Я написал об этом стих, о моём послевоенном возвращении в Ракошин.
Welkome, Moshku
Jou have gurvinded…
Привет, Мошку,
Выходит, ты выжил…
А говорили,
Что вы погибли все…
(Они против нас ничего не имели, они только очень удивились).
Твои вещи мы поделили справедливо.
Кто знал, что ты вернёшься.
(Увидев нас, они не радовались, но и не печалились. Они были только очень удивлены).
Welkome, Moshku,
Выходит, ты выжил…
Мы сбежали от этого удивления. И от канадских брюк без манжет. И от наших снов, в которых каждой ночью неизменно чья-то рука показывала нам: направо, налево, налево, налево… Нас гнал страх.
И мы бежали в лес, а там нас ждали миллионы.
Большинство из хасидских школ, которые некогда возникли на польских землях, существуют и сейчас: школа из Бобовой, из Присухи, из Гуры Кальварии…
Не разделяют нас и отношение к Богу — мы все обращаемся к Нему, с теми самыми словами, в будние дни навиваем тефилим для молитвы, зажигаем свечи в шабат, и почитаем родителей. Отличаемся мы только истолкованием понятий хабаз и хабад — о роли чувств и о роли интеллекта. Поскольку Бог дал нам разум и чувства, и мы их используем, чтобы служить Ему, мы хотели бы знать, что первично: интеллект, воспроизводящий эмоции, или вера, высвобождающая жажду познания.
Другие хасидские общины живут небольшими замкнутыми группами, и стараются не общаться с миром. Мы же живём среди людей. Создаём школы и летние лагеря для детей, телефоны доверия, семейные консультации, помогаем разобраться в сомнениях — и по поводу Торы, и те, что связаны с повседневной жизнью. Телефонный звонок минуту назад был по поводу купленного кем-то набора серебряных столовых приборов — что нужно сделать, чтобы они стали кошерными; женщина, которая только что вышла, спрашивала, что ей делать с незаживающей раной. Самые трудные проблемы мы передаём нашему цадику. Это Менахем Мендель Шнеерсон, зять и ученик Иосифа Ицхака, наследник Залмана из Ладов и глава любавичских хасидов в седьмом поколении.
Его резиденция находится в Нью-Йорке. Квитлех — письма с вопросами и просьбы — мы передаём по факсу.
Мне тридцать семь лет, я женат, у меня шестеро детей. Мои дети учатся в религиозной школе.
Я не пошлю их в университет, нет лучшего университета, чем Тора.
Мои дети должны стать хорошими евреями, и тогда они, повзрослев, станут богачами.
Богатый человек — это человек, который счастлив тем, кем он есть.
Счастливым быть нетрудно. Достаточно делать то, что ожидает от нас Бог. Этого достаточно чтобы отблагодарить его за то, что он избрал нас быть евреями.
Мы не лучше других Его детей, но наиболее щедро одарены Им. Это нас Он одарил ценнейшим даром: шестьюстами тринадцатью правилами, заключёнными в Торе.
Я оставил патологоанатомию и изучение синдрома голода, малопригодные в Канаде, и стал лечить людей как домашний врач, family doctor. Чаще всего мне приходилось лечить эмигрантов — евреев, поляков, голландцев, японцев и украинцев.
Евреев — из гетто и концентрационных лагерей, поляков и украинцев — из лагерей, одна японка была из Хиросимы.
Оказалось, что эти люди больны странной болезнью. Поскольку никто из family doctor не изучал её ни в университете, ни в колледже, и не мог им помочь, я снова занялся учёбой, и через пять лет, в возрасте пятидесяти четырёх лет стал психиатром.
Мои пациенты, в большинстве своём, были единственными уцелевшими в своих семьях. Я убедился, что, независимо от происхождения и пережитого, все — и те, кто был в ГУЛАГЕ, и те, кто пережил атомный взрыв, и заключенные Освенцима — у них у всех, если они были единственными, уцелевшими в семье, вырабатывался один и тот же симптом: чувство вины. Они чувствовали свою вину перед своими убитыми родителями, детьми, братьями и сёстрами из-за того, что не разделили их судьбу. Они не совершили никаких других преступлений — ни у кого не отняли хлеба, никого не столкнули с нар… Жили — и это был единственный совершённый ими грех, который они не могли себе простить.
Эту болезнь получила в медицине название surviror's sindrom. Синдром уцелевших.
Я стал специалистом по этой болезни. Другие врачи стали присылать ко мне пациентов, и через мой кабинет прошли сотни больных.
Я стал специалистом по болезни уцелевших с самой, может быть, самой большой практикой во всей Канаде.
Одних я вылечил довольно быстро, других через несколько лет, некоторых веду до сих пор. (Вылечил? Разве что только помог примириться с собственным прошлым). Есть у меня ещё несколько пациентов, в основном это женщины, еврейки, с похожей биографией, из больших семей из Польши, из маленьких местечек, пережившие гетто и концентрационные лагеря. В их рассказах появляется сначала война, а после неё возвращение домой.
В их рассказах о возвращении есть несколько повторяющихся подробностей: колодец, перина, чайная ложечка…
«Я ничего от них не хотела, только прикоснуться к колодцу, к которому прикасалась моя мама». «Я хотела иметь хотя бы чайную ложечку моей матери, одну-единственную ложечку, ничего больше». Но дома были заняты, все ложечки давно разобраны, из колодца черпали воду чужие люди, которые отнеслись к ним с удивлением и недоброжелательностью.
Они выехали из этих маленьких местечек в Канаду, и в течение сорока лет жили с синдромом уцелевших. Недавно моя ассистентка привезла несколько пациенток в Польшу — впервые после того, как закончилась война. Они присмотрелись к своим Новым Дворам и Глинникам. Заметили, что они ещё меньше и беднее, чем те, что сохранились у них в воспоминаниях. Обменялись несколькими ничего не значащими фразами с местными жителями. Уверили их, что приехали не за ложечками. С удовлетворением убедились, что их канадская одежда несравненно лучшего качества, чем у местных жителей Потом прикоснулись рукой к колодцу и вернулись в Канаду. Вернулись успокоенные, так же, как и моя пациентка, которая поехала в Хиросиму впервые после взрыва бомбы. Не знаю, почему они возвращаются выздоровевшими — и Хидеко из Хиросимы, и Любка из Келецчизны.
Я это не могу понять, да и не пробую себе это объяснить. Просто радуюсь, что они освободились от этого, вот и всё. А по поводу одежды — тут всё просто. Они в течение сорока лет были тщательно одеты. Должны были быть подкрашены, хорошо одеты, энергичны и здоровы. Должны великолепно выглядеть, чтобы не идти налево, если снова будет какая-нибудь селекция.
Те, что спаслись от Гибели, посещают консервативную синагогу. Если вообще примыкают к какой-нибудь, если, пережив Освенцим, не утратили веры.
Нас не удивляет, впрочем, что многие её утратили. Удивляет скорее то, что многие её сохранили, несмотря на Освенцим
Их родившиеся в Канаде дети — прихожане нашей реформистской синагоги.
(От традиционных течений иудаизма мы отличаемся только толкованием происхождения Торы. Те течения ведут Тору прямо от Бога, который продиктовал её Моисею. Мы же считаем, что это люди записали Тору согласно тому, как они понимали Бога, отвечая на Его призыв).
Уцелевшие примкнули к консервативной синагоге потому, что были связавны с ней всегда — в прежнем доме в польском местечке, в Восточной Европе.
Их дети отошли от этой синагоги, потому, что хотели отделиться от своих родителей, от их давнего польского дома.
Уцелевшие воспитывали своих детей в атмосфере эмоционального шантажа и финансовой поддержки.
Шантаж был обременителен — к людям, пережившим геноцид, нужны были особое внимание и терпимость, а поддержка была щедрой — люди, которые выжили, хотели обеспечить детей всем, чего они сами были лишены: образованием, учёными званиями и положением в обществе.
Когда молодые люди получили высшее образование и положение в обществе, они, прежде всего, постарались освободиться от влияния своих родителей. (Я сам потратил немало времени, чтобы помочь им осуществить это стремление к свободе.). А освободившись, они порывали со всем этим сковывающим восточноевропейским багажом нищеты и унижения.
Дети уцелевших сейчас вступают в средний возраст. В этом возрасте люди начинают искать свои корни. Дети уцелевших знают, что их корни в Польше, и что Мендель из Коцка им несравненно ближе Ханы Арендт, но их дорога к Менделю из Коцка проходит не через Коцк, а через Израиль… Польша — это память об отверженности.
А Израиль это значит жить так, как живут другие, в нормальном современном мире.
Я родился в Ясле, войну пережил в лагере на Алдане, после войны жил в Сосновце. К бармицве подготовился сам, потому что мои родители были ужасно левые, и мать демонстративно не пришла на этот традиционный обряд. Сразу после моей бармицвы был погром в Кельцах. Матуру я сдавал в Швеции, высшее образование получил в Англии, теперь я раввин в Канаде.