Майор юстиции Паромов оканчивал находившееся у него в производстве уголовное дело по обвинению некоего гражданина Грузии Шаватава Зифрида Карловича, 1969 года рождения, уроженца Абхазской Автономной республики Грузинской ССР, женатого, не судимого, вынужденного мигранта, проживающего на территории Российской Федерации без регистрации и прописки. Шаватава обвинялся по статье 147 ч. 3 УК РСФСР или по статье 159 ч. 3 УК РФ, то есть, в совершении мошенничества.
Данное дело было возбуждено еще в 1995 году по факту мошеннического завладения имуществом ТОО «Снабженец» в крупных размерах неизвестными лицами.
Паромов в то время еще работал старшим следователем в ОМ- 6, зоной обслуживания которого был производственно-жилой массив микрорайона Магистральный. И расследование мошенничества было поручено ему. За предусмотренные УПК два месяца расследования удалось установить, что данное преступление и аналогичное ему было совершено выходцами из Абхазии, в том числе и уже названным выше Шаватава Зифридом.
«Можно подумать, что местных жуликов не хватает, — с сарказмом размышлял тогда Паромов, — грузин и абхазцев нам еще не достает для полного счастья. Ну, и мошенничали бы себе на здоровье у себя в стране, в своих горах. Нет же, к нам лезут! Все дерьмо к нашему берегу прибивает…».
Мошенничать у себя в Грузии в тот период было не с руки. Шла война. Грузины стреляли в абхазцев, абхазцы — в грузин. И те, и другие убегали от войны в Россию. Но жить и трудиться спокойно не хотели, искали легкой наживы. Даже о вражде между собой забыли, когда за мошенничество взялись. Вот одна из таких кодл и «умыла» ТОО «Снабженец» на десятки миллионов рублей.
Однако тогда задержать Зифрида не представилось возможным, вместе с другими собратьями скрылся на просторах России. Следствие по делу было приостановлено на основании пункта первого статьи 195 УПК РСФСР, в связи с розыском обвиняемого. Но вот, с полмесяца, как Зифрид был задержан в Пензе и этапирован в Курск; соответственно следствие по делу возобновлено и вновь досталось старшему следователю Паромову, уже перебравшемуся в следственное отделение седьмого отдела милиции в связи с новой реорганизацией УВД города и сокращением ОМ-6.
Паромов планировал с утра поехать в СИЗО, о чем договорился с адвокатом Промышленной юридической консультации Рашкевичем Дмитрием Станиславовичем, поэтому утром 11 марта в отделе не появился, а прибыл туда только после обеда. И не успел он войти в свой служебный кабинет, как был вызван по селекторной связи к начальнику отдела милиции.
— Где был? — прямо с порога встретил его вопрос Алелина. — С утра ищем…
— В СИЗО, — удивился такому обороту следователь. — Знакомил с материалами дела обвиняемого Шаватаву. Я еще вчера Александра Петровича Глебова предупреждал, что меня утром в отделе не будет.
— Ладно, не оправдывайся, — примирительно сказал Алелин. — Присаживайся. Разговор имеется…
В кабинете начальника отдела за большим «совещательным» столом у глухой, противоположной окнам, стены, с массивной, полированной столешницей темно-вишневого цвета, сидели его заместители: подполковник Василенко Геннадий Георгиевич — по оперативной работе и майор Калмыков Владимир Александрович — по службе милиции общественной безопасности, или сокращенно МОБ. Тут же присутствовали начальник уголовного розыска майор Коршунов, его заместитель капитан Захватов и начальник следственного отделения подполковник Глебов Александр Петрович.
Почти все были в гражданской одежде, и только Калмыков — в милицейской.
В связи с экономическими трудностями в стране, с недофинансированием органов МВД, форменную одежду выдавали редко. Не то, что в восьмидесятые годы, когда выдавалось каждому сотруднику по два-три комплекта формы в год.
Ныне же форму берегли и старались ежедневно не носить. Одевали только по большим праздникам да на строевой смотр. Сказывалось, как общее потепление в строевом Уставе, так и демократические дуновения времени. Кроме того, сотрудники милиции, если и не стеснялись «мышиной формы», то уж точно не дорожили ею. В восьмидесятые годы такого «вольнодумства» не потерпели бы ни в отделе милиции, ни в УВД. Все ходили в униформе. Даже дежурный опер — и тот во время дежурства в оперативной группе был в форменной одежде. Пустяк, скажете вы. Возможно. Но и он играл на сторону закона и порядка, и он вносил свой вклад в борьбу с преступностью и криминалом.
Но пришли другие времена и другие порядки. Стало не до формы. Тут бы хоть содержание сохранить — ведь стоит вопрос о строительстве правового государства. А это не хрен собачий!..
«Весь Олимп в сборе… Значит, что-то случилось, — рассеянно подумал Паромов, присаживаясь на свободный стул, ближний к двери, — но я тут при чем? Вроде ничего такого не натворил. Дела в порядке. Сроки не нарушены…»
— Ты, верно, уже в курсе, что у нас ЧП?
— Нет. Когда проходил мимо дежурки, поздоровался с дежурным. Тот ни слова, ни полслова.
— Да нашим дежурным лишь бы день отбыть, да ночь проспать, — съязвил Василенко. — Как в сказке Аркадия Гайдара про Мальчиша-Кибальчиша. А там, хоть травушка не расти!
Дежурная часть: оперативные дежурные, их помощники, водители — все они находились в подчинении начальника МОБ Калмыкова. И брошенный Василенко «камешек» упал в «огород» последнего.
— А я что постоянно говорю? — подхватил Алелин. — Самое бардачное подразделение в отделе!
— Кулинич сменился, а новый мог и не придать значения: материалы дела давно уже в следствии, — стал «обелять» оперативного дежурного Калмыков.
— Владимир Александрович, вечно вы защищаете нерадивых подчиненных. С них надо спрашивать, а не защищать, — с недовольной миной на лице прервал его Алелин.
— Наверное, на полставки адвокатом работает… — опять не удержался от подначки начальник КМ.
— Ты лучше на своих оперов посмотри, — вспылил Калмыков, — твои хваленые опера чудят еще похлестче…
— А что опера? — вмешался молчавший до этого момента начальник ОУР.
— Все! — оборвал спор Алелин, грохнув ладонью по крышке стола. — К делу. Шутить хорошо, когда все хорошо. А про наш отдел этого не скажешь. По крайней мере, сегодня…
Притихли.
— Так вот, у нас ЧП, — продолжил Алелин, вводя в курс событий Паромова. — Некоему гражданину Смирнову чуть голову не отрезали на пороге собственной квартиры. И, если верить членам СОГ, даже непонятно, на чем она ныне держится… Выживет он или нет — еще вопрос! И если даже выживет, то когда сможет заговорить, если, вообще, заговорит когда-либо, или написать об обстоятельствах учиненного над ним насилия, опять неизвестно! Вот такой объективный расклад на данный момент… Есть и кое-что положительное… Задержан один подозреваемый, ранее судимый Крючков Дмитрий, 1959 года рождения, по кличке Крюк, который, со слов жены потерпевшего, находился в неприязненных отношениях с их семьей и не раз грозился расквитаться. На теле и на одежде Крюка обнаружены следы драки: на одежде — пятна крови, на теле, в том числе и на лице — следы побоев…
Не только старший следователь Паромов, но и все остальные молча слушали информацию начальника отдела, хотя уже не раз материалы по данному происшествию изучали, и не раз обсуждали. Правда, Коршунов было съязвил, что во всем виновата следователь Подаркова, усевшаяся на стол в тот вечер, но Алелин взглянул на него так, что он вмиг прикусил язык.
— Крюк допрошен, — говорил между тем Алелин. — Он признает, что испытывает к Смирнову неприязненные чувства из-за какого-то гаража, который должен был достаться Крюку, но оказался в распоряжении потерпевшего. Крюк не отрицает, что вечером 10 марта дрался, даже участников драки вспоминает: случайных собутыльников, с которыми пил в своем гараже… кстати, расположенном рядом с гаражом потерпевшего… В одном ГСК. Но отрицает свое участие в причинении Смирнову телесных повреждений. Даже не отрицает, а говорит, что не помнит. Это первое… Кстати, Геннадий Георгиевич, — обратился он к начальнику криминальной милиции, — еще не установили тех лиц, на которых ссылается Крюк?
— Каких? — словно не поняв вопроса, переспросил хитрющий Василенко.
— Да тех самых, — в голосе начальника отдела, если не раздражение, то неудовольствие — это уж точно, — с которыми Крюк будто бы пил вместе?
— Пока нет. Но установим… тот час.
— Ускорьте! — коротко и гневно сказал, как отрезал, Алелин, внутренне сердясь на нерасторопность оперативников.
— Товарищ Коршунов, сразу после совещания… — перебросил Василенко исполнение на начальника уголовного розыска.
— Есть! — отозвался Коршунов без особого энтузиазма.
Он был последний в цепочке на данном совещании. И ему дальше перепоручать исполнение указания начальника было некому. Ничего не оставалось, как не сказать «Есть!». Это потом он поручит своим оперативникам исполнение данного указания и, возможно, сам вместе с ними будет его исполнять, а пока только предстояло соглашаться, да «Есть!» в соответствии с Уставом тарабанить.
— Второе, — возвратился к основной теме Алелин, — это то, что из числа подозреваемых нельзя исключить жену потерпевшего. Свидетели, в частности сосед Смирновых, — Алелин быстро скользнул глазами по записям лежащего перед ним на столе в раскрытом виде ежедневника, — некто Нехороших Олег показывают, что в тот вечер слышали скандал в их квартире. В том числе незадолго до того, как увидели Артема с перерезанным горлом. В своих показаниях Нехороших прямо намекает, что Смирнова Артема могла порезать собственная супруга. Что, впрочем, не исключали и члены СОГ: Подаркова, Фролов, Клыков.
Алелин прервался и посмотрел сначала на начальника ОУР, потом на его заместителя, но остановился на Василенко.
— Геннадий Георгиевич, — обратился он опять к Василенко, — параллельно с расследованием провести оперустановку на нее: работа… родственники… связи…
— Обязательно, — ответил начальник КМ и тут же переадресовал указание Алелина начальнику ОУР:
— Товарищ Коршунов…
— Есть! — привычно отчеканил последний, даже не дожидаясь окончания всей фразы своего непосредственного шефа.
— Кроме того, — продолжил Алелин, неодобрительно поморщившись от происходящего на его глазах «пинг-понга» между начальниками КМ и ОУР, — из тех материалов, которыми располагаем на данный момент, следует, что у Смирнова был враг и по месту работы, на пивзаводе. Некто Цыбин… Это три.
Он опять посмотрел на Василенко, причем так, что без слов было понятно, что сейчас спросит своего заместителя о Цыбине. Тот это понял и не стал дожидаться вопроса.
— Еще не успели…
— Когда же будем успевать? — послышалось откровенное раздражение в голосе начальника отдела.
— Да, то одно, то другое… И народу не хватает…
— Людей всегда не хватает. Шевелиться надо!
— Виктор Петрович, — в нарушение субординации вмешался начальник ОУР, — сейчас придет машина, и пошлем… сам, в конце концов, съезжу.
Начальник ОУР помогал своему непосредственному начальнику выбраться из-под удара, подставляясь сам.
— А без машины не можете?
— Можно и без машины… но с машиной надежней! Вдруг задерживать кого придется…
— Что ж, соизвольте, — с явным сарказмом ответил Алелин на реплику начальника ОУР.
«Всегда так, — скептически подумал Паромов. — Всегда так. Полдня «живут» только на том, что «раздобыла» во время дежурства следственно-оперативная группа. Как всегда, что-то планировали, что-то поручали друг другу, вроде бы что-то делали, спорили, суетились, но «воз» и на йоту не сдвинулся с места».
А начальник отдела продолжал:
— Не исключено, что в процессе расследования появятся и другие фигуранты, и другие версии…
— К примеру: месть со стороны чеченцев, если участвовал в боевых действиях, — съязвил Коршунов. Но его скепсис не нашел поддержки. Чечня и связанные с ней события были постоянной занозой у всех сотрудников милиции. У тех, кто уже побывал там, и у тех, кому, возможно, это предстояло в недалеком будущем. Это была и боль, и позор России, каждого честного россиянина. Алелин не был исключением. Он, как истинный русак, остро переживал за бездарную, продажную политику больших руководителей в чеченском вопросе. И политических, и ведомственных. Сначала кричавших: «Хватайте свободы, сколько проглотите!», а потом втянувшихся в чеченскую бойню и смешивших весь мир «тридцатью восемью снайперами».
— Не исключено, — отреагировал Алелин на реплику начальника уголовного розыска. — Проверьте, не участвовал ли Смирнов в боевых действиях на Кавказе, — приказал он, а Коршунов уже пожалел про себя, что, брякнув не по делу, нашел себе дополнительную работу. Кроме того, Василенко Геннадий Георгиевич так посмотрел в сторону своего начальника уголовного розыска, что и без слов было понятно: «Кто тебя за язык тянул?!!»
Впрочем, Алелин заострять внимания на этом эпизоде больше не стал, а возвратился к основной теме.
— Все это я говорю к тому, — посмотрел он в сторону притихшего старшего следователя, — чтобы ввести в курс дела тебя, Паромов, так как мы пришли к мнению, чтобы это дело поручить тебе… как самому опытному следователю. И, заодно, скоординировать наши действия. Что скажешь?
Вопрос относился к Паромову. И все присутствующие вслед за начальником обратили свои взоры на следователя, словно, можно было подумать, что от его ответа что-то зависит.
— Да у меня и так на руках около десятка дел с лицами, — попытался отбиться тот от нового дела, — из которых пять планирую окончить в этом месяце. Мне не управиться…
— Александр Петрович, как вы считаете, можно разгрузить Паромова, передав от него несколько дел другим следователям? — спросил Алелин у начальника следственного отделения, видно, уже заранее готовый к такому ответу следователя.
— Не вопрос! — мгновенно отреагировал Глебов, до этого молча наблюдавший за ходом оперативного совещания.
— Можно подумать, что кроме Паромова, — отозвался о себе в третьем лице Паромов, — в отделе других следователей нет!
У него действительно было в производстве не менее пятнадцати дел. И все «горячие», и все «тугие», и все «крученые», взять хотя бы дело по обвинению Шаватава — мошенничество в крупном размере.
Принимать новое дело, а, значит, как минимум на пять дней откладывать в сторону старые, чтобы наработать необходимый массив доказательств и «закрепиться» в новом деле, которое и не имеет перспективы окончания, так как уже в данный момент явственно просматривался факт передачи дела в прокуратуру по подследственности, не очень хотелось. Кроме того, из личного опыта, приобретенного не только на следствии, но и, вообще, на работе в милиции, не очень-то верилось в «разгрузку» и иную помощь. Скажут — и забудут. Сколько раз уж такое бывало!
И, словно прочтя мысли старшего следователя, начальник КМ Василенко, поддерживая Глебова, добавил:
— Следователей у нас достаточно, но ты, более опытный, один! А мы со своей стороны окажем любую помощь. Не сомневайся!
— Спасибо, что высокого мнения о моих небольших профессиональных способностях. И за обещанную помощь спасибо. Но нельзя ли данное дело с явными признаками на убийство направить в прокуратуру? Это их подследственность, и чего «кусок хлеба» у них отбирать?
— Думаешь, ты один тут умник? — иронично, почти одними уголками губ, усмехнулся Алелин. — Пытались. И получили ответ: нет! Не любит наша прокуратура брать в свое производство дела с «душком»… им чистые подавай. Да еще на блюдечке с голубой каемочкой.
— Надо установить лицо или лиц, совершивших порез, выяснить мотив, умысел, конечную цель данного деяния, — вмешался явно на стороне начальника отдела Глебов, но уже больше с практической и процессуальной стороной дела, чем с теоретической, — провести экспертизы, то есть, сделать дело, вот тогда они и будут «посмотреть».
Начальник следственного отделения ОМ-7, подполковник юстиции Глебов Александр Петрович был человек «тертый», не один год «варившийся» в следственном котле, повидавший на своем веку не одного прокурора и не один десяток следователей, как способных, так и не очень. Для Паромова он был авторитетом, последней точкой в любых сомнениях. Это именно по его настоянию в июле 1993 года, когда область лихорадило от нехватки следователей, Паромова из старших участковых инспекторов милиции перевели в следователи. Поэтому старший следователь Паромов, поняв, что «отвертеться» от «пореза» не удастся, перестал упираться. Пустая трата времени… Только себе нервы портишь, да людей раздражаешь.
— Хорошо. Принимаю дело к производству, — прекратил сопротивляться он. — Кто в оперативном сопровождении?
Вопрос относился непосредственно к начальнику ОУР Коршунову.
От того, кто из оперативников и как будет осуществлять оперативное сопровождение, от того, как сложится практическое взаимодействие между следователем и опером, не бумажное для проверяющих, а настоящее — зависело расследование преступления.
Паромов любил, когда все работают дружно, с огоньком, а не по необходимости, так сказать, из-под палки.
— Да все опера с данной зоны. И мы с моим заместителем на подхвате, если что…
— Нет, это не ответ. Все — это никто! — ощетинился Паромов, понимая, что может остаться без оперативного сопровождения, а, значит, и без помощников. — Кто конкретно будет работать?
— Вот так хватка, — улыбнулся лукаво Алелин. — Сразу видно, старший следователь! Враз — быка за рога! Впрочем, не расстраивайся, будут конкретные люди. Коршунов, кто?
— Капитан Аверин и лейтенант Студеникин, — вынужден был уточнить Коршунов.
Аверина Паромов знал еще по совместной работе в почившем в бозе ОМ-6. Студеникина знал плохо. Новенький… Слышал, что старательный и въедливый оперок.
— Думаю, что поработаем дружно.
— Иначе и быть не может, — вмешался Василенко. — Это когда мы работали не дружно? Что-то такого не помнится!
— Подозреваемый… Крючков еще здесь или уже отправили в ИВС? — поинтересовался Паромов.
— В ИВС. А что? — спросил начальник ОУР.
— Хотел сам с ним побеседовать. Посмотреть собственными глазами, прощупать на «вшивость»: кто такой…
— С ним уже в ИВС работают опера. Часам к семнадцати они подъедут. Возможно, с первыми результатами.
— Дай-то бог!..
— Я просил Подаркову задержаться, чтобы назначить экспертизы, — вновь вмешался начальник СО. — Впрочем, — уточнил он, — биологическую и судебно-медицинскую по подозреваемому она уже назначила.
Глебов пролистывал материалы уголовного дела — еще тоненькую стопочку листков, не прошитых, а только скрепленных в уголке канцелярской скрепкой.
— Копии постановлений о назначении экспертиз имеются. Но отвезли ли сами постановления в бюро экспертиз, не видно… Просил поручить это операм… — доложил он начальнику отдела о проделанной работе, так необходимой для установления виновности подозреваемого.
Производство СМЭ, то есть, судебно-медицинских экспертиз можно было ускорить, переговорив с судебными медиками, попросив их отложить иные дела в сторону и заняться только этими экспертизами. Если упирались, следовало прибегнуть к радикальному средству: «подмазать» их бутылочкой водочки. «Смазка» действовала безотказно. А вот ускорить до двух дней выполнение судебно-биологической экспертизы было невозможно. Никакие подмазки, личные контакты, просьбы высоких руководителей не помогали. Виной тому — технология. А ее, требующее длительного временного процесса, не ускоришь!
— Отвезли? — спросил Алелин начальника ОУР.
— Должны были отвезти, — неопределенно ответил тот, но тут же добавил, извиняясь: — Не проконтролировал… со своей работой закрутился…
— Так отвезли, или должны отвезти? — повысил голос начальник отдела: его начала не на шутку раздражать бестолковость оперативных работников, сплошная неопределенность, отсутствие конкретных данных. — А то следователя просите, взаимодействие обещаете, но сами — ни с места!
Чувствовалось, что Коршунов не в курсе, но он, как истинный опер, «выкрутился»:
— Товарищ полковник, проверю и доложу!
— Всегда так! Когда только научитесь делать все как надо и быть в курсе? Ведь знаете, что спрошу! — посетовал Алелин и окончил с категоричностью, не терпящей любого возражения: — Проверить и доложить! Если не отправлены — немедленно отправить!
— Есть! — отчеканил Коршунов.
— Еще какие вопросы, пожелания? — вновь обратился он к старшему следователю.
— Я, как сами понимаете, дело не изучал, но думаю, что дополнительно допросить жену потерпевшего не мешает. Здесь она или отпущена домой?
— Еще дома, — пояснил Алелин. — Фролов утром докладывал, что вызвана в следственное отделение на послеобеденное время.
— Еще не приходила, — среагировал немедленно Глебов.
— Доставим, нет проблемы, — поторопился предусмотреть последующее распоряжение начальника отдела Василенко. — Самим интересно посмотреть, что за дама?
— Вот-вот! — согласился со своим заместителем Алелин и потянулся к пульту связи, чтобы отдать распоряжение оперативному дежурному. Но дежурный опередил. На пульте загорелся красный огонек внутренней связи и мелодично запел зуммер.
Алелин поднял трубку аппарата.
— Слушаю.
О чем докладывал ему дежурный слышно не было — громкоговорящая связь была отключена. Но докладывал быстро, так как Алелин положил трубку на пульт и сказал:
— Легка на помине. — И пояснил для присутствующих более полно: — Пришла Смирнова и требует встречи со следователем. Но сначала я сам с ней побеседую. Прощупаю, чем «начинена», как только что выразился Паромов. Не возражаешь, старший следователь? — усмехнулся он опять одними уголками губ.
— Только вспомни черта — он тут как тут, — не удержался от саркастического замечания Василенко.
— Это обо мне? — иронически спросил начальник отдела своего первого заместителя.
— Нет! Что вы? — слегка смутился тот. — Я о женщине. Это они всегда являются, как чертик из табакерки. Неожиданно.
— Ну-ну!
Все промолчали, не отреагировав на шутку начальника КМ. Было не до игривого настроения.
— Закругляемся, — стал подводить итог совещанию Алелин. — В двадцать часов в этом же составе плюс опера и участковый с этой зоны с результатами и планами милости прошу.
Все встали и потянулись к выходу из кабинета.
— На, держи, — протянул Глебов материалы уголовного дела Паромову. — Быстренько изучи, составь план и приступай к расследованию.
Паромов молча взял дело. Он и сам знал, что надо изучать, составлять, расследовать. И никто это кроме него самого делать не будет. Так к чему пустые слова.
В маленьком вестибюле, возле кабинета начальника увидел миниатюрную дамочку в расстегнутой меховой шубке, с заплаканным лицом.
«Вот и жена потерпевшего, — отметил машинально. — Симпатичненькая… Интересно, кем она станет через несколько часов: свидетелем, потерпевшей или подозреваемой»?
В практике старшего следователя уже было несколько дел, когда сын причинял отцу телесные повреждения, повлекшие смерть последнего, когда жена отправляла на тот свет мужа, когда муж отправлял к праотцам супругу, когда сосед — соседа. Часть этих дел он довел до логического конца и направил в суд, если в них оставался состав преступления, предусмотренного статьей 108 частью 2 УК РСФСР.
В новом УК РФ, вступившем в силу с 1 июля 1997 года, данные преступные деяния были отнесены к компетенции прокуратуры, как и убийство.
Разница в квалификации убийства и умышленных тяжких телесных повреждений, повлекших смерть потерпевшего, по сути такого же убийства, заключалась лишь в моменте наступления смерти.
Если смерть наступала непосредственно в ходе совершения преступного деяния — это было убийство, то есть статья 103 или статья 102 УК РСФСР, с санкциями наказания от 3 до 10 лет лишения свободы по статье 103, и от 8 до 15 лет лишения свободы либо смертная казнь — по статье 102.
Если же смерть наступала через несколько часов или минут после того, как преступные действия были окончены, то это квалифицировалось как умышленные телесные повреждения, повлекшие смерть, то есть, статья 108 часть 2 УК РСФСР. И санкции по ней были соответственно от 5 до 12 лет лишения свободы.
В УК РФ данные деяния квалифицировались немного иначе, чем в УК РСФСР, и часть четвертая статьи 111 звучала так: умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, повлекшее по неосторожности смерть потерпевшего.
В первом случае речь шла о тяжких телесных повреждениях, во втором — о тяжком вреде здоровья, и в обоих неотъемлемым признаком являлось влечение за собой таких последствий, как смерть человека. Причем, новый УК еще и оговаривал причину смерти «по неосторожности», то есть, не умышленную, а по неосторожности! Видно, законодатель этим словом еще раз хотел подчеркнуть разницу в статьях. Хотя какая тут, к чертям собачьим, неосторожность! Возможно, в целях компенсации за неосторожное наступление смерти, он, законодатель, увеличивал санкцию наказания до 15 лет лишения свободы.
Кроме УК и статей в нем, квалифицирующих убийство или же умышленные тяжкие телесные повреждения, была еще статистика. Статистика не охватывалась уголовным или уголовно-процессуальным кодексами, но имела большое значение, особенно, если ею умело манипулировать. Манипулировать умели все: и в милиции, и в прокуратуре, и в судах. Но так как статут прокуратуры был выше, то последнее слово тут оставалось за прокуратурой, которой не нужен был высокий процент убийств. Не будет же прокурор сам себя наказывать, куда проще «драть» милицейских за рост тяжких телесных, повлекших смерть.
Политика!
А, как известно, политика — дело тонкое. Тоньше комариного носика. Или усика, или еще чего-то… Но все равно тоньше… К тому же, не только тонкое, но и грязное…
Не успел Паромов изучить материалы принятого дела, не успел вынести постановление о принятии дела к своему производству, как того неукоснительно требовал УПК, как в кабинет постучали.
— Войдите.
Дверь кабинета открылась, и на пороге возникла женщина, та самая, которую он видел возле кабинета начальника.
— Вы следователь Паромов?
— Я.
— Тогда я к вам…
— Если ко мне, то проходите и присаживайтесь.
Он указал кивком головы на ближайший к рабочему столу стул, специально поставленный тут для потенциальных потерпевших, свидетелей, подозреваемых и обвиняемых, то есть, тех лиц, которые подвергались допросу.
Женщина села на указанный стул, по-мужски заведя ногу за ногу, и молча уставилась покрасневшими от слез глазами на Паромова.
Оба молчали, внимательно изучая друг друга.
— Осмелюсь предположить, — первым нарушил молчание Паромов и заглянул в одну из страничек только что полученного дела, — вы — супруга потерпевшего… Смирнова Мальвина Васильевна.
— Можно просто Мальвина.
— Можно, но не во время следствия, Мальвина Васильевна. У нас организация официальная, и отношения в ней только официальные.
Смирнова на слова следователя не прореагировала. По крайней мере. Внешне. Молча открыла дамскую сумочку и стала вынимать из нее листок бумаги.
— Я с заявлением…
— Да я уже обратил внимание, знакомясь с делом, что заявление о розыске лиц, причинивших гражданину Смирнову телесные повреждения, и привлечении их к уголовной ответственности, отсутствует… Дело возбуждено по факту причинения телесных повреждений, без заявления.
— Какие телесные! — выслушав следователя, вспылила Мальвина Васильевна. — Мужа убили! Слышите вы, убили!!!
Даже на расстоянии чувствовалось, как напряжена она, и каким усилием воли ей удается сдерживать свою боль, обиду, слезы и раздражение.
— Извините, я не знал, что он умер, — принес извинения следователь, предположив, что Смирнов скончался, а в отдел об этом факте не сообщили. — Вы, по всей видимости, только из больницы. И в курсе… А нам еще не сообщили.
— Пока еще жив, — понизила она голос до нормального звучания. — Но все равно не жилец… — машинально вытерла свободной ладошкой выкатившуюся на щеку слезу. — С перерезанным горлом не живут… Врачи пытаются, делают все возможное и невозможное, но и сами не верят, что выкарабкается. А вы все, как сговорились: телесные да телесные… Его убили! Вот и говорите, что убили! И не мямлите…
Того и гляди, Мальвина Васильевна могла сорваться до истерики. Паромов, привстав, из стеклянного графина, стоявшего на подоконнике, налил полстакана воды.
— Выпейте и успокойтесь. Нам с вами предстоит еще о многом поговорить… И давайте, пока не будем друг друга ни в чем обвинять. Хорошо? — протянул он стакан женщине. — Поверьте, я вам очень и очень сочувствую… И сожалею… Но я — лицо официальное, кроме обыкновенной человеческой жалости, еще обязан вести расследование, задавать десятки разных вопросов, в том числе довольно жестких и малоприятных.
Как ни странно, она безропотно взяла стакан с водой и сделала несколько судорожных глотков.
— Хорошо.
— Передайте ваше заявление. Я приобщу его к материалам дела. Хотя, как я уже сказал, уголовное дело уже возбуждено и без заявления.
— Это заявление не по факту убийства, или пусть будет по-вашему, причинения телесных повреждений мужу, а по факту кражи нашей машины из гаража, — пояснила с раздражением.
— Не понял? — искренне удивился Паромов. — Вас еще и обворовали сегодня?
— Когда обворовали, не знаю, но машины в гараже нет. Понимаете, нет!
Мальвина заплакала. Долго держалась, но, видно, нервы, сжавшиеся, словно пружина, не вынесли нагрузки беды и треснули.
Новая информация значительно вносила коррективы в расклад дела. Если раньше предполагалось, хоть и нигде об этом речь не шла, что Смирнов сначала отогнал и поставил автомобиль в гараж, а потом, возле дома на него кто-то напал и порезал, то при наличии информации нельзя было исключить и разбой с целью завладения автомобилем.
«Да, дела! Час от часу не легче»! — пронеслось в голове следователя.
Смирнова плакала, и Паромов принялся успокаивать молодую женщину, нежно поглаживая рукой ее опущенные плечи, точнее мех шубки в районе плеч.
В иной обстановке жест следователя казался бы вульгарным и фривольным: вдруг ни с того ни с сего взять и начать поглаживать чужую, незнакомую женщину. Но в данный момент простое человеческое участие более сильного к слабому стало не только уместно, но и необходимо.
Как ни мелки любые слова в горе женщины, но их надо было говорить. И он говорил.
Человеческое участие следователя принесло плоды. Постепенно плечи Мальвины перестали вздрагивать. Она вновь взяла себя в руки. Еще немного отпила воды из стакана.
— Я готова… пояснять… — дрожащим голосов проговорила она. — Спрашивайте.
— Вот и ладненько… Вы рассказывайте, а я буду слушать. Если что не пойму, то переспрошу. Начнем с самого начала. Хорошо?
Смирнова кивнула головкой в знак согласия и стала рассказывать о злополучном вечере 10 марта. Почти слово в слово с тем, что уже было зафиксировано следователем Подарковой. Только сообщение о пропаже автомобиля были новым звеном в ее повествовании.
— Так, когда вы обнаружили пропажу автомобиля? — спросил Паромов, когда она окончила рассказ.
— Примерно полчаса назад. Собралась после больницы на работу съездить, чтобы там официально отпроситься, зашла в гараж — а автомобиля-то и нет!..
— Гараж был замкнут? Не обратили внимания?
— Как же, не обратила? Обратила! Своими ключами открывала.
— И что, в гараже порядок?
— Порядок, а машины моей нет!
— А, может быть, муж не успел поставить вчера?
— Не знаю. Может, и не успел… Не знаю я! Ничего не знаю…
Отвечая на вопросы, Мальвина Васильевна немного отошла от своих мрачных дум. Расслабилась. Поспокойнела.
— Вы в гараже очень наследили? — задал он вопрос, уже переносясь мысленно на новый объект осмотра места происшествия.
По опыту знал, что в такие минуты люди теряются и долго топчутся на месте происшествия, затаптывая возможные следы, хватаясь за все, что подвернется под руки.
— Не помню. Возможно, не очень… А что, это важно?..
— Да как вам сказать… — пожал следак плечами.
— Я только с краешку… Вы уж извините. Столько раз видела в фильмах, что нельзя топтаться на месте происшествия, и, вот, забыла.
— Давайте поступим таким образом, — словно советовался следователь, — заявление отдадим в дежурную часть на регистрацию, и пока дежурный будет его докладывать начальнику, регистрировать в книге учета преступлений, давать ориентировку по городу и области на обнаружение и задержание автомобиля, я ваши показания запишу в протокол. Кстати, на кого оформлен автомобиль: на вас или на супруга?
— На меня.
— Вот и признаем вас потерпевшей, по крайней мере, по факту хищения автомобиля.
Следователь этим хотел сказать, что по факту причинения тяжкого вреда здоровью пусть будет потерпевшим сам Смирнов, что означало его выздоровление до суда. Только при смерти пострадавшего от преступных деяний, потерпевшим признается его родственник. Но Смирнова расценила слова следователя по-своему.
— А вы что, в деле с мужем считаете меня подозреваемой? Меня, у которой столько несчастья?!!
Лицо Мальвины покрылось краской гнева.
— Я такого не говорил. И, вообще, имел в виду другое…
Старший следователь хотел объяснить, но она перебила, не желая слушать объяснений.
— Не говорили, но думаете, — стала заводить себя Мальвина. — Все вы тут только и видите во всех людях подозреваемых да обвиняемых! А я не подозреваемая! Я — потерпевшая! Вы не думайте, я законы знаю!!!
— Это не важно, кто что думает… Важно, что делает. Возможно, я сейчас думаю, какая вы красивая, — сыграл Паромов на женском самолюбии, — но этого не скажу (все уже было сказано), а стану допрашивать вас в качестве свидетеля или же потерпевшей, и буду записывать ваши показания.
Как не было горько и муторно на душе Мальвины Васильевны, но, услышав, что она красивая, она непроизвольно стала поправлять волосы и выпрямила стан. Такова уж женская психология.
Женщины! Ах, женщины! Они и на смертном одре не забудут прихорашиваться, стоит лишь им напомнить, что они красивые…
Паромов поднял трубку телефона внутренней связи.
— Дежурный?
— Он самый. Что надо?
— У меня заявление гражданки о краже ее автомобиля. Подошли кого-нибудь забрать его для регистрации в КУП… Чуть позже мне понадобится дежурный автомобиль и следственная группа для выезда на осмотр места происшествия.
Оперативному дежурному не хотелось брать на себя обязанности ставить начальника отдела в курс о новом неочевидном преступлении, и он сказал, что Паромов мог бы и сам доложить о заявлении.
— Начальнику доложить? — возмутился беспардонностью дежурного старший следователь. — Вот ты и доложи! И зарегистрируй, как положено!
В сердцах резко положил трубку.
«Опять скулеж: начальнику неохота докладывать, транспорта нет… А мне какое дело! Я же не прошу следствие вместо меня проводить! — с неприязнью подумал о дежурной части Паромов. — Вечная песнь дежурного и помощника…»
Потом достал бланки допроса свидетеля и стал подробно записывать показания Мальвины Васильевны, задавая время от времени уточняющие вопросы.
С помощью уточняющих вопросов удалось выяснить, что между ней и ее соседом Нехороших Олегом давно существовали неприязненные отношения. Из-за отклоненных ею сексуальных домогательств последнего.
— Даже так?
— Даже так! — в тон следователю ответила Смирнова.
— А как вы сами оцениваете показания Олега о том, что он слышал ваш скандал?
— Формально, вроде бы, и верно… — постаралась быть объективной к соседу Мальвина. — Да, шумела, да, кричала… Но по существу — оговор! Преподнесено так, гражданин следователь, что это я в ходе ссоры убила мужа. Но это, видит Бог, не так!
— Какой я вам гражданин, — перебил ее Паромов, — мы с вами по одну сторону баррикады. Наверное, товарищ… По старинке. До господ не доросли… по крайней мере — я. Так что, Мальвина Васильевна, товарищ!
— А по имени-отечеству можно?
— Не возражаю. Продолжим?
— Продолжим.
— На ваш взгляд, что заставляет Нехороших исподволь оговаривать вас? Не прямо, а именно, исподволь…
— Не знаю. Возможно, так хочет сделать мне больно из-за того, что отказала ему в его сексуальных притязаниях? Возможно, искренне считает, что это дело моих рук?
— А сам он не мог? — на всякий случай задал прямой вопрос Паромов.
— Вряд ли. — Не задумываясь, ответила Мальвина, поправив сползавшую полу шубки на коленях.
— Это почему же?
— А когда я закричала в коридоре, то он из своей квартиры чуть ли не в трусах выскочил. И очень перепугался, когда увидел кровь. Правда, потом успокоился и помогал вносить Артема, мужа моего, в коридор квартиры. Кажется, «скорую» вызывал, или говорил, чтобы вызвали… Впрочем, товарищ следователь, мне не до того было, чтобы за реакцией его лица и мимики следить…
— Да уж верю…
— Так что, не думаю. Скорее всего, мужа порезал Крючков, наш сосед по гаражу, как и ваши, что приезжали ночью, — пояснила на всякий случай она, — его подозревают…
— Это почему же? — высказал заинтересованность следователь.
— Давно грозился.
— Да у нас на каждом шагу грозятся… Я тоже собственной жене грожусь руки повыдергивать, когда стряпает как зря… на мой взгляд… Но это не значит, что убивают, режут… Не все то золото, что блестит…
— Это вы к тому, что не все то дерьмо, что не тонет! — подыграла Мальвина. И грустно улыбнулась.
Паромов пропустил ее реплику о дерьме без ответа.
— Вы еще про Цыбина говорили. По-вашему, он тоже мог?
— Может, и мог бы, но не знает, где мы живем…
— Ну, это не такое уж трудное дело. Спросил одного, другого — и, пожалуйста, адресок готов…
— Не знаю… Не знаю я ничего!
— А еще какие-либо враги у вас имелись? — допытывался следователь, стараясь «очертить» круг возможных подозреваемых.
— Да, нет, не было. Муж у меня тихий. Пьет в меру, с кем зря не водится…
— А что это за ребята, с которыми супруг ваш немного спиртного выпил вечером, из-за чего ссора возникла между вами?
— Вы уж скажете, ссора! Так, пустяшный конфликт…
— А все же?
— Да я не расспрашивала его…
— Лучше бы вы расспросили, — посетовал старший следователь. — А мы бы их вычислили и, в свою очередь, расспросили… или допросили.
— Возможно, я их и сама видела… — слегка задумалась Мальвина и пояснила: — Когда вчера шла домой после работы, то возле подъезда группу молодых парней и двух девушек видела…
— Знакомых среди них не было?
— Да один был… вроде бы, дружок моей соседки Ирины. Сестры Олега, — уточнила она. — Раньше несколько раз их вместе видела… Но, вот, в последнее время… Ирины на улице не вижу, ни с ним, ни одной.
— А как его зовут, не знаете?
— Чего не знаю, того не знаю… Знаете, товарищ следователь, не интересовалась…
— Оно и понятно: подросток. Какой тут интерес. Вот, если бы накрученный «новый» русский, то возможно бы… и задержали свой взгляд.
Он посмотрел в глаза Мальвины.
— А глаза-то у вас, глаза! Колдовские. Вы случайно не ве… ведунья? — подобрал он более мягкое слово, чем ведьма. — В ваших глазах можно утонуть, как в синем озере!
Мальвина улыбнулась.
— Возможно…
— Вот, видите, кое-что мы новенького и выяснили. — Вновь стал серьезным следователь. — А вы заверяли, что все уже давно рассказали… Память, она, брат Горацио, штука хитрая. Тонкая.
— Тогда уж точно, не брат Гораций, а сестра или мать Тереза… Как никак, я женщина… сами соизволили только что заметить. — Остра была на язычок Мальвина, ох, остра. Даже в горе, за словом в карман не лезла.
— Не спорю: симпатичная женщина. А о Горацио я к слову. Знаете, бывает, хочешь не хочешь, а слово само на язык вскочит… Прыг, и вылетело, как воробей. А вылетело — уже не поймаешь!
— Да знаю, как у вас в милиции, слова просто так вылетают! Все-то тут с подтекстом, с подковыркой!.. Скажете — и следите за реакцией: как, мол, реагирует. Заглотала или только собирается заглотать крючок… Как пауки, из слов паутину вяжете, чтобы несчастную душу опутать и запутать! Наслышана…
— Ну и скажете. Сплошное преувеличение!
Но переубедить Мальвину Васильевну в том, что не всегда в милиции слова бывают со «смыслом», было не так-то просто.
— Слышала. Знаю!
По-видимому, все эти знания были почерпнуты из кинофильмов, где «мудрый» опер или следователь задают подозреваемому каверзные вопросы, а потом «ловят» его на противоречиях в ответе.
Но времена меняются. На противоречиях уже многого не добьешься! Нужна система доказательств, чтобы кого-то в чем-то уличить. Кроме того, кто лишил права следователя задавать и простые вопросы, без подтекста? Никто.
— Хорошо, не будем спорить. Лучше возвратимся к основной теме. Вы у мужа, ночью, когда оказывали помощь и ждали врачей, ключи от гаража нашли?
— Не нашла. Хоть мне и было не до ключей, но их, точно, не было… как и ключей от квартиры! Да…
— Придется, на всякий пожарный, и замок в квартире поменять.
— Придется. Понимаю… Но кому?.. Муж убит… Может, вы?
— Ну, уж нет. Выбивать приходилось, не скрою. И то, давным-давно, когда был участковым… Но вставлять… Я — все же следователь, а не слесарь из ЖКО.
— Вот так вы помощь бедной вдове оказываете?
Что было больше в этой фразе: истинного сожаления, что следователь не может сменить замок или женского кокетства — Бог её поймет!
— Не хороните живого. Грех! А что касается помощи, то в приделах нашей компетенции, как принято говорить! В приделах компетенции…
Дежурный доложил начальнику отдела о заявлении Смирновой. И к его удивлению никакой негативной реакции не последовало: он не знал, что Смирнова уже побывала в кабинете Алелина. Зарегистрировал. Можно было выезжать на осмотр места происшествия, благо, что освободился дежурный автомобиль.
Осмотр гаража дал немного: несколько наслоенных друг на друга, затоптанных, фрагментов следов обуви, по которым можно было только предположительно установить размер. Говорить о возможной идентификации — не приходилось. Слишком все было смазано, обрывочно. Эти следы могли быть оставлены как самим хозяином, так и посторонними лицами.
С полной уверенностью можно было только констатировать факт отсутствия взлома.
Успел Смирнов поставить автомобиль прошлым вечером, не успел — оставалось по-прежнему нерешенной задачей.
После осмотра места происшествия, гаража, заехали к Смирновым домой: следователь решил вызвать на дополнительный допрос Нехороших Олега, чтобы допросить его по вновь открывшимся обстоятельствам, а, заодно, и его сестру Ирину.
Олега дома не было.
— Еще на работе, — пояснила его жена. — Придет, передам, что вызывали. Только повестку оставьте.
Пришлось выписывать повестку на утро следующего дня, так как было неизвестно, когда он появится дома.
Сама Лилия, жена Олега, пояснить по факту нападения на ее соседа ничего не могла. Она даже из квартиры не выходила прошлой ночью, и о беде соседей слышала со слов мужа и его сестры.
На вопрос, кто мог так поступить с Артемом, ответила тихо:
— Не знаю! Артем тихий… хороший сосед. Не то, что его боевитая жена…
Больше повезло с Нехороших Ириной. Та и шум соседский слышала, и ночью на площадку выскакивала, и соседа Артема с перерезанным горлом видела, и ребят, толпившихся вечером возле подъезда назвать смогла, хотя заранее всех их охарактеризовала с положительной стороны, особенно своего бывшего кавалера Злобина Ивана и его друга Апыхтина Толика.
— Иван, он хороший, не как некоторые другие, которые стараются девчонку обмануть!
— Если такой хороший, то почему дружить перестали? — задал следователь беспардонный вопрос. — Наверно, разлюбил? Или вы его?
— Это все брат… Он нас разлучил. Ему чем-то Иван не нравится. Хотя раньше и нравился…
— Да Бог с ним, с Иваном. Вы мне их адреса дайте. Нужно побеседовать.
— А зачем адреса? Вы их подозреваете? — насторожилась Ирина. — Они не могли. Хорошие ребята.
— Почему вы решили, что я их в чем-то подозреваю? Не подозреваю. Но они могли что-то видеть, что-то слышать…
— Но вы такие вопросы задаете.
— Работа у меня такая, что без вопросов никак нельзя.
Ирина назвала адрес Ивана, а также адреса других ребят и девчат, в том числе и Апыхтинский.
В девятнадцать часов в кабинете старшего участкового собрались опера с зоны Магистрального поселка и участковый, чтобы обменяться информацией и набросить план следующих действий. Шеф ждал с докладом в двадцать часов.
— Так, что мы имеем? — спросил Паромов Аверина, как старшего группы оперативного сопровождения, когда поделился своими наработками.
— Не густо, — без большого оптимизма стал докладывать опер. — Крюк колоться не собирается. По-прежнему стоит на том, что подрался с собутыльниками. А Смирнова вчера и в глаза не видел. Будем и дальше разрабатывать. Может, что появится.
— Разрабатывать — это хорошее дело. Только время нас поджимает, — перебил оперативника Паромов. — Кто-нибудь пытался проверить его версию?
— Я и мои ребята, а точнее, Студеникин Данила, так как нас осталось на зоне всего двое, были с самого утра в ИВС. Никого больше не проверяли. Я завтра опять в ИВС, а уж Данила, если его еще куда-нибудь не пошлют, займется проверкой версии Крюка.
— Разрешите, — вмешался участковый инспектор Силин Евгений. — Я частично проверил… Опросил двух человек, распивавших спиртное в гараже Крюка, некоего Салова Михаила по прозвищу Сало и Табакова Григория по прозвищу…
— Махра или Махорка! — перебил участкового Аверин. — Ну и погонялы — сплошная закусь!
— Да, Махра, — продолжил доклад Силин. — Они подтверждают показания Крючкова.
— Оба — судимые. Вот и дают алиби друг другу, так сказать, на почве зэковской солидарности. — Вновь вмешался Аверин. — Вот возьмем их в оборот, неизвестно, что они тогда запоют…
— Пока вы возьмете — время уйдет, — с неудовольствием высказался следователь. — Время! Время! А его-то и нет! И пока у Крюка алиби… А мы ни на шаг не продвинулись…
— А где они: Сало и Махра? — спросил старший опер участкового. — В отделе?
— Нет. Дома.
— Почему дома, а не в отделе? — повысил он голос на Силина.
— А никто и не говорил, чтобы доставлять в отдел. Сказали, проверь, я и проверил.
— А если бы тебе сказали прыгнуть с моста в Сейм, ты бы прыгнул? Думать, хоть иногда, но надо! — Взъярился Аверин.
И как тут не взъяриться, если придется, считай, по-новому, гоняться за Салом и Махрой, чтобы их отработать, как положено, в условиях отдела милиции или, еще лучше, через ИВС.
— Можно подумать, что сам всегда думаешь! — обиделся участковый. — Чего сам за них не взялся, если такой умник? А то умничать, да давать ЦУ — все мастера, а побегать по участку, поискать по притонам — ни одного умника и нет. Только участковый…
Деловое обсуждение могло перерасти в пустой треп и взаимную перебранку. Надо было это дело пресекать, пока не наговорили друг другу гадостей с три короба.
— Прекращайте балаган! — остановил их Паромов. — Это делу не поможет.
Но они еще какое-то время что-то пытались доказать друг другу. Но уже в более сдержанных тонах, без оскорблений и обид.
Молодой оперативник Студеникин в перебранку своего непосредственного начальника и участкового тактично не вмешивался, словно все происходящее его не касалось. Еще не успел заматереть и особачиться. Но это дело наживное. Со временем успеет…
— Я ездил за Цыбиным на работу, — сказал он, воспользовавшись небольшой паузой в споре своих коллег, — там его нет. Сказали, что утром звонил откуда-то и сообщил, что заболел. Съезжу попозже к нему домой. Адрес в отделе кадров узнал.
— Вот, видите, — обрадовался участковый, — и у вас, господа опера, не все получается. Только на участкового и умеете лаяться…
— Чему ты радуешься? — вскипел Аверин. — И не путай божий дар с яичницей! Одно дело не найти человека и совсем другое: найти, но не привести в отдел! Чувствуешь разницу? Или совсем нюх потерял?
Ссора опять могла набрать обороты.
— Прекращайте, прекращайте! Лучше, давайте, подведем итоги, — выслушав Студеникина, стал опять успокаивать спорщиков следователь.
Притихли.
— С Крюком у нас ноль? — как бы спросил следователь себя и остальных и тут же ответил. — Ноль!
— Это еще посмотрим… — буркнул себе под нос Аверин.
— И смотреть нечего. Ноль. С Цыбиным — тоже ноль!
— Завтра… — заикнулся Студеникин.
— Завтра — это будет завтра, а пока что — ноль! — продолжил подбивать дебет с кредитом следователь, не обращая внимания на реплики оперов. — Думаю, что и подозрения в отношении жены Смирнова — лишены смысла, а, значит, еще один ноль не в нашу пользу.
Ребята молчали. И им было понятно, что хвалиться нечем.
— Кругом одни нули. День на одних нулях… — подвел он горький итог работы по раскрытию преступления. — Шеф нас не похвалит и по головке не погладит…
— Порвет, как Тузик грелку, — согласился Аверин, уже испытавший крутой нрав нового начальника отдела.
— Вот, пока не порваны, спланируем работу на завтра, — продолжил Паромов. — Кто-то один едет в ИВС… продолжать работать с Крюком.
— Я, — вызвался Аверин.
— Хорошо. Тогда Студеникин хоть с раннего утра, хоть сегодня на ночь доставляет в отдел всю молодежную бригаду, что вчера толпилась возле Смирновского подъезда. Адреса у меня есть. Вот отдельное поручение, в нем все и указано. — Он протянул Студеникину исписанный полностью лист бумаги. — Держи! И не говори, что не получал.
— А Цыбина, — второй лист бумаги направился в сторону Силина, — поручается допросить вам, уважаемый товарищ участковый. — Да поподробнее…
— Пусть еще Сало с Табаком в отдел доставит, — подсказал с ехидцей в голосе Аверин, — чтобы в следующий раз знал, что головой надо хоть изредка думать, а не только фуражку на ней носить.
— Верно, и Сало с Махрой доставить в отдел, — согласился с ним следователь. — Потому что их надо было не опрашивать, а допрашивать! Усек?
— Усек. Но можно подумать, что у меня одна проблема, как ваше преступление раскрыть… — начал было Силин.
— Это вы, уважаемый, Алелину скажите, — перебил его Паромов с неприязнью. — Вы не мне делаете одолжение. Вы, как любой сотрудник милиции, обязаны предотвращать преступления, а если уж не удалось предотвратить, то должны принять все меры к его раскрытию. И в кратчайшие сроки! Вот так-то, дорогой…
— А их, — имелись ввиду участковые инспектора, — сейчас действительно за раскрываемость не очень-то спрашивают, — внес пояснения Аверин. — У них общественный порядок во главе угла.
— Откуда такое? Всю жизнь с участковых три шкуры снимали, если на обслуживаемом участке остается нераскрытым хоть одно преступление. Сам в участковых десять лет лямку тянул. Знаю!
— Ну, уж нет! — не согласился со следователем оперативник. — Теперь другие веяния. Теперь раскрытие преступления у них не первоочередная задача, а так, побочное явление. Раскрыл — никто спасибо не скажет, и не раскрыл — особо не печалятся… С тех самых пор, когда милицию поделили на федеральную и местную, муниципальную, так называемый МОБ, или милиция общественной безопасности. Отстаем от жизни, товарищ следователь, — оскалился в ехидной улыбе опер.
— Думаю, что Алелин, милиционер старой закалки, это недоразумение устранит и заставит все службы работать на раскрытие преступления, — не сдавался следователь, — а не прохлаждаться в качестве сторонних наблюдателей!
Участковый промолчал, а Аверин голосом, полным скепсиса и недоверия, буркнул:
— Плохому и учить не надо, само приживается в сжатые сроки, как у нас любят говорить; хорошее — надо годами вбивать…
В двадцать часов, как и было приказано, собрались в кабинете начальника отдела. Тот молча, не перебивая, выслушал членов СОГ и руководителей подразделений и пришел к выводу, что полдня ничего существенного по делу не сделано. Раскрытие преступления ни на йоту не продвинулось вперед.
— Полдня еще отдано коту под хвост! — дождавшись последнего доклада подчиненных, взъярился он. — Так продолжаться не может! С меня спрашивают: и из городского УВД, и из УВД области, а у нас ни преступник не установлен, ни автомобиль не разыскан. Что прикажете докладывать мне на «верх»? Может быть, такой вот детский лепет, как вы мне?.. Позориться не буду! Руководству я буду докладывать положительные результаты. Понятно всем? А раз понятно, то продолжаем работать над раскрытием этого, нет, — поправил себя, — этих преступлений. Теперь до двадцати четырех часов. Всё, все свободны!
Молча проглотили разнос. Что можно возразить, если в раскрытие преступления особых подвижек не добыто…
Когда покинули кабинет начальника отдела, у многих, возможно, в головах крутились не очень лестные эпитеты на стиль руководства Алелина. Но Паромов воспринял это как само собой разумеющееся: в восьмидесятые годы над раскрытием особо тяжких преступлений работали сутками, и никто не хныкал, не кричал, что тяжело, что это не мои функции. Иначе зачем шли в милицию?.. Ведь понимали, что спокойной жизни не будет.
Следователь Паромов, хоть теперь и жил во времена рыночных отношений, как вся страна, но оставался с понятиями и принципами той, еще советской, эпохи. А потому продолжал наивно верить в необходимость бескорыстного труда на благо общества и его отдельного члена — человека.
Время от времени его коробило от вида того, как растаскивали страну, как грабили население, как цинично называли белое черным и, наоборот, черное — белым. Но что мог поделать он, маленький человек, букашка, если на массовые выступления шахтеров никто внимания не обращал.
Он видел, как скудеет нравственно и морально не только так называемая «элита» общества, но и простое население. С элитой было понятно: она во все времена, как блистательная куртизанка, подкладывалась под любую власть и идеологию, свою отечественную, доморощенную, или внешнюю, импортную. Она всегда готова любому богу молиться, лишь бы оставаться «приближенной» к телу или тельцу. Она первой предавала и продавала в годину тяжких лихолетий и испытаний. Клялась в верности монголо-татарским ханам, приводила поляков, присягала Лжедмитрию, стелилась под Наполеона. И только народ, почти всегда нищий и бесправный, вновь и вновь поднимался на защиту родного Отечества, грудью вставал на пути его врагов. У народа, по крайней мере, у его подавляющего большинства, был низкий порог самосохранения, по крайней мере, с самосохранением элиты не сравнить, но очень развито, на уровне подсознания, чувство долга перед Родиной.
И вот стал нравственно скудеть народ, обманутый, оболваненный в очередной раз своей «элитой». Стал гибнуть от внутреннего раздрая и безысходности. Ушел в беспробудное пьянство. А кто не запил, тот, обнищав духом, бросился в поиск легкой наживы. По примету все той же «элиты».
Сменились ориентиры. Честный и добросовестный труд стал не только непочетен, но и никому не нужен. Героями все больше и больше являлись спекулянты, проститутки, мошенники, сутенеры и откровенные бандиты.
Но что позволено богу, то не позволено быку… поэтому пошел народ по криминальной дорожке. И если в годы советской власти разбой или убийство были чрезвычайным происшествием не только областного масштаба, но и союзного значения, то во времена рыночных отношений и псевдодемократии они стали вполне обычным явлением.
Видя все это, решил Паромов, что не будет менять своего отношения к избранной профессии, что самое правильное в данной ситуации — это строго следовать букве закона, и работать честно, как и прежде. Пока хватит сил… И не присягать на верность новой власти и новому строю!
Разгон, учиненный начальником отдела, подстегнул всех. Опера и участковые перестали ссылаться друг на друга, заработали если не на совесть, то из-за страха наказания. Но заработали.
К двадцати двум часам в отдел были доставлены и тут же допрошены обе девушки, что находились в прошлый вечер возле злополучного подъезда. Вместе с ними умтановлен и допрошен их друг и кавалер Никитин Витя. Они уже были в курсе пореза Смирнова — дурные вести быстро разносятся, это хорошие черепахой ползут… И не только подтвердили слова Нехороших Ирины, что были вечером возле подъезда дома, но и то, что Злобин Иван действительно «угощал» Смирнова спиртным.
— Это с каких таких побуждений такая щедрость? — спросил Паромов Никитина.
— А кто его знает, — последовал лаконичный ответ.
— И часто?
— Что — часто? — не понял подросток.
— Часто Злобин угощает первых встречных? Хотя бы и Смирнова?
— Первый раз видел. Вообще-то Иван не очень склонен к спиртному. А тут что-то нашло. Ни с того, ни с сего нас начал угощать… потом этого Смирнова…
Но самым важным из их показаний было то, что они все видели, как Злобин и Апыхтин, друг Злобина, вместе со Смирновым, на автомобиле Смирнова, отъезжали поздно вечером от дома.
— Это верно? — уточнял следователь у каждого из допрашиваемых свидетелей.
— Точно. — Отвечали допрашиваемые.
— Без дураков?
— Без дураков, так оно и было, — недоумевали они над такой скрупулезностью следователя.
— А вы почему с ними не поехали?
— Нас никто и не приглашал. Да и зачем? Чтобы пешком потом от гаража тащиться… Очень нужно! — почти слово в слово отвечали на данный вопрос девушки и их кавалер.
— И когда же они возвратились? — звучал очередной вопрос следователя.
Причем слово «они» в вопросе не просто звучало, а с определенным подтекстом. Под «они» можно было предполагать как Злобина с Апыхтиным, так и Злобина, Апыхтина и Смирнова.
— А я их уже больше не видела, — отвечала спокойно Оксана, одна из двоих девушек-свидетелей, в которой больше было развито чувство индивидуализма.
— Кого их? — требовал уточнения персоналий следователь.
— Ребят и этого… вашего Смирнова…
— И куда же они все делись?
— А я откуда знаю, — хмурилась и капризничала Оксана. — Я сразу домой ушла. Вместе с Виктором и Снежаной, если вам так важно.
— Важно. Все важно! — был терпелив следователь.
Он не кривил душой: в уголовном деле нет мелочей. Там все важно…
— Да не видели мы их больше, — подтверждала и ее подруга Снежана, в которой больше было заложено коллективных начал развития личности.
Такие девчата в школе во время учебы были старостами классов, потом вожатыми у малышей; в институтах они активные участники всех общественных и спортивных мероприятий, иногда лидеры.
— Они уехали, а мы вскоре разошлись по домам.
— Точно?
— Точно.
— А почему вы за всех говорите?
— А потому, — в тон следователю отвечала круглолицая и черноглазая Снежана, — что мы сначала проводили до своего дома Оксану, а затем меня до моего дома проводил Витя Никитин.
— Хорошо, убедили, — соглашался следователь. — Но вы же не могли видеть, куда от вас пошел Никитин, и чем он дальше занимался? Согласитесь, что это так…
— Смешно! — пожимала плечами девушка. — Куда же ему было идти, если не домой?
— Да мало ли куда? — поддразнивал допрашиваемую Паромов.
Девушка стушевалась, но тут же упрямо заявила:
— Домой он пошел! Можете у него спросить, если мне не верите.
Чувствовалось, что Снежане Виктор не безразличен, и она уже имеет на него свои девичьи виды.
В ходе допроса этих свидетелей было уточнено время «убытия» Смирнова на автомобиле от дома, что в свою очередь подтверждало показания Мальвины Васильевны, а, значит, в определенной мере снимало с нее ощутимую часть подозрений, которые оставались не только у оперативников, но и у следователя. И самое главное, вырисовывались фигуры лиц, которые могли пояснить о более поздних минутах жизни и деятельности потерпевшего. Появление среди фигурантов дела Злобина и Апыхтина могло быть, как лишь одним из очередных эпизодов в раскрытии преступления, так и серьезной зацепкой.
Дальнейший свет могли пролить Злобин и Апыхтин, но как назло, их оперативники не нашли, хотя по указанию Паромова и пытались «выцарапать» их из указанных адресов. Но дома их не было. А соседи об их местонахождении ничего подсказать, как всегда, не могли. По большому счету отсутствие парней ничего не значило: они могли где-то просто гулять. Но ведь могли уже и скрываться от милиции…
И когда вновь собрались у начальника отдела в двадцать четыре часа, следователь так и заявил:
— Срочно нужны Злобин и Апыхтин! Возможно, в цвет попадем…
— Опять — возможно, — остался неудовлетворенным Алелин.
Ему требовалась конкретика, а ее, конкретики, по-прежнему, не было.
— Не потянем ли мы вновь «пустышку»? — посетовал он на слова следователя.
— Не исключено, — не стал утверждать обратное Паромов. — Я всего лишь следователь, а не прорицатель или ясновидящий, которых в последнее время, сами знаете, расплодилось, как поганок после дождя. Но в любом случае считаю отработку этих хлопцев делом важным и первостепенным.
— «Пустышку» потянем, — вмешался начальник уголовного розыска Коршунов, откровенно подыгрывая Алелину, даже его словечко повторил. — Пустая трата времени и сил… Я настаиваю, что у нас уже есть подозреваемый, Крюк. Вот его и надо дожимать. И дожмем!
Начальник отдела не перебивал, давая возможность высказаться всем желающим. И анализировал все «за» и «против» в каждой версии.
Аверин и Студеникин, пообщавшись за последние часы с многими лицами, в той или иной степени, причастными к событиям прошлой ночи, находились в сомнении, и помалкивали.
— Крюк — Крюком, а Злобин — Злобиным, — вроде бы соглашался с доводами начальника ОУР и в то же время настаивал на своем Паромов. — По-прежнему считаю, что одно другому не мешает.
— Верно! — Наконец прямо поддержал его Алелин. — Тем более что доставленные в отдел участковым Силиным и оформленные «по мелкому» за вчерашние художества в ГСК друзья Крючкова клянутся мамой, что Смирнова с ними не было, и что Крюк в гараже дрался только с ними. Может, и врут, а может, и правду говорят… Так что, отрабатывать надо обе эти версии. Аверин и Студеникин сейчас идут домой и отдыхают до 6 часов, а утречком доставляют в отдел Злобина и Апыхтина. И не просто доставляют, но и работают с ними до прихода следователя. Понятно? — обратился он непосредственно к Аверину.
— Понятно, товарищ подполковник.
А что еще мог ответить опер начальнику!
— Раз понятно, тогда по домам. И, как говорится, утро вечера мудренее!
Все встали и, друг за дружкой, потянулись к выходу из кабинета.
Больше книг на сайте - Knigoed.net
«Хорошо говорить начальнику «по домам», — подумал, направляясь к своему кабинету, чтобы одеться, Паромов, — если дом, как мой, рядом с отделом. А как быть ребятам? Не каждый так близко живет, как я: перешел через дорогу — и дома».
Но тревожные размышления следователя о судьбе товарищей разрешились быстро: Студеникин решил заночевать в отделе, в служебном кабинете, на сдвинутых в один ряд стульях, чтобы утром, не теряя времени, отправиться на дежурном автомобиле за Злобиным и Апыхтиным, остальных развез по домам сам Алелин на своем автомобиле. Было около часа ночи…
— Что-то, папа, опять ты запозднился, — вышла дочь из своей комнаты, в длинном темном, разноцветном халатике, перетянутом в талии пояском. — Опять, что ли, работы было много?
— Много. А мама где?
— Еще со второй смены не вернулась. Я ужин тебе подогрею… наверно есть хочешь…
И принялась хлопотать на кухне, позвякивая тарелками и кастрюльками.
— Спасибо. — Снял верхнюю одежду и прошел на кухню. — А чего самой не спится? В институте все нормально?
— Телек смотрела. Детектив показывали, — пояснила, не выходя с кухни. — Про следователя прокуратуры… Чушь конечно, но смотреть можно… А в институте порядок, — ответила запоздало на последний вопрос.
— Западный? — теперь невпопад переспросил Паромов, имея ввиду детектив.
— Западный. У нас жизнь сама — сплошной детектив…
— Это точно, — невесело усмехнулся Паромов. — Сплошной детектив!
— А как самому сегодня работалось? — поинтересовалась дочь, когда Паромов прошел на кухню.
— Как обычно.
— Оно и видно, — мягко улыбнулась дочь, и на ее личике обозначились две привлекательные ямочки, — вижу, опять устал.