В свободное время Завалишин редко заходил в подвальчик - не любил его. Только - случалось - забирался сюда совсем пьяным, замыкался на ключ, садился на лавку против пулями изрытой стены и выл невеселые песни, а то и стрелял, просто так, чтобы пахло порохом, а не одной подвальной кислятиной. Но не спал здесь - боялся привидений. Ключ от подвала всегда носил при себе, выдавая только для уборки бабам; мужчины уборки гнушались.
Почти никого из высокого своего начальства Завалишин не знал, да и не стремился узнать. На собрания, выборы и митинги не ходил, ничем посторонним, помимо прямого своего дела, требовательных ведомостей и выдач, не интересовался, даже в списках служащих значился простым надзирателем. Но как ни мал он был,- он твердо знал, что он среди всех других - человек особенный, самый нужный и самый независимый, которого потому и кормят, и задаривают, и боятся. Безо всякого другого обойтись можно, и всякого другого можно заменить. Но нельзя обойтись без Завалишина, и заменить его некем, во всяком случае - не скоро найдешь. Поэтому Завалишин, в припадках скуки и в дни бездействия, позволял себе капризы и не раз грозился бросить работу. Тогда ему увеличивали расценку или просто задабривали его бутылкой хорошего спирта.
Дни особой, исключительной работы выпали в октябре, после взрыва в Леонтьевском переулке. Это были настоящие страдные дни.
У САНОВНИКА
Было очень холодно. Но, по счастью, у Танюши сохранились старые ботики. Когда приходилось выезжать в рабочие районы на концерты, Танюша надевала валенки поверх башмаков и снимала их только перед тем, как выходить на эстраду. Исполнив свой номер и на бис, она с наслаждением снова прятала ноги в теплые валенки и так ждала, пока подадут грузовик, чтобы развозить по домам участников вечера.
Но идти в Кремль в валенках Танюша не решилась: все-таки - в Кремль. И старые ботики пригодились.
У Троицких ворот солдат взял пропуск, отнес в каморку и вынес обратно с печатью. Затем Танюша по тропке, протоптанной у стены Дворца, опасливо шла мимо вала чистого, скатанного с дороги снега. Затем через площадь - все по тропке. У ворот прежнего здания судебных установлений пришлось опять предъявить пропуск. В дверях снова - но уже в последний раз. Внутри здания ей указали дорогу - подняться наверх и идти правым коридором.
Ждать пришлось не очень долго. Секретарь, бегло взглянув на пропуск, взял рекомендательное письмо и сказал:
- Сейчас. Вот присядьте. Вероятно, вас сейчас примут.
Через приемную проходили люди, тепло одетые, но, очевидно, здешние. В комнатах было холодно, и оттого комнаты казались особенно большими и странно пустыми. Себе же Танюша казалась маленькой и затерянной в огромном кремлевском здании. Проходившие оглядывали ее с удивлением и любопытством.
Секретарь вышел и сказал:
- Пожалуйте, товарищ. Вот сюда.
Сказал так вежливо и даже в дверях пропустил Танюшу вперед. Еще никогда Танюше не приходилось посещать важных и властных людей, а в тех советских канцеляриях, куда она иногда заходила по маленьким обывательским делам, было всегда грязно, суетно, бестолково, и служащие были озлоблены и невежливы. Здесь совсем по-иному. Раньше же Танюша думала, что все тут как в крепости и что всюду она встретит штыки и подозрительность.
Танюша вошла в большую комнату с высоким потолком и почти без мебели: только диван и три кресла у круглого стильного стола без скатерти. На столе телефонная книга и две газеты. Телефонный аппарат на окне. На обоях следы от убранной мебели. В дальнем углу шкап с разбитым стеклом. Здесь было тепло и чисто. Танюше показалось неудобным, что вошла она в ботиках.
Приземистый, скуластый, нерусского типа, начинающий лысеть человек, во френче и в брюках навыпуск, вошел быстро и прямо подошел к Танюше.
- Здравствуйте. Это вы с письмом? Ну вот, сядьте тут. В чем же у вас дело?
- Я хотела просить об одном заключенном.
- Ну, я знаю, тут написано. Вы ему кто, Астафьеву? Какие у вас отношения?
- Он наш друг.
- Кого - ваш?
- Он хороший знакомый мой и дедушки.
- Это - профессора? Ваш дедушка птицами, кажется, занимается?
- Да, он орнитолог.
- Ну, так что же вы насчет этого Астафьева?
- Он напрасно арестован.
- Как это напрасно? Мы напрасно никого не арестовываем. Он взят по очень серьезному делу.
- Астафьев политикой не интересовался. Он философ, а работал в последнее время актером в районах. Я с ним вместе выступала в концертах.
- Вы что, поете?
- Нет, играю на рояле.
- Консерваторию окончили?
- Да.
- Вот у нас бы поиграли на концертах. Мы хорошо платим, продукты даем артистам. Поиграйте у нас как-нибудь.
- Это где? - спросила Танюша.
Человек в френче удивленно поднял белесоватые глаза:
- У нас - в Чрезвычайной Комиссии... У нас бывают концерты. Вы не эсерка?
- Я? Нет, я не партийная.
- А зачем же с эсерами дружбу водите, с этим вашим Астафьевым?
- Вовсе он не эсер. Он вообще не политик, я же хорошо его знаю.
- Ну, мы-то знаем его лучше. Так чего же вы хотите?
- Я думала, что, может быть, его можно освободить; он ведь ни в чем не виноват.
- Если не виноват, его и так выпустят, без вашей просьбы.
- Но он сидит уже больше месяца.
- Не беда. И год посидит. Не устраивай заговоров. А вам нечего о нем заботиться. Лучше от таких друзей подальше держаться. Мы его считаем очень опасным врагом советской власти, этого вашего Астафьева. Лучше вам не вмешиваться. Он не жених ваш?
- Нет.
-- Так чего же вы о нем волнуетесь?
Потерев лоб, человек во френче сказал:
-- Ладно. Я запрошу о нем. Вы где живете?
Танюша сказала адрес.
- Ладно. Зря у нас люди не сидят. Не виноват - выпустят, а если виноват - получит по заслугам, будьте покойны Вы с Савинковым не знакомы?