- А мы по е-ди-ной!
Пошла горячая закуска: пельмени и грибки в сметане, ломти горячего осетра. Его здесь кромсают огромными кусками и подают не в тарелке и не на блюде, а в огромной миске, похожей на эмалированный тазик... Чтобы было, значит, много и стояло на видном месте, посреди стола... Дымится тот осетр, пышет в лицо рыбьим духом, и сочится и истекает горячим жиром на изломе, и приманивает нежными хрящами, такой весь панцирный, старинный, сказочный... Из царских прямо палат.
Тут лишь, после третьей, смогли неожиданно для себя выяснить, что служили мы с Шумовым в одной и той же воинской части, в славном городе Саратове, и даже в одно время: в пятьдесят третьем году. Он там был в особом, секретном, отделе. Но где-то в столовке мы, конечно, встречались...
Но вот откуда церковь взялась?
Он призадумался и, даже будто сам удивляясь, пояснил, что это такая история... Такая история...
И предложил выпить за нашу "боевую" молодость, ибо судьба его круто повернулась как раз во время службы в армии. Хотя нынешнее-то дело, которым он занялся, по-боевей прошлого будет!
А началось с телеграммы, в которой сообщалось, что умер у него родной дядя, священник, в одном из астраханских приходов, и поскольку наследников у него не было, предложили приход принять на себя племяннику, то есть Анатолию Шумову.
Он съездил, огляделся... Да и согласился. Но тут уж взяли в оборот его, да с тех пор и не оставляют...
Отовсюду, откуда можно, изгнали, и уехал он, бывший военнослужащий танковых войск, в Загорск, в Духовную академию...
Жаловаться не умел и не хотел. Но за рюмкой попенял на здешнюю власть в лице какой-то идеологической бабы, которая выперла его детишек из детского сада... Мол, дети работника культа будут дурно влиять на других детей.
- В детском-то саду?
Он усмехнулся в бороду.
- Да я и без них устроил - у меня каждая заведующая возьмет... Но потом-то узнают, выдворяют. Уж я им объясняю, мол, пусть лучше у вас учатся... (Знаете политбеседу для яслей: "Сталин нака, Черчилль - бяка!) Это же лучше, чем им при церкви толкаться? А у меня двое своих да трое приемных... Ну, не в саду, так на даче могли быть, но они и дачу прибрали...
- Что значит - прибрали?
- Присвоили. У них железа больше.
- Какого железа?
- Ну, байка: на перекрестке зеленый светофор, а "жигуль" ни с места, потому что на красный свет самосвал проезжает... Почему? Да у него железа больше...
Дали ему землю, на берегу Волги, построил дом. Неплохой дом, но кому-то из властей приглянулся. Реквизировали... Служитель культа, то да се. Для очистки совести выделили другой участок, а он-то по наивности - мол, второй раз хапать не станут - возвел другой дом. Приеха-ли, осмотрели и...
- У которых железа больше?
- Конечно больше... - подтвердил он. - Но тут природа вмешалась, а она всегда на нашей стороне... Случился, понимаешь, разлив реки, и дом тот залило... Снесло паводком. Звонят: там вашу хибару снесло... А я в ответ: "Это уже вашу хибару снесло, моего там ничего нет". И тут они заявляют: нам, мол, чужого дома не надо, забирайте его себе... А чего забирать, кроме размытого фундамента? Ну, я не гордый, забрал. В прошлом году завез материал, отстроил... А недавно...
- ...Опять... Железо?
Он со вздохом подтвердил:
- Видать, положили глаз... Приезжают на "Волгах", осматривают...
- Ну а вы, как тот осетр на крюке... Поверили рыбоподъемнику... А вас под жабры и в тот багажник!
Он захохотал, вздымая высокую грудь. Помотал головой, мол, я другие ходы через ту плотину знаю.
- Я осетр, да не тот, меня крюком не возьмешь... Пытались, да не вышло.
Так он мог сказать. Но сказал другое:
- Все мы доверчивые осетры...
Тут мы еще бутылочку открыли: в подвале ведь не заметно, что вечер наступил. И просиде-ли там часиков пять-шесть.
Поведал Шумов, не без юмора, как предложил он за свой счет построить для всей улицы водопровод, километра три, но с условием, чтобы и к нему воду подвели, а его дом стоит на краю улицы.
Улицу водичкой обеспечил, а как дошло до его дома, стоп-машина... Дальше нельзя, потому как идеологическая баба заявила: "Нечего воду в церковь подавать, они там крестить станут..."
- Так улица за ваши денежки пьет?
- На здоровье... Пусть пьет.
- А вы не пьете?
- Ну почему? - добродушно отвечал Шумов. - И я пью, и мои дети пьют, и ты сейчас, хотя это и незаконно...
И пояснил, что не стал пререкаться с дураками (дурами?), а нанял рабочих, они в земле прорыли ход к трубе, там и оставалось-то метров сто, и подсоединили...
- Вот, - протянул кружку, - пей, в горкоме не узнают!
Я потом выбрал время, записался на прием к секретарю по идеологии. Она оказалась такой, как я представлял: серенькая мышка с суконным выражением лица и бесцветными глазами. Сколь-ко уж я их нагляделся, и все будто вышли из одного инкубатора: безлика, ни грудей, ни бедер, ничего женского...
Долдонила про достижения в области просвещения, решив, что я залетная пташка и все проглочу. Вещала до того момента, пока я не спросил про отца Анатолия. И хотя задан был вопрос как бы невзначай, попутно, но вызвал переполох в ее душе, если таковая была, даже глазки забега-ли, засуетились.
Но спросил я так:
- А чего же это у вас, Марь Петровна, детишек-то преследуют?
- Каких таких детишек?
- Ну, вот у Шумова, священник который, их пятеро, и всех, значит, убрали из детского сада...
- Первый раз слышу! - И покраснела. И глазки наставила в окна, тужась сообразить, отче-го же я все знаю и не был ли сигнал в центр, то есть в Москву, на который им теперь реагировать.
А я как бы попутно еще заметил, доверительно, как товарищу по общему делу, что, дескать, дети-то наше будущее и кому же, как не нам, о них беспокоиться, чтобы росли они идейно закале-нными, нашими, а не чужими детьми...
Каюсь, из суеверия я в кармане крестик из пальцев делал при слове "наш", ибо у меня с этой серой мышкой ничего "нашего" не могло быть.
Через год, уезжая, узнал я не без удивления, что все детишки Шумова самым лучшим образом устроены и дачу вдруг оставили в покое, чего он не ожидал. Еще и посетовали, что отец Анатолий редко к ним в горком заглядывает, а полезно, знаете ли, иногда поговорить по душам.
Вот и о душе вспомнили.
Однажды с Шумовым съездили мы в степной район, к его дальней родне. Приняли нас по-семейному, накормили, напоили, а потом повезли на бахчу, а при ней пасека, и угостили арбузика-ми, не очень вызревшими, - отчего-то стали они в этих краях плохо вызревать. Но мед зато был отменный, тягучий, душистый, цвета янтаря. А еще угостили нас медовухой.