Борис лишь передернул плечами:
- Не успел...
- Но промолчал же?
- Понимаешь, - оправдывается Борис. - Мне показалось странным, я и не подумал, что золото...
- Подумал! - говорит уверенно Люся. - Потому и спрятал? Ну правда ведь? Скажи!
Борис виновато улыбается.
А Георгий, рот до ушей, счастлив, что удалась его дорожная затея. Он предлагает выпить за... Ну, за то, что каждый нашел в дороге то, что хотел. Кто водопад Еремчи, шумно шипящий, в пене и в брызгах, а кто то самое Телецкое озеро, порядком замусоренное, в нем почему-то плавали головастики. Кто старую деревянную хижину в горах, где мы однажды заночевали. А кто... колечко...
Кольцо идет по кругу, его с интересом рассматривают.
Люся повторяет, что она бы, наверное, закричала, если бы вдруг нашла... Такое оно прямо золотое... Георгий между тем попытался его прикарманить, но Борис оказался настороже.
Выхватил кольцо из рук Георгия, крикнув задиристо:
- Ладно... Купили... За рубль двадцать! Но теперь-то оно мое?
- Твое, твое, - миролюбиво согласился Георгий. Наклонясь ко мне, прошептал:
- А я уже отчаялся... И такая находка!
- Золотая, - подтвердил я.
Капнул в золотой колпачок коньяку и со словами "Царство ей небесное" осушил за Люсю. Она умерла вскоре после этой поездки. Сгорела в какие-то месяц-два. Мне показалось, что угадывала, срок ее недолог. Колечко куда-то делось...
А в доме у Георгия в специальном шкафчике стоит-таки бутылочка для друзей, которые не пройдут мимо.
Да и я иной раз, заглянув, спрашиваю: "Как ты поживаешь?" И тогда он достает заветную бутылочку...
...В Париже случилось, Толя Гладилин повел Георгия в какой-то особенный ресторан... Ну, всякие изысканные блюда и, конечно, винцо... Красное в большой такой бутыли. Где-то к середине вечера Георгий понял, что бутыли этой ему не одолеть. Толя Гладилин говорит: успокойся, мол, все будет, как надо, то есть нормально. Георгий думает про себя: чего же нормального, если останется полбутыли вина! Да такого вина! И налегает, налегает... И обидно ему, и сил нет... А когда стали рассчитываться, видит, официант вынул линеечку, замерил в бутыли уровень, сколько, значит, выпито, а бутыль унес...
КРАСНЫЙ ДЕСАНТ
(Георгий Садовников)
- Вы прибыли для участия в десанте? - спросили нас с Георгием.
- В чем, в чем?
- Ну, в десанте, который будет там, где... Вы же, конечно, читали
"Красный десант"?
Мы неуверенно кивнули. Вроде бы мы и правда что-то читали, по вузовской программе, при которой не читают, а листают или просматривают, особенно перед зачетами. - Это, кажись, Островского? - предположил один из нас.
На что другой горячо возразил:
- Нет, нет. Тот создал "Грозу". Где луч света в темном царстве...
- А разве не он написал "Как закалялась сталь"?
- Про "Сталь" сочинил Гладков!
- Но Гладков написал про "Цемент"... И про то, что жизнь надо прожить так, чтобы... не было больно...
- По-моему, это Панферов... Там еще один, который разведчик и который... один в поле воин...
- А это Юлиан Семенов! "Щит и меч"... Там Тихонов надувает этого... Ну, Броневого... который...
- Подожди, подожди. Но при чем тут "Десант"?
- Ладно. Пусть будет Соболев. У него был морской десант. Или Малышкин, Леонов, Бубенов, Серафимович, Бабаевский, Павленко, Ажаев, Кожевников... Или Вера Инбер... Или кто-то еще.
Чем хороша провинция, что в ней вдруг возникают какие-то невообразимые юбилеи и праздники, о которых наша столица даже не догадывается. Вот и на этот раз кому-то взбрело в голову зафрахтовать судно, которое поплывет по реке Кубань, по маршруту, описанному в повести Фурманова "Красный десант", с остановками на пути, чтобы участники нынешнего десанта и участники бывшего десанта, если таковые найдутся, могли бы поведать о героическом прошлом нашего народа, который здесь, на Кубани, одерживал свои победы над врагами рабочего класса и даже захватил в боях какую-то станицу. До нее мы и должны доплыть. В этой красной станице наша героическая посудина будет встречена хлебом и солью и красными транспарантами, а потом состоится торжественный митинг и все прочее, как полагается на таком серьезном революционном мероприятии.
В Краснодаре отчего-то обожают слово "красный". Оно присутствует и в названии города, и в названии центральной улицы: "Красный проспект", и в названии гостиницы, где мы обитаем, "Красная гостиница"...
Естественно, что наш десант не может быть иным, а только очень, очень красным.
Ранним утром от здешнего культурного центра, не упомню уж, какой раскраски, мы погру-зились в рыжий, потрескивающий от возраста автобус и приехали на пристань, где нас ожидал такой же дряхленький, видавший виды теплоход. Возможно, он был ровесником легендарного похода. Даже при беглом взгляде можно было заметить, что народ подобрался пестрый: городские власти, работники культуры и печати, коим было велено отражать столь важное событие в прессе; почетные пенсионеры, и один из них, самый немощный, его привели под руки, был как раз главным участником давнего события.
Не разобравшись в обстановке, он принялся немедля, тут же на палубе, заученно повество-вать о давних, пережитых им годах, но его подхватили под ручки, произнеся: "После, после!" - и утащили в дальнюю каюту, чтобы он отдыхал. Когда надо, призовут.
Были и наши коллеги из местного Союза писателей, два поэта, оба светлые, и нечесаные, одного звали Варрава: имя иль такой грозный псевдоним, я не разобрал. Но Георгий, знакомый с местным фольклором, тут же процитировал давние стишки: "Не то страшно, что Варрава, а то страшно - что орава..."
Имелся в виду, наверное, остальной литературный отряд, который в свое время травил и самого Георгия.
С местными властями, в том числе и литературными, у Георгия во все времена не складыва-лись отношения. Стоило ему что-нибудь опубликовать, особенно в Москве, и особенно сатириче-ское, как начинались разборки, выяснения, чуть ли не расследования, вплоть до горкома, крайкома и так далее, поскольку Георгий, как приличный человек, воспитанный с молодости, с суворовско-го училища в лучших патриотических традициях, рано вступил в партию. Не надо объяснять какую, она была одна. И теперь тяжко от нее страдал. С какого-то момента, скорей всего с напеча-тания в недозволительно развязной "Юности", он был зачислен в здешние "Солженицыны".
Вспомните систему: мероприятия в центре тотчас копировались на местах, принимая карикатурные формы, и, как только начинался в идеологии новый виток закрутки, в горкоме-крайкоме тотчас спохватывались: "А что, Садовников на месте? В Москве? Почему же в Москве, если он нужен для такого мероприятия?"
В Москву Георгий обычно приезжал по приглашению главного редактора "Юности" Бориса Полевого, человека дошлого, имевшего достаточное представление о провинции и ее нравах. В какой-то острый момент он вытаскивал Садовникова из его болота, как бы для редактирования, а на самом деле просто для передышки.
И тогда в Москву, в журнал "Юность", из здешних кабинетов летела срочная телеграмма с указанием коммунисту Садовникову немедля явиться по месту прописки для предстоящего "творческого собеседования". Так именовалась у нас проработка. А как заканчивалась очередная сессия, или бюро, или собрание писателей ("та самая "орава Варрав"), опального писателя нехотя отпускали, взяв с него твердое слово до следующего мероприятия не удаляться слишком далеко.
Садовников был мальчиком для битья и оттого им особенно дорожили. Практически он один самим фактом литературного существования, не очень легкого, кормил целую идеологическую свору горкомовско-крайкомовских нахлебников.
Завидев теперь среди участников десанта некоторых бывших своих гонителей, Георгий старался огибать их, но ни о ком не сказал дурного слова. Все они были вполне приличные, по нынешним понятиям, люди. В меру испорченные и в меру начитанные и неглупые. Вот только дубасили его по голове да лупили чем ни попадя, и исключали, и изгоняли, и в конечном итоге изгнали-таки, выкинули из "красного" города... В белокаменную столицу...
Кажется, впервые с тех самых пор и приехал Георгий на эту не очень-то приветливую для него землю. Да и на "десант" согласился, чтобы не бросать меня одного.
Внешне Георгий похож на польского президента Леха Валенсу, только помоложе, такое же округлое лицо, вислые усы, добрые усталые глаза. У Георгия не только покладистый характер, он незлоблив и не считает для себя главным помнить чужое зло. Ну а если, как бывало, приходилось защищаться, он проделывал это с грустной иронией, с шуточкой, но чаще над собой, а не против-ником. Противника он в упор переставал замечать. Только и всего.