17 октября 2008 года Франсуа Конт, банковский советник филиала БДР, расположенного на рю Пинель в 13-м округе, закончил свой рабочий день в 18 часов ровно. Человек сдержанный и аккуратный, тридцати пяти лет, неженатый, ценимый коллегами, хотя работал в этом филиале всего шесть месяцев, Франсуа Конт в глубине души был личностью амбициозной. Поскольку банковская система в принципе допускала целый ряд возможностей для выдвижения, все его поведение так или иначе диктовалось желанием подняться по иерархической лестнице. Коллегам он улыбался, но несколько дистанцированно, как бы заранее намекая, что в один прекрасный день он станет их шефом. С подчиненными разговаривал терпеливо и чуть ли не ласково, давая понять, что никогда и ни при каких обстоятельствах у них не будет непосредственного начальника мудрее и душевнее, чем он. А вот со своим начальством всеми средствами пытался поддерживать некоторый свойский ритуал — на шуточках и фамильярностях, — как бы подчеркивая, что, по сути, он уже принадлежит к их семейству, семейству вышестоящих.
Выйдя в 18 часов 5 минут из своей конторы, Франсуа с неудовольствием вдохнул загрязненный воздух Плас Пинель, того перекрестка, где 6-я линия метро скрещивалась с бульваром Венсана Ориоля, шедшим под уклон, к Сене и к Министерству экономики. Пройдя мимо станции метро «Националь», он пересек Плас Пинель и на минутку приостановился у газетного киоска, где купил вечерний выпуск «Монд». Так как этот ритуал был ежедневным, за исключением выходных, Франсуа хорошо знал киоскера, молчаливого француза лет шестидесяти с лишним, родом из Алжира и еще помнившего арабский. «Я его на улице выучил, арабский, с трех лет играл с тамошними детьми…» — неизменно говорил киоскер, когда вступал в разговор с жителями квартала, особенно с теми, кто постоянно покупал у него прессу и DVD.
С газетой под мышкой Франсуа прошел всю рю Пинель и свернул направо, на Госпитальный бульвар, по которому часто хаживал пешком до станции «Аустерлиц», откуда вела прямая линия метро в квартал Отей, где он снимал квартиру. Этот круиз минут на пятнадцать-двадцать служил Франсуа еще одним ритуалом, спортивным, ходьба помогала ему частично размять затекшие мышцы. От сидячей банковской работы у Франсуа все чаще и чаще вызывал аллергию один только вид стула.
Пройдя метров примерно сто по Госпитальному бульвару, Франсуа зашел в одно из своих любимых кафе, «Манхэттен», выпить за стойкой пива. И это пиво, которое он пил сразу после службы, тоже входило в его каждодневный ритуал, так он расслаблял нервную систему, покидая универсум экранов и цифр. Франсуа перепробовал практически все кафе по своей трассе между банковской конторой и станцией «Аустерлиц». Но ни в одном не водилось аббатское пиво «Лефф» лучше, чем в «Манхэттене». Нет, в одном водилось, в ближайшем к его банку, он видел это кафе из окна своего кабинета. Но оно было слишком близко от работы и не давало ощущения выхода из профессионального контекста. Франсуа отталкивала сама мысль пить пиво в кафе, откуда был виден банк, в котором он служил.
С хозяином «Манхэттена» Франсуа связывали отношения посолиднее, чем с киоскером у станции метро «Националь»). Судите сами: каждый раз как он входил в кафе и устраивался у стойки, хозяин по имени Жорж пожимал ему руку и спрашивал, как жизнь, причем хозяйская собака по имени Мадокс однократно тявкала, как бы поддакивая хозяину. Прекрасно, отвечал Франсуа и поджидал, пока Жорж нальет ему, без единого лишнего слова, стакан аббатского пива «Лефф». В зависимости от ситуации на планете Жорж, правда, подпускал еще две-три короткие фразы, глядя в телевизор, подвешенный над баром, прямо под потолком, — телевизор, который никогда не выключали и который был навечно забит на новостном канале. В тот день, когда американцы вошли в Ирак, Жорж сказал: «Эх-ма, вошли-таки». В тот день, когда умер Арафат, Жорж сказал: «Эхма, умер-таки». В тот день, когда в Пакистане была убита госпожа Беназир Бхутто, Жорж сказал: «Эх-ма, убили-таки». А когда секретные службы Колумбии освободили Ингрид Бетанкур, проведшую в плену у марксистских повстанцев шесть лет, Жорж встретил Франсуа фразой: «Эх-ма, освободили-таки».
Франсуа не столь рьяно следил за новостями. Газету «Монд» он покупал главным образом с тем, чтобы было что листать за стаканом пива после рабочего дня по дороге домой из банка. 10-я линия метро, куда Франсуа спускался на Аустерлицком вокзале, провозила его практически через весь Париж, с запада на восток, в самый центр 16-го округа, в престижный район Отей, вплотную примыкающий к знаменитому Булонскому лесу.
Но случилось так, что день 17 октября 2008 года радикально переломил жизнь Франсуа. В 18 часов 45 минут, когда Франсуа вышел из кафе «Манхэттен», еще раз пожав руку хозяину («Эх-ма, поехал-таки», — сказал тот, следя по телевизору за репортажем о визите Папы в Иран), у него не было ни малейшего предчувствия насчет того, что произойдет с ним 35 минут спустя. В метро он, как обычно, рассеянно листал газету, проскакивая страницы с политическими комментариями и бегло задерживаясь на хронике разных событий.
На станции Эглиз д’Отей он свернул газету, оставил ее на сиденье, вышел из вагона и направился к единственному выходу, на который, впрочем, указывала и табличка «К бульвару Отей». Поднимаясь по лестнице, он чуть не наступил на страницы, явно вырванные из книги. Поскольку его внимание привлекла одна картинка, Франсуа склонился и, не поднимая ее, рассмотрел. Внезапно его захлестнуло внутренней радостью, потому что благодаря картинке он догадался, о какой книге речь: об «Истории кошек», написанной в начале XVIII века неким Паради де Монкрифом, современником Вольтера. И у него, Франсуа Конта, была эта книга! Он тут же вспомнил и контекст покупки. Он купил книгу из-за имени ее автора, Франсуа-Огюст Паради де Монкриф. Уже лет десять как Франсуа Конт коллекционировал книги, написанные его тезками, разными Франсуа.
Идя дальше вверх по лестнице, ведущей на улицу, Франсуа секунду-другую позже пожалел, что не подобрал те несколько страниц, брутально вырванных из книги, которую он знал и которую имел дома. Что за дебил все-таки вытворил такое, у кого не дрогнула рука выдрать и с каким-то даже злорадством бросить на лестницу метро страницы из книги, чтобы их топтали ногами? Нет, честное слово, люди способны на такие поступки, которые для него, Франсуа, остаются тайной.
Выйдя на улицу, Франсуа обнаружил еще одну страницу из «Истории кошек», лежавшую на тротуаре, причем со следом чьей-то подошвы. Он отнесся к этому еще болезненнее. Мало того что существуют психи, которые кромсают книги и разбрасывают их по улицам и по вестибюлям метро, но некоторые пассажиры и пешеходы даже не дают себе труда смотреть под ноги и наступают на них…
Несмотря на то что эти печальные мысли обуяли мозг Франсуа внезапным и самым плачевным образом, пять секунд спустя он уже не думал о сем печальном инциденте, хотя тому было суждено стать только первым в цепи знаков, шедших по нарастающей. Так, через двадцать шагов (которые он прошагал в безмятежности рутины, пока его память эвакуировала эпизод со страницами, вырванными из «Истории кошек») Франсуа наткнулся вот на что: перед Католической школой валялся искромсанный шерстяной пуловер. Как если бы тот же тип, что вырвал страницы из «Истории кошек», теперь для потехи изрезал ножницами пуловер и швырнул его на землю. Смотрите-ка, подумал Франсуа, пуловер прямо как у меня… Да, по останкам пуловера, валявшегося на улице, можно было сделать такое заключение. У Франсуа дома был такой же пуловер, который он носил не слишком часто, но который был в прекрасном состоянии и бережно хранился в гардеробе, защищенный от моли.
Хотя это новое открытие причинило Франсуа смутное чувство дискомфорта, он не остановился, потому что булочная, где он покупал каждый вечер багет, закрывалась около восьми. А уже с семи тридцати булочник, этот негодник, продавал обычно холодные багеты, так как теплые, испеченные под вечер, к тому времени раскупались. Так что Франсуа ускорил шаг, вошел в булочную, поздоровался и попросил теплый багет.
— Тепленький для вас, — бодро ответил булочник, еще один его старый знакомец, хотя и с ним Франсуа практически ни разу не обменялся ни одним словечком, выходящим из контекста приобретения хлеба насущного. Гораздо симпатичнее была жена булочника, но она торговала обычно с утра, так что на нее Франсуа попадал только по субботам и воскресеньям, заходя за круассанами. Когда в субботу в девять утра два круассана переходили из ее пухлой и порой присыпанной мукой ручки в его, Франсуа получал довесок — широкую улыбку и ласковое «приятных выходных». А на другой день мог рассчитывать на такую же улыбку со слегка модифицированной формой пожелания: «приятного воскресенья».
Выйдя за дверь, Франсуа машинально отломал от багета горбушку и стал ее жевать. Именно в эту минуту он заметил рядом с мусорными баками, выставленными, как каждый вечер, из булочной в ожидании мусоровоза, груду видеокассет. Кто-то свалил их здесь, предварительно раскурочив пластиковые упаковки, как если бы ожидал найти внутри что-то еще, кроме фильмов, объявленных на маркировке. Одни кассеты лежали отдельно от родных упаковок, а другие свисали из них, как длинные кишки, — десятки метров пленки, размотанной рукой вандала.
На сей раз Франсуа был заинтригован по-настоящему, тем более что эти кассеты тоже показались ему знакомыми.
Да, тут были такие же фильмы, что и у него дома: например, «Кабаре» с Лайзой Миннелли или «Харакири» Куросавы. Форменная резня, подумал Франсуа, который не мог расстаться со своими старыми видеокассетами, хотя лазерные диски уже одержали техническую победу в масштабе планеты. Как это — выбросить на помойку десятки еще хороших фильмов только из-за того, что…
Однако размышления Франсуа были прерваны еще одним зрелищем. Через дорогу, прямо перед церковью Нотр-дам д’Отей, он увидел на скамейке чемодан… он мог бы поклясться, что это его чемодан. Чемодан стоял пустой, раскрытый, а вокруг него, на той же скамейке, были выложены предметы, вроде бы нейтральные, но при виде которых у Франсуа сильно, в режиме тревоги, забилось сердце. Разве этот пульт от телевизора — не его пульт? Разве эта телефонная трубка, явно вырванная из аппарата, не его трубка?
Непонятно почему Франсуа постеснялся внимательнее рассмотреть вещи, как будто боялся — вдруг прохожие заподозрят его в намерении их присвоить. Сильный импульс самосохранения (Франсуа претила мысль о скандале) толкнул его мимо, и он пошел дальше, к дому. Пересек скверик перед церковью Нотр-дам д’Отей и свернул налево, на свою рю дю Паршан. Правда, пересечение скверика вызвало у него новый прилив тревоги, когда он обнаружил, что вокруг еще одной скамейки несколько бездомных типов копались в груде тряпок (рубашек, курток, брюк, носков и прочего) и, кривляясь, здесь же примеряли на себя то одно, то другое. Франсуа не осмелился остановиться и присмотреться к этой компании, трем мужчинам и одной женщине, которые курили и передавали из рук в руки бутылку красного вина, литровую пластиковую бутылку самого дешевого вина, какое только водится в супермаркете. Но когда Франсуа миновал их, глядя на эту сцену краем глаза, ему все же показалось, что он опознает один свой жилет и одну рубашку.
Еще через три шага, в тот момент, когда перед ним открылась рю дю Паршан, Франсуа парализовало первое неоспоримое свидетельство: соломенная панама, висящая на ветке липы, по левой стороне улицы, ничьей, кроме как его, быть не могла. С того места, где он находился, на уровне дома № 1, Франсуа различил к тому же какое-то движение, гул и гомон впереди, и именно у дома, который тоже не мог быть ничьим другим, кроме как его, то есть у дома № 11.
Тревога Франсуа на сей раз перешла в настоящую панику. Руки вспотели, а ноги переставлялись с неимоверным трудом. При этом, совершенно иррационально, Франсуа захотелось развернуться, убежать обратно к метро, оказаться где-нибудь в центре Парижа. Однако он постарался взять себя в руки, как будто за каждым его движением наблюдали со стороны и паническая реакция могла быть истолкована против него. Он только чуть сбавил шаг и перешел через дорогу, чтобы получить более полный обзор дома № 11. Можно ведь просто взять и пройти мимо, подумал он, как будто я там не живу. Правда, протест на эту мысль явился немедленно: как это вдруг сделать вид, что он здесь не живет, когда на самом деле он здесь именно что живет, уже шесть лет, исправно вносит арендную плату и поддерживает добрые отношения с хозяйкой квартиры и со всеми жильцами дома?
Но то, что Франсуа увидел, окинув наконец взглядом весь фасад своего дома в пять этажей, добило его окончательно. На третьем этаже оба его окна, выходящие на улицу, были распахнуты, и кто-то выкидывал из них мебель. В его квартире находились по меньшей мере двое или трое человек, потому что вещи выкидывались в бодром темпе. На мостовой уже валялись, расколотые от удара, его письменный стол кленового дерева, ореховый гардероб и комод в стиле Луи Филиппа, купленный за большие деньги у одного торговца антикварной мебелью. Операция началась, по всей видимости, какое-то время назад, потому что на тротуаре уже образовалась гора вещей. Некоторые были расквашены и разбиты: его телевизор с ультраплоским экраном, его стиральная машина, его коллекция угольных утюгов, обе его картины, изображающие море в Этрете, все его лампы с абажурами… Его посуда превратилась в россыпь осколков, его ложки, ножи и вилки, словно взрывной волной, выбросило на середину улицы. И его горшочки с фиалками постигла та же участь.
Странным, очень странным образом у Франсуа не возникло реакции поспешить к входной двери, чтобы остановить это безобразие, чтобы закричать, поднять шум, призвать к ответу тех, кто выкидывал в окно его имущество, или чтобы вызвать полицию. У него была другая забота — увериться, что его никто не заметил. Потому что у дома уже собралось несколько человек, которые явно наслаждались зрелищем. Франсуа узнал мсье Вивьера со второго этажа, виолончелиста и учителя музыки, а также мадемуазель Палье, довольно-таки несносную особу, которая сосуществовала с мопсом по имени Крейцер… Еще перед домом находился некто мсье Лажурнад, мсье был почти слепой и, наверное, именно из-за того, что он был почти слепой, он рискованно близко подошел к вещевой горе, пытаясь выдернуть из нее альбом Босха. Франсуа чуть не бросился ему на помощь, сказать «осторожнее, как бы вам не упало чего-нибудь на голову», но сдержал свой рефлекторный порыв, сообразив, что не та ситуация…
Двое-трое детей (один, лет пяти, то и дело показывал язык всему и вся) вертелись вокруг вещевой горы, веселясь, вероятно, от того, что сверху падали все новые и новые предметы и гора на глазах меняла форму и состав. Франсуа наблюдал, как громилы, находившиеся в его квартире, явно надрывались, чтобы протолкнуть в окно его просторный кожаный диван и его кресло с регулируемой спинкой. Следом полетели: его электропечь, часть лазерных дисков и примерно четыре десятка томов ин-фолио из его галлимаровской коллекции. Весь нижний ряд, прикинул Франсуа, тут же представив место, откуда были выхвачены и брошены за окно упомянутые книжки. Сейчас начнут выкидывать со второй полки, подумал Франсуа, что и произошло. Выброс продолжился, логическим образом, несколькими этажерками и завершился всем корпусом его книжного шкафа, состоявшего из модулей.
Пока дети в возбуждении прыгали и норовили потрогать вещицы или их осколки — те, что казались им поярче и подходили для игры, — Франсуа неотрывно следил за их мамой, которая тоже была поглощена изучением чужих вещей, а именно чтением блокнота, который она извлекла несколько минут назад из ящика, приземлившегося у ее ног. Сначала Франсуа показалось, что он узнает мадам Фуасси со второго этажа, но потом он сообразил, что у той был только один отпрыск и к тому же она никогда не носила необъятных желтых шляп. Франсуа не удалось решить эту загадку, потому что пару секунд спустя дама суровым тоном окликнула детей, взяла их за руки и быстрым шагом удалилась, прихватив с собой блокнот. На сей раз Франсуа взбрыкнул. Разве это нормально — случайно проходя мимо вещей, которые тебе не принадлежат, даже если их выкидывают в окно, взять вот так и что-то присвоить? Да еще если это что-то — блокнот с зеленой корочкой, в котором сосредоточена, хотя бы отчасти, тайна чьей-то жизни?..
Франсуа разом собрался, вышел из летаргии и пришел в движение. Он миновал свой дом, как будто никоим образом не был причастен к тому, что там творилось, и пустился следом за дамой, которая взяла себе его блокнот. Ни одна из персон, собравшихся перед домом, впрочем, не обратила на него никакого внимания. Правда, за своей спиной он услышал смешки, но ему было не сообразить, смеялись ли над ним, потому что его узнали, или над каким-то новым открытием, связанным с его личной жизнью.
Прибавив шагу, Франсуа дошел до конца улицы как раз вовремя, чтобы заметить, как дама в необъятной желтой шляпе, в сопровождении трех-четырех детей, повернула направо за угол, на улочку, ведущую к скверу Ротшильда.