* Каэры - контрреволюционеры. От аббревиатуры КР.
На балкон выходит рыболов, затянутый кожаным поясом, комиссар смерти Иванов, а с ним исполнитель, приземистый, прочный, с неспокойным бегающим глазом, всегда под легкими парами, страшный и тяжелый человек - Завалишин, тот, который провожает на иной свет молодую разбойную душу.
На нарах, обсыпанный нафталином, с книжечкой в руках, бывший царский министр, с ровной седой бородой, человек привыкший, привезенный из Петербурга. Рядом - из меньшевиков, спорщик пишет заявленья, ядовит, каждому следователю норовит задать вопрос с загвоздкой. Еще рядом - спекулянт, продал партию сапожной кожи - да попался. И еще рядом сидит на нарах, свесив ноги, бедный Степа, из бандитов, еще не опознанный. Но из той же славной компании и комиссар Иванов: сразу признал своего.
- Здравствуй, Степа. Куда едешь?
- Должно - в Могилевскую губернию.
А сам бледный, давят на плечи осьмнадцать лет и жизнь кокаинная.
И скоро уводят Степу в особую камеру. Прощай, Степа, бедный мальчик, папин-мамин беспутный сынок!
Пьяными глазами смотрит в яму Завалишин, исполнитель, служака на поштучной плате и на повышенном пайке. Кровь в глазах Завалишина. Перед ночью пьет Завалишин и готов всех угостить,- да не все охотно делят с ним компанию. Страшен им Завалишин: все-таки - беспардонный палач, мать родную и ту выведет в расход по приказу и за бутылку довоенного. Бородка клочьями и смутен взгляд опухших глаз, затуманенных денатуратом.
А через дорогу, через Фуркасовский переулок - самое главное, где вся борьба,- Особый Отдел Всероссийской Чеки. Здесь порядок, все и вся ходят по струнке, нет ни поэзии, ни беспредметной тревоги. Здесь надо всем навис и царит и неслышно командует умный и тяжкий гений борьбы и возмездия, хмурый и высокий товарищ старого призыва, по горло вкусивший царской каторги, идеалист, бессребреник, недоступный для всякого, народный мститель, всю кровь на себя принявший,- имя которого да забудут потомки.
Прямо с площади, высадив из автомобиля, вводят в двери новую жертву врага народа и революции. В малой канцелярии анкета, затем на короткое время в малую камеру с нарами, пересчет в большую - с клопами, во всем известную контору Аванесова, а после, по особой записке, прямо через двор, в старый дом, отделанный под тюрьму, по типу царскому, в страшное молчаливое здание Особого Отдела, откуда длинные коридоры, колодные, пустые, зигзагами ведут в кабинеты следователей.
Здесь вершится пятая правда московская - Лубянская Правда.
ТОВАРИЩ БРИКМАН
Маленький, жидковолосый, расплюснутый в груди человек, широко расставив локти и близко смотря на бумагу левым глазом, писал мелким бисером.
Звякнул на столе телефон.
- Да. Да, я. Хорошо. А он когда арестован? Ладно, товарищ. Только вы поскорее пришлите мне дело, я же ведь не знаю. Ну хорошо. Вызову, сам вызову, хорошо.
Голос человечка был тонок, как женский, с легкими визгливыми нотками.
Окончив свое "заключение", внимательно перелистал худыми, тонкопалыми, детскими ручками принесенное "дело", вскрыл пакет бумаг, отобранных при обыске, буркнул про себя, поморщившись:
- Опять набрали глупостей, ни черта не понимают. Позвонил, подписал приказ и отдал вошедшему солдату отряда особого назначения:
- Снесите, товарищ, в комендатуру, и чтобы сейчас привели ко мне.
Встал, прошелся по комнате, покашлял в угол, выглянул и коридор и попросил, нельзя ли подать горячего чаю. Чай, жидкий и тепловатый, принесла низенькая женщина в кудряшках под платком, бойкая и уверенная.
- Не знаете, товарищ Брикман, выдача сегодня будет?
- Не знаю.
- Говорили, что клюкву и, может быть, вязаные свитеры будут выдавать.
- Не знаю.
- Ох, уж кто же знает!
Конвойный доложил, что арестованного привели.
- Так и ведите сюда. Сами подождите за дверью, пока позову.
Следователь заспешил, сел за стол, положил перед собой оконченное "заключение", взял в руки перо и принял вид пишущего.
Стукнула ручка двери, и солдат из-за двери сказал:
- Налево к столу идите.
Вошел Астафьев. Высокий, в слегка помятом костюме, небритый, с виду спокойный.
Следователь поднял голову и, едва взглянув на вошедшего, показал на стул со своим столом.
- Садитесь. Вы гражданин Астафьев?
- Да.
- Садитесь.
Минуты две проглядывал свое "заключение", читая только глазами, и в то же время придумывал вопрос. Затем вложил в папку, отложил, пододвинул дело Астафьева и спросил:
- Вы профессор?
- Приват-доцент.
- Ну да, все равно. Философ?
- Да.
-- Вы почему арестованы?
Астафьев улыбнулся:
- Это вам знать лучше.
- Я и знаю. А вы как думаете?
- Думаю, что арестован я так, зря, нипочему.
-- Значит, вы думаете, чтомы зря арестовываем?
Астафьев искренне рассмеялся.
- Думаю, что случается; из двадцати человек - девятнадцать наверное.
- Напрасно так думаете. Ошибки, конечно, возможны, но ошибки исправляются. Нам приходится быть осторожными, так как советская власть окружена врагами. Пусть лучше десяток людей посидит напрасно, чем упустить одного врага. Вы этого не думаете?