Начались тосты, и первый, конечно, тост за семью из Ташкента, и за семью старика Вартана, и за наши семьи тоже.
А старик Вартан поднял тост за здоровье всех хороших людей, где бы они ни жили, в Средней Азии, в России, в Прибалтике, в Абхазии и в других каких-то местах, вот хотя бы в родственной старику Вартану Армении, где он никогда в жизни не был.
Солнце склонилось за гору, когда неиссякаемый Шапиро произнес свой последний прощаль-ный тост за самого хозяина, то есть за старика Вартана, и, торопливо пошарив по карманам, вынул и протянул хозяину на память сверкающую золотом заграничную зажигалку, и тот с достоинством принял.
Он попросил напоследок передать его добрым знакомым из Ташкента, что он и его семей-ство ждут их на будущий год, пусть приезжают. И нас они тоже ждут, если вдруг мы устанем от тяжкой своей работы и захотим отдохнуть... "Как вот сегодня", - добавил он.
Громко и радостно мы обещали старику Вартану к нему приехать.
Мы и правда тогда верили, что мы приедем к нему. Да и что нам могло помешать?
Долго прощались, так долго, что солнце успело укатиться за гору и прохладная тень легла на утомленную жарой зелень.
Наступили теплые сумерки. А мы еще допивали по последней, опорожняя по просьбе гостеприимного хозяина свои стаканы и плохо замечая, что за это время глиняный кувшин с прохладной "Изабеллой" проделал свой путь в подвал и обратно много раз.
Мы распрощались с хозяином и хозяйкой, и дальней, очень любезной родственницей, и с детишками, сперва у дома, потом у калитки, а потом за калиткой.
Вот тут-то мы и почувствовали, что наши ноженьки стали как чужие, и двигаются с трудом, и не туда, куда нам нужно.
А Дина, милая красавица Дина, косвенная виновница этого праздника, вообще села на траву и объявила, что она, пожалуй, останется здесь до завтра... Или нет, до послезавтра, а может, до конца семинара или до начала какого-нибудь другого... И вообще, ей так нравится, что она готова остаться здесь на всю жизнь.
Такой поворот, кажется, не входил в драматургический замысел Шапиро, у которого в фина-ле все должны быть счастливы, и Диночка тоже, а для этого требовалось еще добраться домой...
Мы подхватили Диночку под белы ручки и повели, почти понесли ее до ближайшей останов-ки автобуса, которая оказалась совсем рядом.
Как мы доехали, как разбрелись по своим этажам и комнатам, признаюсь, не запомнил. Было смутное ощущение, что я нырнул в постель, как ныряют ночью во время купания в ласковую черную воду... Возможно, были какие-то счастливые сны, но я тех снов не запомнил; а когда проснулся, были сумерки, мне показалось, что я успел лишь сомкнуть и разомкнуть глаза.
Решив почему-то, что пора ужинать, я спустился на первый этаж и лишь там сообразил, с чужой помощью, что за окном уже сумерки следующего дня, а значит, я проспал беспамятно от заката до заката ровно двадцать четыре часа.
Остальные, кроме вечно бодрствующего Адольфа Шапиро, спали еще дольше, они в тот вечер вообще не появились и даже на завтраке следующего, уже третьего утра.
Встретились мы в обед, и особенно хороша была Диночка, она продолжала находиться в том самом необычном состоянии, в которое погрузилась два дня назад, что позволило неистощимому на выдумки Шапиро тут же продолжить игру, хотя и на новый лад.
Он с самым серьезным видом пересказал Диночке о ее недавнем, но таком, извините, неожи-данном поведении... О пьяном дебоше в автобусе, о том, как приставала к пассажирам и почему-то требовала у них кошелек, а потом решила соблазнить водителя, села к нему на колени, мешая рулить, и автобус, вы представляете, огромный автобус с людьми, едва-едва не свалился в пропасть!
В знаменитой кинокомедии Гайдая студент Шурик, попавший впервые на Кавказ и хлебнув-ший, как и мы, лишку винца, спрашивает в милиции с испугом: "А замок... Тоже я разрушил?"
То же было с нашей Диночкой. Шапиро специально попросил ее спуститься на первый этаж, за руку привел к мраморным ступеням у входа и продемонстрировал огромную трещину, но не упрекал, а только смущенно качал головой, мол, вот до чего можно набраться и не помнить, как, схватив тяжелую железяку, колотила ею о мрамор, высекая из камня искры...
Диночка лишь всплескивала руками; она и верила и не верила, заглядывая нам в глаза, но мы были, как говорят, на уровне замысла, имея под рукой такого блистательного режиссера, как Шапиро.
Мы по-заговорщицки оглядывались, поднося палец к губам и показывая всем видом, что никому ничего, конечно, не расскажем по своей воле, ну разве если будут допрашивать в мили-ции... И про автобус, и про лестницу, и мраморную вазу, и про зеркало... Ну, которое в лифте...
- И - зеркало... я? - спрашивала она, пугаясь. На что Шапиро железным голосом отвечал:
- Диночка, мужайтесь... Это не все!
- А еще... Что? - Она бледнела, и огромные черные ее глаза становились влажными.
- Лучше не спрашивай! - произносил трагически Шапиро и красноречиво разводил руками.
- Все равно гуляем, - хором добавляли мы.
Закончился семинар. Мы разъехались. Как любил говаривать один мой знакомый: раство-рились в пространстве. К сожалению, это не образ, а реальность.
Диночка переехала с семьей в Израиль, правда, в нынешнем понимании это не то же самое, что было в прежние времена, когда человек, перебравшийся на Запад, навсегда исчезал из нашей жизни... Мы с Диночкой давно не виделись, да и неизвестно, когда увидимся.
С Адольфом Шапиро мы последний раз встречались в Риге, в старом-престаром доме, в уютном квартале неподалеку от вокзала. На сборище русских рижан, где произносились пламен-ные слова о нашем единении с народом, с интеллигенцией Латвии (как быстро все это забылось!).
Адольф, сидевший в зале, прислал мне короткую записку: "Мастер, а не пожелали бы вы посетить мой дом, чтобы выпить по рюмке чая?"
В тот вечер, за той рюмкой, мы и правда как-то по-особенному, душевно посидели. Адольф еще фантазировал, еще строил свои театральные планы, не ведая, что не пройдет и полугода, как у него варварски отнимут, отберут его театр, ликвидировав один из редких, драгоценных очажков культуры, где сочетались, взаимодействуя, русское и латышское искусство.
После того как Адольфа изгнали из театра, вроде бы подался он на Запад, в Германию, где понаслышке его любят... Да отчего же им не любить талантливого режиссера. Это мы, в России, никого, даже себя, не любим. Уж такая мы странная нация: что получше - отдаем, похуже - себе оставляем.
А вот у старика Вартана я побывал разок, хоть и не в ближайший год, и снова угощался прохладным рубиновым вином "Изабелла", сидя за длинным деревянным столом под тутовым деревом, в кругу его большой семьи.
Но, памятуя давний урок, пил в меру, приятно захмелел и, конечно, рассказывал про своих друзей, про Диночку, про Шапиро, про других, старик Вартан, оказывается, всех запомнил. И все-то его интересовало, как поживают, что делают, как здоровье и не собираются ли, часом, сюда, в Пицунду.
И я повествовал, в духе Шапиро, хоть не столь изобретательно, что живут наши друзья просто восхитительно и все у них в жизни ладится: новые телевизоры, новые холодильники, швейные машинки...
И конечно, конечно... Они все... Депутаты!
Старик Вартан был доволен моим рассказом.
Он кивал серебряной головой и повторял:
- Передайте, пусть приезжают. Я их жду.
- Старик Вартан, привет! - произнес я со значением и положил на язык очередную грамульку коньяка. Конечно, это не темно-густая и ярко пахнущая земляникой "Изабелла"... Но все-таки...
Впрочем, существует ли она ныне, если мы повсеместно вырубали виноградники... Да и жив ли сам старик Вартан, если и на абхазскую древнюю землю обрушилась война и многое там перекорежила...
Не только на виноградниках, но и в душах людей, вселив в них ненависть человека к человеку, народа к народу.
Старик Вартан не смог бы этого понять, я уверен.
Вот бы, откликаясь на приглашение славного хозяина, взять да и завалиться к нему всей честной компанией, и Диночку вызвать из-за бугра, и Шапиро найти, а еще бы позвать друзей из Грузии, из Чечни, скажем, или из Средней Азии, из Прибалтики... Чтобы все могли сесть за один дощатый стол во главе со стариком Вартаном, и выпить за здоровье каждого пахнущее погребком и земляникой красное вино "Изабелла", и поговорить как следует, по душам.
- ...А не хотелось ли вам побывать в том самом подвальчике, где бывал великий Гете и где дьявол обольщал доктора Фауста? - спросил меня мой лейпцигский переводчик. И повел по длинным переходам, прямо через огромный зал ресторана в другой зал и по ступенькам вниз, вниз, пока мы не оказались в крошечном подвальчике, где ничего и не было, кроме огромной бочки под потолком.
На бочке, верхом, сидели два пестро одетых немца и пили из кружек пиво.
- К нам! Давай к нам! - заорали они в голос, завидев меня, и я, представьте, решив, что так полагается и это какие-нибудь зазывалы, полез на бочку... Мои спутники меня подсаживали.
Скоро выяснилось, что это никакая не реклама, а просто славные немцы, любители вина и поэзии.