Сюда, сюда.
Введя гостя, еще не поздоровавшись, Астафьев вышел в коридор, подошел к двери Завалишина и прислушался. Затем легонько постучал и, не получив отклика, приотворил дверь соседа. Завалишина не было дома. Астафьев покачал головой.
-- Ну, это еще удачно! Все-таки... черт его знает.
Гость ждал терпеливо, не раздеваясь и не садясь.
- Окончательно узнали?
- Узнал, конечно, хотя... вы удивительный актер. Можете говорить свободно, мы дома одни, и дверь на цепочке. Что это на вас за любопытные гетры? Ведь это же бросается в глаза.
- Потому и надел, чтобы смотрели больше на гетры, а не на лицо. Чем заметнее, тем незаметнее.
- Так и бродите по Москве? Почти без грима? Попадете вы... милый человек.
Хотя и наедине, он невольно не называл гостя по имени.
- Рано или поздно попадусь. Лучше поздно. Слушайте, Алексей Дмитрич, вы человек неробкий, говорите прямо: можете меня приютить до завтрашнего утра?
- Очень нужно?
- Очень. Совсем некуда деваться.
- Значит, могу. Я потому спрашиваю, крайняя ли у вас нужда, что моя квартира не из удачных. Я здесь во всем доме единственный буржуй, а живет у меня что-то вроде чекиста, хотя, главным образом, пьяница. Впрочем, он дома бывает редко, даже не всякую ночь. Вам это подходит?
- Совсем не подходит, но если вы согласны, я все-таки останусь, так как у меня выбора нет. Хорошо бы так устроить, чтобы ваш чекист меня не видал.
- Я его не пущу. Да он как будто не из любознательных и, говорю, убежденный пьяница. В делах зла - мой воспитанник: уверяет даже, что я толкнул его на такую дорогу.
- А обыск у вас возможен? Сейчас повсюду повальные обыски, целыми домами.
- Вряд ли. У нас в доме живут рабочие семьи. Конечно - все может быть.
- Конечно. Значит - можно?
- Значит, раздевайтесь. Кормежка у меня плохая, но все же закусим.
- Да, это тоже важно.
Стряпали они молча, сообща. У человека в желтых гетрах оказался кусок сала, у Астафьева была крупа. Ужин удался отличный.
- Когда он вернется, ваш чекист, мы лучше не будем разговаривать совсем. Я лягу; спать хочу мертвецки.
- Ну, это излишне. Ко мне люди заходят. Кстати, вы на дворе кого-нибудь встретили?
- Одного. Усики колечком, приказчичья рожа.
- Усики колечком? Значит - Денисов, преддoмком. Это хуже. Но не беда откуда ему знать, кто вы такой.
- Одним словом,- будем надеяться. Слушайте, Астафьев, я вам очень благодарен. Вы молодец, я потому к вам и пошел. На улице вы не узнали меня?
- Не обратил внимания. Видел, конечно, вы опередили меня.
- Не хотел заходить вместе с вами. Три раза прошел улицу - ждал, что встречу.
- Почему?
- Так, на счастье.
- А вам вообще везет?
- Пока плохо, Астафьев. Плоховато. На на днях, думается, будет удача.
Астафьев ухмыльнулся:
- Если вы говорите "удача", значит,- гром на всю Москву или на всю Россию. Ну, дело ваше, я не любопытен.
Закусив, они болтали с полчаса, вспоминая свои встречи в России и за границей и общих друзей, еще по первой революции. В живых и не в бегах осталось мало.
- Вы, Астафьев, ушли в науку, от прежнего совсем отошли?
- Да, нельзя оставаться боевым человеком, ни во что не веруя.
Глаза человека в желтых гетрах ушли вглубь, под брови, и он медленно сказал:
- Ну, по-настоящему веруют у нас немногие, главным образом, дураки и простачки. Не в том дело, Астафьев. Надо, чтобы было чем жить и за что умирать; нельзя жить кислыми щами, тянуть эту канитель, утешаться словоблудием. Пропадать, так уж... Слушайте, я хочу спать. Где вы меня положите? Я раздеваться все равно не буду.
На первом рассвете Астафьев, спавший в кресле с прибавкой двух стульев,- гостя он положил на постель,- проснулся от гулких шагов по асфальту двора. Встал, подошел к окну и увидал, что квартира напротив вся ярко освещена и что на дворе топчутся фигуры солдат с винтовками. Возможно, что обыск. На фоне одного из окон мелькнула тень в фуражке, затем другая, подвязанная в поясе кушаком. Да, несомненно - обыск.
"Ему, кажется, окончательно не повезло",- подумал Астафьев.
Подумал это с обычной усмешкой, но и с невольной нервной дрожью. И еще подумал: "Отвечать придется нам обоим. Но, может быть, это - случайный обыск в той квартире".
На светлом пятне окна фигуры продолжали появляться и исчезать. Астафьев долго наблюдал, пробовал заставить себя, шкуривши, сесть в кресло, но окно притягивало. Спустя полчаса осветились окна этажом выше, и тогда Астафьев почувствовал, как ноги его похолодели. "Выходит - облава. И значит - конец".
Подъезд его квартиры выходил на этот дворик. Впрочем, насколько можно было видеть, не отворяя окна, часовые стояли во всех проходах и у всех подъездов дворика.