На следующий день, когда Паромов около восьми часов утра пришел в отдел, его возле дежурной части встретили Аверин и Студеникин.
— Доставили? — поздоровавшись, поинтересовался Паромов исполнением приказа начальника отдела.
— Доставили. Вместе с документами… с паспортами…
— Что с паспортами, это хорошо. И?..
— Пока не «колются», — мрачновато ответил не выспавшийся старший оперуполномоченный, направляясь вслед за следователем на третий этаж, в кабинет. — Да мы и не работали с ними, если по правде сказать. Так задали один-два вопроса, больше для разминки памяти, чем для серьезного базара… Ведь только что доставили…
— Не колются, но «менжуют», как неопытные проститутки в групповухе. Оба — на полной измене, хотя и молчат… пока молчат! — Сыпанул на блатной манер жаргоном Студеникин, поддерживая своего непосредственного начальника. — Нажмем — и посыпятся, как прошлогодняя труха из старого пня. В смысле — расколются! — уточнил на всякий случай.
Студеникин был хоть и молодой, но уже лирически настроенный опер. Пел, что твой соловей. Возможно, он по натуре был такой словоохотливый, возможно, в нем уже проснулся охотничий азарт.
— Как там с ИВС? — задал он вопрос следователю. — Сто двадцать вторая позарез нужна!
— Основания? — открывая кабинет, спросил Паромов. Потом, когда вошли в кабинет, предложил оперативникам присесть на стулья, а когда те плюхнулись на ближайшие стулья, вновь спросил: — Основания?
Дело в том, что статья 122 УПК РСФСР, регламентирующая задержание подозреваемого в совершении преступления, гласила: «Орган дознания (следователь) вправе задержать лицо, подозреваемое в совершении преступления, за которое может быть назначено наказание в виде лишения свободы, только при наличии одного из следующих оснований:.
1) когда это лицо застигнуто при совершении преступления или непосредственно после его совершения;
2) когда очевидцы, в том числе и потерпевшие, прямо укажут на данное лицо, как на совершившее преступление;
3) Когда на подозреваемом или на его одежде, при нем или в его жилище будут обнаружены явные следы преступления».
Был еще один пункт, не пронумерованный цифрой четыре, и специально оговоренный данной статьей: «При наличии иных данных, дающих основания подозревать лицо в совершении преступления, оно может быть задержано лишь в том случае, если это лицо покушалось на побег, или когда оно не имеет постоянного места жительства, или когда не установлена личность подозреваемого».
Вот и все основания. Причем последнее, с его допусками «если» и «когда», по сложившейся практике прокуратурой не одобрялось и не принималось всерьез.
— Так какие у нас основания, — еще раз переспросил следователь, так как два первых вопроса провисли без ответа, — чтобы Злобина и Апыхтина задержать по 122 статье?
Студеникин сразу набычился, а Аверин лишь с интересом посмотрел на следователя: куда, мол, он гнет?
— Да по всему видно, что у обоих рыльце в пушку! — прервал затянувшуюся паузу Студеникин.
— Не спорю, — согласился следователь, — но наши предположения, наши чувства, даже наши предвидения — еще не основания для задержания. Вот лежит УПК, — показал он на тоненькую книжицу в мягкой зеленой обложке, — возьмите и освежите в памяти все основания, на которые можно сослаться при задержании.
— Я их и так помню, — самоуверенно отозвался Студеникин.
— Это хорошо, что помнишь. И где у нас первое основание: кто их застиг на месте совершения преступления или сразу же после такового? Нет?
— Нет, — вынужден был согласиться опер.
— Посмотрим, что со вторым, — продолжил следователь. — Есть ли у нас очевидцы, в том числе и потерпевшие, которые бы указали на них?
— Нет, — согласились вновь Студеникитн.
А Аверин неуверенно предположил, что есть же показания двух девушек и Никитина о том, что Злобин и Апыхтин — это последние лица, с которыми видели потерпевшего в полном здравии.
— Верно, Шурик, видели. Но кто из них сказал при этом, что видел, как эти самые Злобин и Апыхтин перерезали, как душманы, горло Смирнову? Никто. Согласен?
— Согласен.
— И последнее: на них, у них дома какие-нибудь следы обнаружили?
— Как-то не обратили внимания, — смутился Аверин. — Спешили обоих дома застать. Ни одежду, ни обувь не посмотрели…
— А надо было обратить, Александр! Возможно, и основания появились бы.
— Наверстаем, — стушевался Аверин. — Слава богу, они теперь под рукой!
— Что-нибудь об их личностях выяснили?
— В общих чертах, — без большого энтузиазма ответил Студеникин. Чувствовалось, что переживал свои упущения с досмотром претендентов в подозреваемые.
— И?..
— Оба совершеннолетние, только что исполнилось по восемнадцать лет, сироты, воспитывались в детдоме, не судимы, не привлекались, не женаты. Учатся на шоферов в ПУ–27. Это, что в елках, на поселке КЗТЗ, — пояснил он о местонахождении ПУ.
— Доставляли как: поодиночке или обоих вместе, скопом? — продолжал «доставать» следователь коллег из уголовного розыска.
— Ты что, вообще, за придурков нас держишь? — обиделся Аверин. — Доставили, как положено, отдельно друг от друга. Рассадили в разные камеры. И беседовали с каждым по отдельности.
— Ты не обижайся, но я знаю, как наши водилы не любят туда-сюда мотаться. И не охота, и вечная проблема с бензином.
— А он и сегодня «бычился, но уломали, — уже спокойным тоном пояснил оперативник.
Беседуя с оперативниками, Паромов приготавливался к допросу: подровнял на столе стопку книг — кодексов, вынул из сейфа и положил на столе перед собой уже подшитое уголовное дело, из ящиков стола достал бланки протоколов допроса свидетелей, тут же разложил стопочку чистых листов.
— Ну, что? Приступим, помолясь на уголовно-процессуальный кодекс, — произнес он будничным тоном, окончив приготовления к допросу.
— Тогда уж лучше на УК, — усмехнулся Аверин. — Он увесистей!
— На УК, так на УК, — согласился Паромов. — Тащите первого.
— Кого? — решил уточнить Аверин.
— Вообще-то, принято начинать с того, кто «пожиже» духом. Но мы ведь еще не знаем, кто у них «ведущий», а кто — «ведомый»? Так?
— Не совсем так, — вмешался Студеникин. — «Потверже» будет, на мой взгляд, все-таки Злобин.
— И мне так кажется… — поддержал не очень уверенно своего подчиненного Аверин. — Вообще-то трудно ориентироваться, когда видишь человека впервые… А почему допрос их в качестве свидетелей? — указав на бланки протоколов, перешел он на другую тему. — Почему не в качестве подозреваемых?
Молодой опер не просек, а старший тут как тут со своими замечаниями. И в бланках успел разобраться, и ситуацию проанализировать.
— А потому, — начал заводиться, повышая голос, Паромов, так как не любил, когда в его компетенцию вмешивались, — что чтобы допросить человека в качестве подозреваемого необходимо соблюсти три фактора, два из которых обязательны! Первый — это официально задержать лицо, то есть оформить протокол задержания подозреваемого в соответствии со статьей 122 УПК РСФСР. Верно?
— Верно.
— Второе — это избрать меру пресечения в соответствии со статьями восемьдесят девятой тире девяносто шестой УПК… Верно?
— Не знаю, — стал валять дурака Аверин, — это ты у нас процессуалист, а не мы с Данилой… Верно, Даниил? — И не дожидаясь ответа товарища, продолжил: — Наше дело маленькое: ловить и не «пущать», как по телевизору любят отдельные журналисты изгаляться…
— Кончай ерничать, — остановил его Паромов. — Это не я так хочу, это статья 52 УПК так гласит, что подозреваемым признается:
А) лицо, задержанное по подозрению в совершении преступления.
Но у нас, как мы уже только что обсудили, нет оснований для официального задержания и официального составления протокола задержания.
Б) лицо, к которому применена мера пресечения.
И меру пресечения, туже самую подписку о невыезде, мы применить не можем, — менторским тоном говорил следователь. — Потому, что после нее мы не сможем уже задержать их и поместить в ИВС для отработки по полной программе. А помещать их в ИВС необходимо, я это очень хорошо понимаю, так как иных путей отработать их из-за лимита времени, у нас попросту нет. Верно?
Оба оперативника промолчали, так как крыть доводы следователя было нечем.
— Молчание — знак согласия, — продолжил следователь. — С арестом, то есть, заключением под стражу, то же самое, что и с задержанием по статье 122 УПК — пустой номер.
Кроме того, все та же 52 статья УПК РСФСР гласит, что подозреваемый с момента задержания имеет право на защиту, то есть на адвоката, который не известно еще, что ему посоветует: ваньку валять, или молчать, как в рот воды набравши! А нам и то, и другое ни к чему. Верно?
— Верно. — Согласились опера.
— А еще, если помните, есть статья 51 Конституции РФ, которая гласит, что…
— …Что никто не обязан свидетельствовать против самого себя, — подхватил Студеникин.
— Верно! — усмехнулся следователь. — Только нельзя перебивать старших.
— И что же нам прикажете делать, процессуалист вы наш великий, — вновь съерничал Аверин, — в задницу их целовать?
— Если нравится, то дело хозяйское, — в тон ему довольно грубо пошутил Паромов, — хочешь в задницу, хочешь — в передницу… но я, не нарушая УПК и обходя уже оговоренные процессуальные препоны, допрошу их в качестве свидетелей и выясню не меньше того, что они пожелали бы рассказать, будучи допрошенными как подозреваемые. Понятно?
УПК — дело тонкое, а работать с ним — вообще ювелирный процесс! Так что, не лезьте поперед батьки в пекло, а занимайтесь делом, да почаще в УПК заглядывайте. Нечего время впустую переводить. Тащите сюда Апыхтина.
Прошло две-три минуты, и Студеникин привел в кабинет худощавого, остролицего и прыщавого паренька, лет семнадцати-восемнадцати, с давно немытыми русыми волосами, карими, испуганно бегающими глазами. В короткой кожаной курточке, спортивного стиля, на «молниях» и кнопочках. Любимой верхней одежде молодежи. В потертых от длительного ношения джинсах и зимних полусапожках на высокой платформе, модными среди подростков и именуемыми в их же среде «гавнодавами». Шнурки на полусапожках отсутствовали, как и брючной ремень. Дежурный наряд свое дело знал туго. В его остроносом личике и бегающих глазках было что-то звериное, крысячье. Отталкивающее.
«Гм, кажется, и вся одежда прибыла вместе с подозреваемым, — подумал Паромов, глядя на паренька. — У таких ребят гардероб не очень-то богат. Живут по пословице: «С тыну — да на спину»! Посмотрим… может, что и обнаружим. Пятнышки разные, царапинки незаметные… На одежде и на теле… Потерпевший, конечно же сопротивлялся, а значит, мог своих насильников оцарапать, укусить… Да и кровь из перерезанного горла теперь хлестала во все стороны, не приведи Господи! По личному примеру знаю…»
Когда-то, давным-давно, на заре юности, Паромова направили после окончания Рыльского педагогического училища работать учителем младших классов в Коробкинскую школу-интернат. Там местные парни, «обожравшись» самодельного «коньяка — три бурака», «прописали» его, «благословив» кастетом по голове. Голова выдержала удар, черепушка не развалилась перезрелым арбузом, но кровь из ран хлестала тонкой струйкой метра на два, а то и больше.
«Слава, Богу, все обошлось тогда, — мелькнуло в голове следователя, — сам поправился, и в тюрягу, благодаря девчатам, подружкам учительницам и воспитательницам, отобравшим у меня топор, не сел. Если бы не девчата, то точно бы кого-нибудь из тех козлов топориком попотчевал… Да, пришлось бы мне не на этом месте сидеть, а совсем в другом…»
— Здравствуйте, — выдавил из себя на всякий случай паренек, видя новое лицо.
— Здравствуй и ты, коли не шутишь, — отреагировал следователь полушутя, полусерьезно.
— Апыхтин Анатолий, собственной персоной, — представил паренька Студеникин. — Как и требовали. А я пошел к себе. Другого «клиента» опрошу.
Паромов понял, о ком речь.
— Его надо не опрашивать, а допрашивать. Чтобы время не терять. Сейчас отдельное поручение в порядке статьи 127 УПК напишу.
Придвинул лист бумаги и собрался писать.
— Поручение уже есть, — остановил его Студеникин. — Еще вчерашнее. Там указано не только установить и доставить, но и допросить.
— Тем лучше. Но сначала побудь тут, послушай.
— Да я уже слышал бред сивой кобылы, — отозвался недовольно опер, но остался.
— Присаживайтесь, Анатолий, — указывая кивком головы на стул, стоявший напротив стола следователя, — сказал Паромов. — Будем знакомиться.
Он представился сам, официально назвав свою должность и звание, потом, задавая вопросы, записал данные о личности допрашиваемого в протокол.
Апыхтин, был напряжен и напуган, что не укрылось от глаз следователя и оперативников, но старался держаться как можно тверже. На вопросы, касающиеся его личности, отвечал коротко и правдиво. Даже признался, что его матерью была известная Паромову еще по временам работы участковым, Апыхтина Анна Дмитриевна, проживавшая в печально знаменитом доме номер тридцать по улице Обоянской, да, да, та самая хромоножка, имевшая кучу детей от разных мужчин, воспитывающихся в детских домах.
— Знавал, знавал я твою мамашу, — подбирая психологический ключик, говорил Паромов, — шустрая была дамочка, хоть и инвалид. Как она поживает?
— С месяц, как похоронили.
— Извини, не знал. Приношу свои соболезнования…
— Да ладно, особо не соболезнуйте, — проявил снисхождение к извинениям следователя Апыхтин, — еще та была мамашка. Нарожала девять человек и рассовала по разным детским домам. Мы ее почти и не знали… как и друг друга. Я только сейчас стал жить с двумя старшими сестрами вместе.
— И кто же у вас старше: ты или сестры?
— Одна, Елизавета, постарше, а Вероника — помоложе. А что?
— Квартира, я смотрю, адрес изменился, двух — трехкомнатная?
— Четырехкомнатная! — прозвучали горделивые нотки в монотонном голосе допрашиваемого. — А что?
— Вот как!
— Да, хоть в этом мамашка позаботилась о нас. Впрочем, не мать, а государство о нас побеспокоилось, — поправил он себя для объективности.
В ходе беседы о родственниках, Апыхтин заметно размягчался, внутреннее напряжение, страх и настороженность постепенно проходили. Не покидали его, нет, но и не цементировались его волей.
«Этот долго не продержится, если замешан. Не пройдет и суток, как «расколется» до самой попы, — размышлял про себя следователь, следя за реакцией допрашиваемого. — А если с умом «попрессуют» опера, то и к обеду «созреет»!
К этому моменту опера разделились. Аверин остался в кабинете у следователя, но сидел молча, не вмешиваясь в ход допроса, а Студеникин ушел, чтобы «поднять» в свой кабинет Злобина и «поработать» с ним перед допросом следователя.
Выяснив необходимые моменты о личности допрашиваемого, в том числе и не предусмотренные в графах и пунктиках протокола, Паромов перешел к основной сути допроса, к изложению событий происшествия, предупредив свидетеля Апыхтина об уголовной ответственности по статьям 307 и 308 УК РФ за заведомо ложные показания и отказ от показаний. Не обошел стороной и статью 51 Конституции. Ознакомил с ней и дал Апыхтину об этом факте, а также о том, что он желает давать показания по делу, расписаться.
Тот не «корячился», не кочевряжился, расписался спокойно, проставив на протоколе в нужных местах свою подпись.
— Анатолий, ты уже, надеюсь, знаешь, по какому поводу тебя вызвали в милицию, — начал следователь, приступая к сути дела. — Кстати, не возражаешь, что на «ты»? Я в отцы тебе гожусь, думаю, что можно… Но если возражаешь, тогда будем официально: на «вы» — и точка!
— Не возражаю, а что? — стал отвечать со второй части вопроса Апыхтин. — И догадываюсь, что по подрезу соседа Иры Нехороших. Вчера только об этом все и говорили. А, может, и по иному поводу? — малюсенькая искра надежды промелькнула в голосе допрашиваемого.
— Именно по делу Смирнова, — не стал его разубеждать в обратном следователь. — Что вам, как свидетелю, — подчеркнул он слово «свидетель», — известно?
— Слышал от кого-то, но ничего конкретного я не знаю… — стал замыкаться в себя и осторожничать в ответах на вопросы Апыхтин. — А что?!!
Опять испуганно и тревожно заметались его карие глазки, как бы ища место в кабинете следователя, куда бы им спрятаться. Опять зачастило вопросительное словосочетание-паразит «А что?».
— А ты расскажи нам то, что знаешь, — мягко нажимал следователь. — Что не видел и не знаешь, мы и спрашивать не будем.
— Да ничего я не знаю, — попробовал он подпустить «слезу» в голосе, старый и испытанный прием всех детдомовских ребятишек: мол, сироту легко обидеть кому не лень, в том числе и власти…
— Не спеши так категорически заявлять: ничего не видел, ничего не знаю. А то это будет похоже на вранье и запирательство, если выяснится, что ты знаешь Ирину Нехороших, ее брата, ее друзей. Верно? — мягко жал Паромов, вызывая на дискуссию оппонента.
— Верно, — нехотя согласился Апыхтин, — Ирину я знаю, немного знаком и с ее братом Олегом… Но с ним я никаких общих дел не имею, так как он намного старше меня. Поэтому, какие могут быть у меня с ним общие дела? Никаких! А что?..
Толик не отрицал своего знакомства с Нехороших Олегом. Но всеми силами старался дать понять, что знакомство это беглое, поверхностное, не имеющее никакого отношения к нему. И это не укрылось от следователя.
«К чему бы это резкое отгораживание от Олега? — подумал он. — И эти бесконечные, к делу и без дела, повторения полувопросов, полудетских отговорок «А что?» — Но заговорил совсем о другом, решив не обращать внимание на эти «А что?».
— Вот, видишь, а то заставлял меня усомниться в твоей искренности, а там и до более серьезных подозрений один шаг! Думаю, что и Иркиного кавалера, Ивана, ты знаешь? Вы ведь с ним были вечером 10 марта возле подъезда потерпевшего вместе с другими ребятами, — стал он демонстративно листать листы дела, — вот, Оксаной, Виктором? Были? — Голос следователя сделался глуше, но жестче.
И давил, давил на допрашиваемого, как невидимый пресс. Апыхтин и прижимался к стулу, и головку втягивал в плечи, стараясь казаться меньше, чем был на самом деле. И взгляда следователя старался избежать. Но не мог. И приходилось отвечать.
— Да, были, но потом мы ушли.
— Мы — это кто?
— Ну, я и Иван Злобин.
— А остальные?
— Те тоже ушли, — по-прежнему, однотонно и коротко отвечал Апыхтин.
— И кто же раньше ушел: вы с Иваном, или остальные? Кстати, ты не назвал остальных, — вновь мягко спрашивал и напоминал следователь.
— Остальные — это Оксана, Виктор и Снежана. Но я их плохо знаю. Совсем недавно познакомились… Иван и познакомил. А раньше ушли мы с Иваном. Они еще оставались возле подъезда. А что?
— Ты ничего не путаешь? Правдиво рассказываешь?
— Не путаю. Так оно и было. Мы с Иваном пошли домой, а они еще оставались. А что?..
— Хорошо, — не стал опровергать Паромов показания Апыхтина, чтобы дать ему возможность вновь расслабиться. — Значит, вы ушли домой, а остальные ребята остались? Так?
— Так. А что?
— И как же вы домой добирались? Пешком или на каком-нибудь транспорте.
— Сначала пешком, а потом на троллейбусе немного. И снова пешком. А что?..
— Да какие же ночью троллейбусы?
— Наверное, дежурный…
В логике Апыхтину было не отказать.
— Ну, вам повезло…
— Иногда и нам везет, — согласился Толик.
— Так ты говоришь, что не знаешь, кто порезал Смирнова, то есть, соседа Иры?
— Не знаю! — почти не задумываясь, ответил Апыхтин, стараясь не смотреть следователю в лицо.
— И ты не участвовал в нападении на Смирнова? Или участвовал?
— Не участвовал, — все также, не поднимая на следователя глаз, поспешил ответить Апыхтин и добавил свое неизменное: — А что?
— А то, — как бы отвечая на это «А что?», отделяя слова друг от друга, медленно начал следователь, повысив до металлического звучания голос, — что у нас есть основания считать тебя, Анатолий, соучастником тяжкого преступления. Со-у-част-ни-ком! Понимаешь ты это?!! Скорее всего, — перешел он на сожалеющий тон, — пока не понимаешь… Ты еще хорохоришься, тешишь себя надеждой выкрутиться, обмануть! Ты же такой умный, ушлый, опытный, что выше всех ментов на голову! И друзья тебя уверяли, что никто ничего не узнает, что никто из них не «расколется» и не сдаст тебя и других! Уверяли? — спросил он и тут же ответил. — Уверяли! Еще как уверяли! И мамой клялись, и на «пидора», извини за грубость!
С каждым новым словом следователя Апыхтин все ниже и ниже опускал голову. Как ему сейчас хотелось испариться из этого кабинета, улетучиться, рассыпаться на атомы, стать незримым и неосязаемым!..
— Только все напрасно. Ты не первый и не последний в этом кабинете. И все поначалу говорят «нет», бьют себя в грудь… Но проходят сутки, другие — и уже иная картина… Торгуются за каждый фактик, чтобы скостить себе срок. Хоть на полгодика, но скостить… В тюрьме и один день — год!
Апыхтин гнулся, но молчал.
— Следствию все давно ясно. Просто хочу убедиться: кто организатор преступления: ты или твой друг? Вы думали, что убили Смирнова, что он никому ничего не скажет… Но ошиблись, кое-что он успел сказать! Ты думаешь, что тебя просто так из койки ни свет, ни заря оперативники подняли? Ты считаешь, что им больше делать нечего, как там всяких молокососов из коек по утрам вытаскивать и в отдел на экскурсии возить? Ошибаешься, дружок! Будешь дурью торговать, Апыхтин-Пыхтин, — нарочно исковеркал следователь фамилию подозреваемого, — придется и паровозиком тогда «пыхтеть»!
И не дав Апыхтину возможности ответить на вопросы, словно в них, в ответах, не было никакой нужды, гаркнул, да так, что допрашиваемый вздрогнул и потом еще больше съежился:
— А ну, руки на стол!
Апыхтин чисто автоматически положил на стол обе ладони, но затем попытался правую ладонь спрятать.
— Куда? — вмешался опер.
И обе ладони остались на столе.
На правой, между большим и указательным пальцами, был виден свежий порез. Небольшой, однако же заметный.
— Что и требовалось доказать! — не скрывал радостного возбуждения оперативник.
— Откуда это у вас? — вновь спокойным тоном, но с ноткой издевки в голосе, поинтересовался следователь, переходя на официальное «Вы». И тут же добавил: — Можете не придумывать. Я сам скажу: окровавленный ножик, когда вы пытались добить Смирнова, из рук выскользнул, кровь — она скользкая, — вот и образовался маленький порез.
Апыхтин молчал, только судорожно подрагивала его согнутая спина.
— Молчишь… Ну, молчи, молчи…
Допрашиваемый молчал.
— Порез хоть и маленький, но мне уже достаточно, чтобы вас задержать, как подозреваемого. А там уж и разговор будет не как со свидетелем, в доверительной дружеской обстановке, а жестко, как с нераскаявшимся преступником, — дожимал следователь.
— Ну же! — не вытерпел опер.
— Ну же! — подтолкнул вновь следователь.
Задав последний вопрос, Паромов надеялся, что Апыхтин уже не выдержит, и расколется, поэтому молча ждал ответ. То же самое происходило и с Авериным.
Пауза затянулась. Апыхтин выдюжил. Видно, сказалась детдомовская закалка: отпираться до последнего, даже, когда и смысла не будет отпираться, все равно отпираться…
— Это я позавчера случайно о стекло порезался, когда мебель переставлял. Можете проверить… — ответил он тихо и по-прежнему не поднимая головы, чтобы не встречаться взглядом со следователем или оперативником.
— Ложь! — сказал спокойно следователь. — Ложь! Ну что ж? Дело хозяйское. Ты можешь молчать, врать, изворачиваться, но эти ты себе судьбу уже не облегчишь. Все твои увертки выплывут в суде и будут оценены судьей по достоинству. Облегчить участь может только чистосердечное раскаяние, явка с повинной и помощь следствию. Вот, сам посмотри, статья 61 уголовного кодекса, — достал из стопки книг УК, раскрыл на нужной странице, протянул допрашиваемому, — читай!
Тот начал водить глазами по строкам.
— Вслух читай, чтобы лучше запомнилось! И знай, что это твой последний шанс. И отпускается этот шанс буквально до вечера. Потом сам будешь просить — не услышу!
Апыхтин стал вслух читать статью, в которой речь шла об обстоятельствах, смягчающих наказание, а Паромов, пододвинув поближе к себе принесенную им из дома портативную пишущую механическую машинку, принялся печатать бланк протокола задержания Апыхтина в качестве подозреваемого. И хоть для этого формальных оснований, по-прежнему, не было, так как подживающий порез на ладони не мог быть тем следом, о котором шла речь в пункте третьем статьи 122 УПК РСФСР, вопрос его задержания для Паромова уже был внутренне решен. И не имело значения: будет раскаиваться и сознаваться в содеянных преступлениях Апыхтин, или же будет упорствовать в этом и кричать во весь голос о своей невиновности!
Видя такой расклад, Аверин одобрительно крякнул и принялся комментировать пока что свидетелю Апыхтину Анатолию тот или иной пункт изучаемой статьи, не скупясь на количество лет, сбрасываемых из срока наказания тем или иным пунктом. Из его комментарий выходило так, что и сидеть не придется, а все дело закончится условным сроком и отсрочкой исполнения приговора.
«Не опер — соловей! — отметил про себя Паромов. — Вон как поет»!
Кончив печатать протокол, и, не вынимая его из каретки, спросил Апыхтина:
— Ознакомился?
— Ознакомился, — ответил тихо тот и добавил свое неизменное: — А что?
— А то, что хочу выяснить: расклад сейчас дашь или попозже?
— Мне нечего рассказывать, — остался верен избранной тактике Апыхтин.
— Хорошо, — не стал уговаривать следователь, — тогда протокол допроса вас в качестве свидетеля мы заканчиваем. Нечего из пустого в порожнее воду переливать. Читаем и подписываем. Читай опять вслух и внимательно. Мой почерк довольно сносный и разборчивый, а если какое слово не поймешь, то разберем его вдвоем, или втроем, опер, надеюсь не откажется.
— А что, — сразу включился в игру Аверин, — хорошему делу всегда рады поспособствовать.
Апыхтин читал протокол довольно быстро, а, окончив чтение, по собственной инициативе взялся за ручку, чтобы поставить свою подпись, так как в протоколе все соответствовало тому, как было им изложено. Ни одного слова о его участии в преступлении.
— Не спеши, — охладил его пыл следователь. — Все верно изложено?
— Все. А что?
— А то, что своей рукой под последней строчкой показаний пиши: «Протокол допроса меня в качестве свидетеля окончен, — Паромов бросил взгляд на часы, а потом показал их Апыхтину, — в девять часов пятнадцать минут». Время верно указано?
— Верно.
— Раз верно, то пишем дальше: «Мною прочитан вслух». Ты же вслух читал?
— Вслух.
— С твоих слов верно записано?
— Верно.
— Если верно, то пиши дальше: «С моих слов записано верно».
Подождал, когда Апыхтин напишет полностью фразу. Потом продолжил:
— Уточнения, дополнения, замечания есть? Может, что-то непонятно, может, что-то ты желаешь уточнить, разъяснить? Может, имеешь замечания по ходу допроса, например: некорректное поведение следователя, оперативных работников? Такого нет?
— Нет.
— Тогда пиши, что уточнений, дополнений и замечаний не имеешь.
— Записал.
— Хорошо, что записал, а не записал, — изменил ударение Паромов во втором слове. — Бывает, что и описываются… некоторые. Особенно, когда с ними одни опера поработают… Но это так, к слову… или информация к размышлению… А теперь подписывайся.
Расписался.
— Молодец! — одобрил Паромов Апыхтина.
— Александр Иванович, — как бы приглашая оперативника в свидетели, продолжил он, — вы посмотрите, какой молодец, грамотный парень. Быстро читает, быстро пишет…
— И быстро преступления совершает… Только упрям, как ослик. Но это знакомо, так сказать, болезнь роста… — прокомментировал опер. — Но когда получит хороший подзатыльник, так не только грамотно читать начнет, а и с памятью подружит. Все вспомнит и расскажет. А если его еще по башке уголовным кодексом, да с комментариями, пригладить, — тут он для наглядности приподнял со стола следователя стопку книг, — то не только хорошо и грамотно подписываться будет, но и рассказывать начнет. Вспомнит даже, как его мама рожала, в каких муках… Это вы тут, товарищ следователь, с ним миндальничаете, юридически просвещаете! Мои ребята миндальничать не будут! У них, что не так, то сразу… — играл Аверин роль «плохого полицейского».
— Да он, мне так кажется, через пару часиков без подзатыльников все вспомнит… и расскажет! А пока, Анатолий, подпись свою оставьте на каждой страничке протокола под текстом допроса. Понятно?
— Понятно, — сникшим голосом ответил Апыхтин. И когда передавал следователю подписанные на всех страничках листы протокола, то не удержался от наивного вопроса:
— Я свободен?
— Как муха в полете! — отреагировал со смешком опер. — Можешь жужжать и кверху брюхом лежать… на нарах.
— Нет, Анатолий, вы не свободны, — обрубил тоненькую нить надежды следователь. — Не свободны!
— Но вы же меня допросили, как свидетеля…
— Допросил, — согласился следователь. — И еще допрошу как подозреваемого и обвиняемого, но чуть позже… Сначала только задержу вас, как подозреваемого… На семьдесят два часа. Не возражаете?..
И он вынул из каретки печатной машинки бланки протокола задержания.
— Ознакомьтесь и распишитесь, что ознакомились, — раскладывая бланки перед Апыхтиным, — продолжил следователь. — Теперь, когда вы знаете, что являетесь подозреваемым и в чем подозреваетесь, я обязан вам разъяснить права и обязанности, которыми владеет подозреваемый. Они, кстати, изложены в протоколе задержания. Так что, читайте их повнимательнее. А если что будет непонятно, я разъясню. И имейте в виду, что с данного момента вы имеете право на защитника. Вам защитник, или, проще говоря, адвокат нужен? Если нужен, то будем, не тратя понапрасну время, приглашать из юридической конторы, так как своего у вас, конечно, нет. Или уже есть? — пошутил он. — Если же не нужен, то вы совершеннолетний, а потому вправе и такое решение принять. Так что, соображайте побыстрее.
— А где меня будут держать? — спросил Апыхтин, когда ознакомился с протоколом задержания и расписался в нем.
— В ИВС, — пояснил следователь, и расшифровал: — в изоляторе временного содержания. На Ленина, пять. Там подвалы глубокие, камеры тесные, зэки злые. Такая благодать, что, не дай Бог, туда попадать!
— А адвокат?
— Что адвокат? — вопросом на вопрос ответил следователь. — Он вместо тебя на нары что ли сядет? Придет, спросит, посоветует раскаяться, чтобы у него для суда были «козыри» на руках, чтоб разжалобить судью и тем самым скостить тебе несколько лет. А если ты будешь играть в молчанку, то и он будет молча подписывать протоколы, то есть, будет фиксировать, что в его присутствии каких-либо противоправных действий в отношении тебя не применялось, что допрос происходил в соответствии с нормами УПК. Вот и все. Тем паче, что платить ему, как я понимаю, ты не собираешься.
— А с чего?
— Вот именно: с чего! Так что у тебя только один реальный путь снисхождения к твоей участи — это явка с повинной, раскаяние и сотрудничество со следствием. А что ты участвовал в покушении на убийство, — сгустил краски следователь, — лично у меня сомнений не вызывает. И доказательства тому мы найдем, можешь даже не сомневаться. Ты у нас только час, а одно прямо тут уже нашли, — напомнил Паромов о порезе на ладони. — Сейчас поищем и другие… Кстати, ты в какой одежде был в тот вечер?
— В этой. А что?
— Вот мы и посмотрим, что на ней имеется. Встань-ка поближе к свету.
Подвели Апыхтина к окну и стали рассматривать одежду и обувь.
На манжетах рукавов, в швах обнаружили какие-то пятнышки. Такие же пятнышки нашлись и на материале «молнии», в стежках. Эти пятна могли быть как остатками крови, так и иного вещества.
Не исключено, что куртка замывалась, но что-то должно было остаться в швах и стежках. И уж очень хотелось, чтобы это «что-то» было следами крови, и не просто крови, а крови по групповой принадлежности аналогичной крови потерпевшего.
— Вот, видишь, — показывая на обнаруженные пятнышки, заявил опер, — и кровь потерпевшего осталась, а ты все упираешься. Упирайся, упирайся… Все зачтется…
— Правильно мыслите, товарищ капитан, — поддержал его следователь. — Очень правильно! И совсем правильно будет, если вы пригласите сюда понятых, чтобы в соответствии с законом провести освидетельствование подозреваемого и его личный обыск и изымем обнаруженные следы.
Оперативник пошел искать понятых, а Паромов принялся заполнять бланки о производстве личного обыска и освидетельствования.
— Так нужен тебе адвокат или не нужен на данном этапе следствия? — еще раз спросил он, оторвавшись от вынесения постановления.
— Не нужен. Я ничего не совершал…
— Хозяин — барин!
Вскоре возвратился Аверин, сопровождая двух парней и отделовского эксперта-криминалиста Андреева Владимира Давыдовича, принятого на работу в органы в 1991 году, аттестованного в звании старшего прапорщика милиции и уже прошедшего Чеченскую компанию 1995–1996 годов в составе оперативно-следственной бригады МВД РФ в качестве эксперта-криминалиста.
— Вот по дороге эксперта прихватил. Нужен?
— Отлично, что догадался. Специалист нам всегда нужен.
— Я и сам уже шел, — не согласился с оперским «прихватом» Андреев, как всегда не разлучный со своим криминалистическим чемоданом и как всегда обвешанный фотоаппаратурой. — Это вы, старшие следователи да старшие опера по совещаниям не ходите, а мы, смертные, ходим. Вот шеф мне и приказал на совещании, чтобы было полнейшее взаимодействие со следственной группой. Что прикажете делать?
И не дожидаясь указаний следователя, стал раскладывать свой чемоданчик на одном из стульев.
— Выполнять следственные действия, — нейтрально ответил следователь на вопрос криминалиста.
— Понятые подойдут? — спросил следователя Аверин, дав выговориться эксперту. — На улице первых проходящих пригласил…
— Подойдут, — лаконично ответил следователь, выяснив у потенциальных понятых, что они совершеннолетние и не лишены дееспособности. И стал объяснять парням как причину их приглашения, так и права и обязанности понятых, предусмотренные статьей 135 УПК РСФСР. Объяснив, выяснил их данные о личности, вписал в протокол личного обыска и освидетельствования подозреваемого Апыхтина.
— Пожалуйста, распишитесь, что обязанности понятых вам разъяснены, — дал он расписаться понятым в бланках протоколов. — Вот здесь и здесь.
— А вы, Владимир Давыдович, надеюсь, уже поняли, какие следственные действия мы с вами будем выполнять?..
— Не первый раз замужем…
— Тогда за разъяснение обязанностей специалиста, предусмотренных статьей 133 со значком 1 УПК прошу расписаться, и как специалисту флаг вам в руки и вперед!
Андреев вынул из чемоданчика большую лупу и с ее помощью стал исследовать одежду подозреваемого, комментируя то и дело:
— Вот здесь пятно…, и здесь маленькое…, а вот тут побольше… надо же, в корочку превратилась… это уж точно кровь…
Каждое обнаруженное пятнышко он обводил мелком, для наглядности.
Понятые кивали в знак согласия, опер удовлетворенно крякал, следователь еле успевал за ним вносить в протокол обыска их местонахождение на одежде и локализацию. Только Апыхтин оставался безучастным ко всему, словно все манипуляции происходили не с ним, а с кем-то другим.
Испещрив куртку и брюки подозреваемого Апыхтина белыми овалами, отчего одежда стала походить на шкуру белого ягуара, Андреев все это с нескольких ракурсов сфотографировал, а потом с помощью ватных и марлевых тампонов сделал несколько смывов из отмеченных мест. Каждый смыв упаковал в отдельный бумажный конверт, «чтобы не протухло», указав на конверте с какого объекта, с какого места изъят этот смыв. Конверты пронумеровали, внесли в протокол. На каждом конверте все участники обыска, в том числе и подозреваемый расписались.
Кроме обнаруженных пятен на одежде и на поверхности ботинок, больше ничего у подозреваемого не было.
Следователь вслух зачитал протокол. Выяснил, все ли верно записано, нет ли каких замечаний.
Все, за исключением Апыхтина, дружно заверили, что записано верно и замечаний нет.
— Тогда расписываемся, — предложил следователь. — На каждой страничке под текстом.
Расписались.
— Теперь приступим к освидетельствованию.
Приступили и покончили с этим следственным действием достаточно быстро: был обнаружен и зафиксирован только один свежий шрам на правой ладони, между большим и указательным пальцами, то самый, о котором говорилось выше.
Чтобы избежать всевозможных недоразумений с освидетельствованием, в протоколе отметили, что осматривались только руки и ладони, остальные части тела осмотру не подвергались.
— Спасибо за помощь, — поблагодарил понятых следователь, когда все необходимые процессуальные вопросы были решены. — Прошу извинения за причиненные неудобства в личном аспекте. Надеюсь, что не очень помешали вашим планам. Те заверили, что нет, и поторопились поскорее покинуть это гостеприимное заведение.
— Так, Александр Иванович, — распорядился Паромов, — Апыхтина пока в КАЗ, чтобы подумал в тиши и нам не мешался. Попозже допрошу в качестве подозреваемого. Может, одумается и раскается… Потом — в ИВС. Там уж, точно, времени подумать над собой и над судьбой будет предостаточно. И тишина…
— Гробовая тишина, — хмыкнул опер.
— А пока надо вынести постановления на проведение судебно-биологической экспертизы и судебно-медицинской. В дополнение к ранее назначенным.
— Хорошо, — согласился Аверин. — Отведу — и в ИВС.
Было видно, что он по-прежнему считал перспективной версией разработку Крюка. Да и новым подозреваемым места надо было «подготовить», но об этом вслух при посторонних не говорят.
— Поезжай! Я тут справлюсь один. А если что, то Студеникин поможет, и Давыдыч, думаю, не откажется. Не откажешься помочь, Давыдыч?
— В полном распоряжении! — бодро заверил Андреев.
Он, вообще, казалось, никогда не терял бодрости духа. Ни в какой ситуации.
Аверин повел Апыхтина вниз, по пути разъясняя ему право сотрудников милиции применять по нему оружие, если ему вдруг вздумается убежать.
— Все, ты уже не свободный человек… Теперь за тебя решать и думать будут другие…
Было около 10 часов. Как не поспешал следователь, как не поторапливался, время неумолимо убегало.
— Перекурить даже некогда, — доставая пачку «Родопи» и прикуривая от одноразовой газовой зажигалки японского производства, — посетовал он. — С одним еще не закончил, а там уже ждет второй. И постановления печатать надо…
Не прекращая курить, придвинул к себе печатную машинку, вложил бланки постановлений, стал печатать.
— Здоровее будешь, — ответил на это некурящий эксперт. — Капля никотина убивает лошадь…
— Если та не курит… а если курит, то только сил придает, — невесело пошутил следователь, не прекращая печатания.
Когда-то, давным-давно, заходя в кабинет начальника следственного отделения Промышленного РОВД, Крутикова Леонарда Григорьевича, видел на столе пепельницу, порой не одну, а две, вечно заполненную окурками. Крутиков курил папиросы «Беломор» почти без передыху, одну за другой — и это поражало молодого сотрудника милиции Паромова. Теперь и он курил так, что пачки на день не хватало. Правда, курил не папиросы, а сигареты с фильтром, полегче, но кто знает, от чего больше дерьма поступает в организм…
— Ты как считаешь, — посерьезнел эксперт, — Крюк или эти акселераты прибили Смирнова?
Как бы не соблюдали режим секретности и тайну следствия, информация по отделу просачивалась и просачивалась. Поэтому эксперт-криминалист уже был в курсе событий. Впрочем, как всегда. Проныра, одним словом.
— Толкач муку покажет, — не стал вдаваться в конкретику следователь. — Пока с уверенностью можно сказать лишь одно: все версии имеют право быть.
— Что-то ты, товарищ старший следователь, завернул, — усмехнулся Андреев. — Как в киношке о «знатоках».
— Не поверишь, но так оно и есть на самом деле, так что ты держи порох сухим. В смысле видеокамеру. Чтобы не получилось так, что надо заснять на видео показания, а у тебя вдруг подсели блоки питания, или свободной кассеты не оказалось. Знаю я вас, экспертов-криминалистов…
— Обижаешь, начальник, — отшутился эксперт, — шьешь статью, не подумав о последствиях…
— Ладно, Володь, перекурили, попечатали, пора и за второго приниматься, — сказал следователь, отставляя подальше стеклянную пепельницу с загашенным в ней окурком сигареты, и доставая бланки протокола задержания подозреваемого. — Будем задерживать Злобина. Ты можешь пока не уходить, опять предстоят процедуры личного обыска и освидетельствования. Снял трубку телефона прямой связи с дежурным и попросил привести Злобина.
— Он у оперов, в двадцатом кабинете, — ответил дежурный.
— Соедини.
Оперативный дежурный соединил с кабинетом Студеникина.
— У вас?
— У нас.
— Как?
— Да никак.
— Веди.
— Веду. Кстати, протокол его допроса в качестве свидетеля брать?
— Бери. Почитаем, что он там сочиняет.
— Да дурь всякую: не был, не видел, не знаю…
— Все равно, неси.
Через минуту Студеникин ввел в кабинет следователя Злобина, крепенького парня лет восемнадцати, широкоплечего качка в неизменной кожаной куртке и джинсах. На ногах были сапоги, наверное, сорок пятого размера. Смуглолицего, крупноголового, короткошеего. Черные, глубоко посаженные глаза смотрели исподлобья с угрюмой тоской и злостью.
«Полная противоположность Апыхтину, — решил следователь. — Этот будет покрепче. Но ИВС и не таких ломает… Посмотрим. По крайней мере, тратить на него время в надежде, что сразу «расколется», не стоит».
— Что же вы, молодой человек, не здороваетесь, — встретил он Злобина. — Пришли в серьезное учреждение, к серьезным людям, и не здороваетесь. Где это вас такому учили?
— Здрасьте! — набычился Злобин. — Я не сам пришел, меня сюда привели.
— Здравствуй и ты, коли сможешь. И поясни нам, непонятливым, за что же тебя сюда привели?
— А не знаю. Говорят, что я кого-то убил.
— А ты убил?
— Не убил.
— Не убил — это в смысле хотел убить, но не смог, не довел дело до конца, не дострелил, не дорезал, не доколол, не додушил, или действительно не убивал и не резал?
— Не убивал. Наговаривают на меня…
— Ну, раз не убивал, то присаживайся на этот вот стул, — указал, на какой стул надо присаживаться. — А мы посмотрим, что ты нам показываешь как свидетель.
И стал читать протокол допроса, состоящий из полстраницы рукописного текста.
— Да, не густо…
Злобин уселся на стул, не на краешек, как перед ним Апыхтин, а плотненько так, почти как дома.
— Вынужден огорчить вас до невозможности, гражданин Злобин, Иван Иванович, как говаривал капитан Жеглов. Слышал о таком?
— Фильм видел, — буркнул Злобин.
— Так вот, — продолжил следователь, — должен огорчить вас: будете задержаны по подозрению в совершении особо тяжкого преступления. И, соответственно, отправлены в ИВС. Как я понял, каяться вы не собираетесь, показания давать — то же… Поэтому, выполним необходимые формальности — и в ИВС.
Он пододвинул Злобину бланки протоколов задержания в порядке статьи 122 УПК.
— Читайте, знакомьтесь, потом будете подписывать, что ознакомились. Если что непонятно, разъясню. Если пожелаете дать показания при адвокате, скажите, пригласим.
— Мне адвоката Лунева. Только его хочу.
— Хорошо, но откуда вы, еще не судимый, знаете о Луневе?
— От ребят слышал, что надежный адвокат.
Адвокат Промышленной юридической консультации Лунев Леопольд Георгиевич наряду с Берманом Матвеем Иосифовичем и Куликом Михаилом Юрьевичем был одним из известнейших адвокатов в городе Курске. И не только в городе, но и в области. Он, один из немногих, кто брался за бандитские дела. И потому, кто в шутку, а кто и всерьез тихонько за глаза называл его адвокатом Терразини в честь знаменитого персонала из телесериала «Спрут».
Пговаривали, что его гонорары были больше годовой зарплаты не только следователя Паромова, но и всего следственного подразделения седьмого отдела милиции. О нем ходила легенда, что однажды, воспользовавшись доверчивостью молодого следователя прокуратуры, в СИЗО, при ознакомлении с уголовным делом, он вместе со своим подзащитным половину уголовного дела съел в буквальном смысле этого слова… и практически развалил дело. Так как самыми «лакомыми кусочками» оказались те документы, восстановить которые было уже невозможно. А сколько выкрадывал отдельных документов из дела — и счету не было. И все следователи при выполнении статьи 201 УПК РСФСР, то есть, при ознакомлении обвиняемого и его защитника с материалами дела, если там участвовал Лунев, все листочки дела тщательно прошивали и нумеровали, вписывали в опись, о чем в обязательном порядке предупреждали Леопольда Георгиевича. Адвокат ухмылялся, как мартовский кот, и заверял, что и полстранички из дела не стащит, не то, что целый лист. Но следаки все равно ни на минуту не оставляли его одного с делом. От греха подальше!
Лунев знал себе цену, и защищать всякую шелупонь было не в его принципах.
— Да, отличный адвокат, но бесплатно не работает.
— А ему заплатят! — с намеком на что-то, известное только ему, уверенно обронил фразу Иван.
— Не ты ли?
В принципе, Паромова не должен был интересовать источник средств, из которых предстоит оплатить услуги адвоката. Но здесь шел вопрос о недееспособном клиенте, а уж его финансовые возможности не могли не интересовать следствие. Не раз бывало, что источник «спонсирования» выводил следователя на соучастников преступления. Вот Паромов и провоцировал Злобина «подраскрыться» при ответах как бы на невинные вопросы.
— Не я, — не стал выпендриваться Злобин. — Другие.
— Тогда кто?
— Да есть кому… Например, моя невеста.
— Это-то Ирина Нехороших?.. Да она сама на иждивении брата живет. Откуда у нее деньги?
— Вот брат ее и даст! — усмехнулся Злобин. — Никуда не денется…
Разговор, как бы на отвлеченную тему, делал Ивана словоохотливым. Но полученная от него информация в совокупности с той, что уже имелась, вновь натолкнула следователя на мысль, что в этом деле с соседом потерпевшего, Нехорошим Олегом, нечисто. То он тень бросал на Мальвину, так исподтишка, осторожненько, как бы невзначай, то вот должен оплатить труды «праведные» гонораристого адвоката. Если, конечно, Злобин не рисуется. Но, судя по той уверенности, с которой Иван говорил, он не рисовался.
«Надо будет разобраться…», — решил следователь. И стал звонить в юридическую контору.
Лунева на месте не оказалось — волка ноги кормят, а адвоката — клиенты. Трубочку взял дежурный адвокат, Кулик.
— Михаил Юрьевич, требуется ваше участие. Необходимо допросить подозреваемого. Извини, опять по сорок девятой.
На юридическом жаргоне «сорок девятой» обозначали бесплатное участие адвоката в деле. А этого любой адвокат, не говоря уж о Кулике, который по праву считался ведущим юристом в городе, не любил, как черт ладана.
— Вечно у тебя такое. Хотя бы одно платное дело подбросил, а еще друг называется. Может, этому клиенту адвокат вообще не нужен? Он взрослый?
— Совершеннолетний. И особо не настаивает. Я настаиваю, чтобы потом кто-нибудь из ваших коллег в нарушении прав подозреваемого меня не обвинил. Дело серьезное, статья 111 часть третья! И 162 не исключается… Кстати, где там наш крученый адвокат с итальянской фамилией или прозвищем, одним словом Лунев? Тут его один клиент требует. Никого не желает видеть, кроме Лунева.
«Подайте мне Лунева, — кричит, — только самого Лунева и никого иного»!
— Бегает где-то по судам. Недавно звонил, обещался вскоре быть в конторе. А он не по тому же делу, что и меня сватаешь?
— Да, по тому же самому, — не стал скрывать следователь.
— Знаешь, мне совсем расхотелось участвовать в этом деле. У нас разные подходы к тактике защиты. Только как дежурный адвокат на одно следственное действие и в надежде, что когда-нибудь предоставишь мне платного клиента… Сейчас буду.
От юридической консультации, располагавшейся на улице Резиновой, до отдела было чуть более квартала. Это с учетом конфигурации улиц. А если напрямую, через детский сад, то, вообще, сто метров.
— Записку Луневу оставь, — на всякий случай напомнил ему Паромов, перед тем, как окончить разговор и положить трубку на рычажок телефонного аппарата. А Злобину сказал, что его адвоката пока нет.
— А без Лунева я вообще говорить не буду. Там мне что-то полагается по Конституции. Так я и воспользуюсь Конституцией.
— Во, как! — усмехнулся Студеникин. — Еще один знаток и толкователь Конституции нашелся. И что с ним прикажете делать?
— Пока в КАЗ, а если через час не подойдет Лунев, то в ИВС. Пусть там ждет своего адвоката. Но сначала понятых для освидетельствования.
— Понятно. Здесь будем проводить освидетельствование или внизу, в дежурке? — решил уточнить на всякий случай опер.
— Проводите в дежурке и без меня. У меня других хлопот хватает. Только постановления возьмите. И бланки протоколов.
— Отведу вниз и вернусь за бумагами, — ответил Студеникин и повел Злобина в камеру.
— Не стоит возвращаться. Владимир Давыдович возьмет, — ответил Паромов, копаясь в ящике стола в поисках нужного бланка. — Как, Давыдович, не возражаешь?
— Помочь всегда рады, — подмигнул тот. — И, вообще, чтобы вы все тут делали без экспертов?
— Отлично, а я пока постановления подготовлю, — произнес как о решенном Паромов, найдя нужную бумагу и не реагируя на последнюю реплику криминалиста.
Некогда было болтовней заниматься.
Положил на стол и стал быстро строчить своим довольно корявым почерком. Написав, протянул постановление и бланки протоколов эксперту.
— Держи!
Тот взял листочки и аккуратно свернул в трубочку, чтобы не разлетелись дорогой и не помялись, а следователь, замкнув кабинет, пошел докладывать о результатах следствия начальнику СО Глебову Александру Петровичу. И не только о результатах следствия, но и о том, что он на рабочем месте, а не прохлаждается на Канарах.
Глебова в кабинете не оказалось. Возможно, отбыл в городское или областное управление, куда начальника следственного отделения вызывали довольно часто: то по каким-нибудь делам итоги расследования доложить, то просто очередное «ценное указание» получить.
«Придется идти к начальнику отдела», — решил Паромов.
— Разрешите? — постучавшись во внутреннюю дверь кабинета, так как в кабинете начальника были двойные двери — дань моде и режиму секретности, спросил он.
— Входи. Рассказывай, какие трудности? — улыбнулся Алелин, откладывая в сторонку толстую папку с бумагами.
— Да, вот хочу поделиться своими соображениями…
— Это по подрезу Смирнова? — опережая следователя, догадался начальник отдела.
— Да.
— Давай, присаживайся и делись…
Паромов сел на стул, стоявший напротив стола начальника.
— Во-первых, как вы знаете, сегодня с утра пораньше в отдел доставлены Злобин и Апыхтин.
— Знаю, опера докладывали. Это только ты на совещания не ходишь, игнорируешь. Остальные, слава Богу, посещают…
— Причина уважительная, Виктор Петрович. Лучше раз на совещание не сходить, чем время потерять!
— Да я не в укор, я об этом к слову. Давай о сути.
— Я и шел к вам, чтобы о сути доложить. Мной они задержаны в порядке статьи 122 УПК. Но пока не допрошены в качестве подозреваемых — адвокатов жду. Надо думать что-то с ИВС.
— Ну, это не твои заботы. Ты лучше скажи, что они показывают.
— Допрошены в качестве свидетелей. И, конечно, ничего не признают.
— Понятно. А сам как считаешь, есть толк с ними заниматься? Может, как советуют оперативники, больше времени уделить Крючкову?..
— Их разработку на данный момент считаю самой перспективной. Чувствую, что в цвет попали. Немного надо дожать — и пойдет расклад.
— Ты, прямо как опер, говоришь, — усмехнулся Алелин, — «в цвет», «расклад». А Крюк? Мои опера мне все уши прожужжали, что подрез — это дело рук Крюка. И мотив налицо, и место его пребывания и время совпадают, и следы драки… Что еще нужно?..
— И мотивы, и следы кое-какие есть, и возможность, но я считаю, что не он. Крюка придется выпускать из ИВС.
— Что ж, тебе виднее. Только смотри, не поторопись, не ошибись.
Как всякий начальник, Алелин не любил, чтобы задержанных по подозрению отпускали, не доказав вины и не предъявив обвинения. А тут столько всего указывало на виновность Крюка — и на тебе, иди на свободу. Может, перед ним еще и извиниться…
— Думаю, что не ошибусь. У новых подозреваемых на теле и на одежде тоже кое-какие следы обнаружены. Не исключаю, что это и есть следы крови потерпевшего. Это пока интуиция, и, конечно, все точки расставит биологическая экспертиза. Но вы и сами знаете, что в нашей работе интуиция — не последнее дело.
— Интуиция — это хорошо, но желательно что-нибудь посущественней. Ни твою, ни мою интуицию к делу не пришьешь, прокурору не покажешь!
— Тут и кое-что кроме интуиции имеется, — не стал спорить Паромов. — В противном случае я не стал бы задерживать их. Не люблю перед прокурором на ковре стоять и оправдываться по факту незаконного задержания.
— А кто любит? — посочувствовал начальник отдела. — Что будем с Крюком делать? Не извиняться же, в самом деле, перед ним за необоснованное задержание…
— Извиняться не придется. Факт драки был? Был. Общественный порядок нарушался? Нарушался. Так что хулиганство тут налицо. Выделим для отдела дознания по данному факту материалы в отдельное производство, чтобы основное дело не засорять, и, считай, новое уголовное дело по статье 213 УК РФ готово. Даже свидетелей допрашивать не надо. Все уже допрошены. Так что, статистику не только не испортим, но и улучшим.
— Насчет статистики не твои заботы. У нас есть кому о ней беспокоиться.
В отделе за статистику и учетно-регистрационную дисциплину отвечала майор милиции Степанова Валентина Григорьевна. Не только одна из самых опытных сотрудниц, но и одна из красивых представительниц женского пола. Редчайший случай, когда природа соединила в одной женщине и женственность, и такт, и ум.
Ангел-хранитель отдела и палочка-выручалочка в статистических дебрях. За ней, чего греха таить, начальник отдела был как за каменной стеной. Если все другие в случае каких-либо невзгод прятались за широкую спину Алелина и чувствовали там себя относительно защищенными, то сам он уверенно чувствовал себя, когда Валентина Григорьевна Степанова без лишних встрясок и метаний из стороны в сторону вела корабль отдела между подводных скал и рифов в море статистики.
Умел Алелин подбирать себе кадры. Ничего не скажешь. С таким хоть в бой, хоть в ресторан. На зависть друзьям и врагам. В бою спину надежно прикроют, в ресторане зависть у многих вызовут.
Сама Степанова о своей бурной милицейской молодости не особо не распространялась. Все сводила к тому. Что в отдел перешла из областного УВД, где трудилась в подразделении ИЦ — информационного центра. Но старослужащие знали, что до ИЦ несколько лет потрудилась в уголовном розыске. Возможно, в одном из самых засекреченных его подразделений — «нарушке». Рядовым топтуном наружного наблюдения. Служба, прямо скажем, не из легких. Попробуйте хотя бы день по городу на ногах повести — волком взвоете. А ей иногда приходилось не только днем километры вдоль кварталов отсчитывать, но и ночной порой. И не только летом, но и зимой… оставаясь при своей яркой внешности неприметной. Помогали твердый, почти мужской характер и необыкновенная коммуникабельность. С любым познакомится, любого разговоит.
— Я не столько о статистике, как о деле, — поправил себя следователь.
— Раз так, то действуй, — повеселел Алелин, с которого за каждую «палочку» спрашивали. Кроме того, выявленное по инициативе хулиганство руководством УВД приветствовалось, так как считалось, что таким образом осуществляется профилактика более тяжелых составов преступлений, в том числе — убийств.
— А на счет ИВС не беспокойся: оперативники сделают все в лучшем виде. И не стесняйся, с любым вопросом обращайся, за любой помощью. Все, что в наших силах, сделаем. Нужны будут люди — поможем людьми, нужно будет ускорить проведение экспертиз — и тут помощь окажем. Ты, наверно в курсе, что за отделом еще двойное убийство нераскрытым висит. Еще до моего прихода сюда, да и до твоего тоже.
— Слышал кое-что… Громкий резонанс тогда по округу был.
В марте 1996 года обнаружили двух подружек-студенток из политехнического института с телесными повреждениями в виде черепно-мозговых ранений и травм, повлекших смерть. Совершенное в условиях неочевидности, особо тяжкое преступление оставалось нераскрытым. Уголовное дело, как и оперативно-поисковое, пухло, а преступник оставался на свободе.
— Да что там по округу — на всю страну прогремели: как же, сразу два трупа молодых девушек в фонтане, на открытой площади, рядом со зданием администрации округа! — констатировал Алелин, с которого уже стали спрашивать за раскрытие этого преступления. Без скидки на малый срок руководства отделом. — Это было хоть и не при мне, но как сам понимаешь, с меня за раскрытие этого преступления спрашивают ежедневно. А тут вот еще и покушение на убийство…
Он заметил, что Паромов хотел возразить: мол, возбуждено пока как причинение тяжкого вреда здоровью, и опережая следователя с его возражением, добавил:
— Сам знаю, по какой статье возбуждено дело. Но суть остается сутью — было покушение на убийство. Было. Да еще в совокупности с кражей или с разбоем. Автомобиля потерпевших до сих пор еще не нашли. Злобин и Апыхтин по данному поводу пока ничего не говорят?
— Пока молчат.
— Если о порезе заговорят, то и про машину скажут, никуда не денутся. Оба преступления в одну цепь связаны. Ты как считаешь?
— Я так же считаю. И пойду. Должен адвокат подойти.
— Один?
— Пока один. Для Апыхтина… Кулик…
— Кулик — мужик правильный.
— В адвокатуре все правильные. Там за деньги работают, а не за мизерную зарплату, как мы. Да еще и радуемся, что задержки в ее выдаче прекратились.
— Ну, это кто на что учился… — отреагировал Алелин на рассуждения об адвокатах и зарплатах, — тот так и получает. Сейчас модно говорить, что никто никого нигде не держит.
— Раньше модно было говорить, что у нас в стране всякий труд почетен, теперь — что никто никого не держит…
Тут зазвонил городской телефон, и диалог прервался. Алелин снял трубку с разноцветного от множества цветных лампочек пульта и стал с кем-то негромко разговаривать. Паромов понял, что беседа окончена и вышел из кабинета начальника отдела.
— Привет, дед Паром! — приветствовал его поджидавший у кабинета адвокат.
Так уж получилось, что за годы совместной работы стал адвокат величать старшего следователя дедом. Было в этом слове и уважение, и дань профессиональной подготовки следователя, и своеобразный адвокатский юмор. Так что обижаться на это не приходилось. Тем более что Паромов в ответ частенько называл Кулика стариком. Хотя оба были далеко не стариками и дедами.
— Вызвал, а сам сбежал куда-то.
— Да у шефа был, — ответил Паромов, пожимая протянутую руку адвоката. — Давно стоишь, плечом стену подпираешь?
— Нет. Только что подошел.
— Тогда милости прошу, — открыв дверь кабинета, пригласил Паромов Кулика.
Вошли. Уселись. Паромов за своим столом, на своем привычном месте. Кулик, пододвинув стул, напротив.
— В чем непосредственно подозревается мой? — задал вопрос адвокат, словно и не было недавнего телефонного разговора.
— Я уже по телефону сказал, что в причинении тяжкого вреда здоровью и в хищении автомобиля потерпевшего, недовольно отозвался Паромов. — Все ума пытаешь, господин адвокат?
— Признается? — отставил Кулик последнюю реплику следователя без внимания.
— А ты часто встречал признающихся с первого момента, с первого допроса?
— Бывало и такое.
— Что бывало — согласен. Но наш клиент пока в раздумьях. Ты бы на него повлиял что ли? Помог бы смягчить неотвратимое наказание, — пошутил Паромов, зная, как болезненно реагируют адвокаты на такие просьбы следователей.
— В соответствии с адвокатской этикой поступлю, — враз посерьезнел Кулик. — Сам понимаешь. Какой бы гад не сидел перед тобой, но приходится защищать. Профессия уж такая — людей защищать. Кстати, доказательств его вины много?
«Это мы людей защищаем, причем бесплатно, — вяло подумал Паромов, — а вы, к сожалению, в основном — подонков …и за деньги».
Впрочем, надо было ответить на последний вопрос адвоката, на вопрос по своей «невинности» из того же разряда, что только был задан следователем.
— А кто признается? — улыбнулся Паромов. — Тут как говорится, дружба дружбой, а табачок врозь!
Засмеялись оба.
— Ну, что? Один — один? — поинтересовался сквозь смех адвокат.
— Согласен, — не стал оспаривать счет интеллектуальной разминки следователь.
Поднял трубку телефона внутренней связи и попросил оперативного дежурного доставить в кабинет подозреваемого Апыхтина.
— Сейчас приведут.
— Хорошо. Я перед допросом переговорю с ним. Хоть и не собираюсь в дальнейшем его защищать, но соблюсти закон следует. Ты как на это смотришь?
— Не возражаю, только будьте добры, побыстрее. Время поджимает.
— Что, не терпится отправить в ИВС? — усмехнулся всепонимающе адвокат. Когда-то давным-давно, после окончания юридического университета, он работал в прокуратуре и все оперские заморочки, связанные с ИВС, знал не хуже самих оперов.
— А что их тут голодными держать, — нейтрально отозвался следователь, — там хоть покормят.
— И покормят, и уложат, и подложат, — засмеялся коротким смешком адвокат, намекая на «наседку».
Следователь игру адвоката не принял. Тут открылась дверь кабинета: помощник оперативного дежурного привел Апыхтина.
— Доставлен в целости и сохранности, — молодцевато отрапортовал помощник больше для адвоката, чем для следователя. — Можно идти?
— Спасибо, пусть садится вон на тот стул, и идите.
Помощник, усадив Апыхтина на указанный следователем стул, удалился, а адвокат стал знакомится со своим клиентом.
Какими бы данными о клиенте Кулик не располагал предварительно, он никогда не игнорировал личного опроса своего клиента, пусть и временного, как в данном моменте. Обязательно выяснял, с кем тот живет, какие отношения с родителями, с супругой, если клиент был женат, какие отношения с товарищами по работе, с соседями, с потерпевшим или потерпевшими. И обязательно интересовался о материальной базе клиента. Но так исподволь, ненавязчиво, в шутливой форме, так, что не всякий клиент и понимал, для чего адвокату понадобились сведения о его материальном положении.
Кое-кто из собратьев-адвокатов подшучивал по этому поводу над Михаилом Юрьевичем, но он на такие шутки-подколки и внимания не обращал, руководствуясь все тем же подходом: дифференцированный подбор клиентов и такой же дифференцированный способ оплаты его услуг. Кто победнее — платил меньше, кто побогаче — соответственно покрывал издержки бедных клиентов.
Некоторые следователи завидовали адвокатам, что имеют приличный заработок, некоторые возмущались адвокатской «обдираловкой» клиентов. Паромов и не завидовал и не возмущался. Он радовался тому, что мягкость судебных решений, особенно по делам несовершеннолетних обвиняемых, в значительной мере компенсировал Кулик, налагая на родителей или родственников, или на самого обвиняемого — это как кому повезет — денежные расходы в виде адвокатских гонораров. В стране, где с моралью стал большой дефицит, только подстегивание рубликом и ощущалось. Остальное уже давно не действовало. Ни мораль, ни совесть, ни общественное мнение.
— Мы минуты две-три, как договаривались, побеседуем наедине, — попросил адвокат после того, как записал к себе в тетрадь данные нового клиента.
— Хорошо, — ответил Паромов и пошел из кабинета. — Только смотрите, чтобы он тут чего-нибудь не отмочил. Хоть я и спрятал в сейф все колюще-режущие предметы, но для того, кто ищет, то всегда что-нибудь да найдется…
В отделе уже был случай, когда один обвиняемый с неуравновешенной психикой, во время подобного собеседования со своим адвокатом тет-а-тет, выпрыгнул, разбив окно, из кабинета следователя с третьего этажа. Тогда все обошлось: упал по касательной на крышу автомобиля и отделался только ушибами. Повезло! Повезло обвиняемому: остался жив-здоров, повезло адвокату — отделался легким испугом, повезло и следаку — не сбежал, не скрылся главный фигурант дела, не нарушил график окончания дел и срок следствия. Замяли потихоньку. Поматерились немного: следователь на адвоката, адвокат на своего подзащитного, и оба на судьбу злодейку. На том и разошлись. А то было бы вони на всю область.
— Не волнуйся, товарищ следователь, мы дурных мыслей в голове не имеем, верно, Анатолий? — отреагировал Кулик, заверяя следователя о собственной бдительности и одновременно призывая своего клиента к благоразумию.
Клиент недоуменно промолчал.
— Надеюсь, — закрывая за собой дверь, сказал Паромов.
Когда Паромов через три минуты возвратился в свой кабинет, то увидел, что адвокат Кулик и подозреваемый Апыхтин уже успели обсудить необходимые вопросы и молча сидят на своих местах.
— Мой клиент решил пока воспользоваться статьей 51 Конституции, — прервал паузу Кулик. — Он желает еще немного подумать, прежде чем начать давать показания.
— Дело хозяйское, — ответил Паромов, скрывая досаду на такой оборот дела, так как где-то в самой глубине души рассчитывал, что после беседы с адвокатом Апыхтин пожелает дать признательные показания, и стал оформлять протокол допроса подозреваемого. — Однако я все же задам пяток вопросов. Вдруг Апыхтин да передумает играть в молчанку. А то не раз уже было, что сначала статьей 51 Конституции пользуются, а потом в суде еще жалуются, что, дескать, они хотели дать показания, но следователь, «такой сякой и нехороший», не захотел их записывать.
Старший следователь не зря обозначил эту тему. Из Промышленного райсуда уже не раз поступали нарекания в адрес следователей, что они не дают возможности подозреваемым и обвиняемым давать показания, которые последние хотели бы дать, злоупотребляя применением статьи 51 Конституции. Особенно в этом усердствовала заместитель председателя суда — Бессонова Елена Александровна — эталон судебной этики и непререкаемый авторитет.
Но на заданные вопросы был получен один и тот же ответ: «Отвечать не желаю, воспользовавшись статьей 51 Конституции РФ».
Когда протокол допроса подозреваемого Апыхтина был оформлен и подписан всеми присутствующими, следователь вызвал вновь помощника оперативного дежурного, и тот повел подозреваемого в камеру, предварительно спросив, можно ли его отправлять в ИВС.
— Можно, — ответил Паромов. — Пусть там посидит, подумает.
— Хорошо, что мое участие в данном деле на этом и заканчивается, — не скрывал своего удовлетворения принятым решением адвокат Кулик. — Что бы там о нас, адвокатах не судачили, но я не люблю защищать всяких мерзавцев даже за большие деньги. Хоть и говорят, что деньги не пахнут, но они пахнут, еще как пахнут! И я не желаю, чтобы мои деньги пахли человеческой кровью.
— А что, обещал большие деньги за свою защиту? — простодушно поинтересовался следователь.
Однако адвокат маневр следователя разгадал и хитровато улыбнулся.
Обычно такие вопросы адвокатам не задают, соблюдая этические нормы и неписаные законы приличия. Но Паромов и Кулик были знакомы сто лет, поэтому были уже не столь щепетильны в вопросах этики. К тому же, как было видно из предыдущего повествования, между ними была постоянная игра.
— Большие, не большие, но обещал… — последовал неопределенный ответ.
— Откуда у него деньги?
— Я и сам так считаю, но говорит, что знакомые позаботятся.
— Случайно, это не Олег Нехороших?
— Не знаю, я не уточнял. Ну, будь здоров! Пойду к себе. — Кулик встал, пожал следователю руку и покинул кабинет.
— Если увидишь Лунева, поторопи его, — бросил вдогонку Паромов.
— Увижу — потороплю! — отозвался уже из-за двери адвокат.
Кулик ушел, а Паромов принялся накручивать диск телефонного аппарата в поисках адвоката Лунева, одновременно с этим анализируя полученную информацию.
Ничего не было сказано, но то, что Кулик не пожелал защищать Апыхтина, даже при обещании оплаты адвокатских хлопот, говорило о многом. В том числе и о том, что адвокат убедился, что Апыхтин по уши увяз в инкриминируемом ему преступлении и раскаиваться не собирается. В противном случае, даже бесплатно, он бы стал защищать его. Раскаявшийся подозреваемый или обвиняемый всегда вызывает сочувствие. И не только у адвоката, но и у следователя, и у потерпевшего.
За те годы, в течение которых Паромову приходилось сотрудничать-соперничать со своим вечным оппонентом Куликом, он уяснил одну истину, что Кулик любил осуществлять защиту искренне раскаявшегося подследственного или подсудимого, так как это давало широченное поле действий. В ход шли и ходатайства коллектива, и ходатайства соседей, и общественный защитник, и обработка потерпевшего, да такая, что тот чуть ли сам себя виновным в инциденте не считал. И, как правило, такой способ защиты всегда имел успех. Подзащитные искренне благодарили, слава опытнейшего адвоката катилась по пятам Кулика. Недостатка в клиентах он не испытывал. На хлеб с маслом всегда хватало. Поэтому и позволял себе роскошь в выборе клиентов.
Размышления старшего следователя вскоре были прерваны появлением Лунева, шумно ворвавшегося в кабинет со своим неизменным «дипломатом», в котором порой, кроме бумаг, могла находиться и бутылочка водочки или коньяка.
— Слышал, что искал меня? Не врут? — бросив на этот раз, по-видимому, пустой дипломат на ближайший стул, даже не здороваясь и не присаживаясь, начал прямо от порога своим громогласным голосом адвокат с итальянским прозвищем.
— Не врут. Один молодой подозреваемый только тебя требует. Но сначала приличные люди все-таки здороваются, а потом уж вопросы задают. Привет!
— Привет! И извини — совсем задергали. То в один суд, то в другой. Лунев — сюда, Лунев — туда, а Лунев всего один. Так что, извини.
— Извиняю.
— Что требует, это хорошо, — возвратился Лунев к началу разговора, — значит, не забывают меня.
— Да кто же тебя забыть посмеет? Бандитов все больше и больше, — усмехнулся Паромов, — и не каждый адвокат соглашается такую мразь защищать. Только на тебя они и уповают… Да на заезжих время от времени москвичей, — подначил заводного адвоката следователь.
— Все кричат: бандиты, бандиты. А как дело доходит до судебного разбирательства, так ни 209, ни 210 статьи УК, — парировал Лунев выпад следователя. — Или скажешь — не так? — И прищурил хитро один глаз.
— Так, — развел руками следователь. — Все верно. Суд наш, хоть уже и не советский, а российский, но как был самый гуманный в мире, так и остался. Для бандитов.
— Это ты брось: суд… Суд — он и есть суд. Просто предварительное следствие, привыкшее завышать объем фактического обвинения, в целях перестраховки, на всякий случай, и лепит больше, чем следует! Что, скажешь, не так?
— Воспользуюсь статьей 51 Конституции, — отшутился Паромов, так как в словах адвоката доля истины имела место быть, следователи подстраховывались перед судом и завышали объем обвинения. — Хоть раз в жизни воспользуюсь. А то все ты, да твои клиенты и пользуетесь…
— Сплюнь через плечо и не зови лихо, — враз посерьезнел Лунев. — Честное слово, не хотел бы, чтобы ты или кто-нибудь из твоих коллег стал моим клиентом. Хоть на день. Лучше мы, по-прежнему, будем лаяться друг на друга, но по разные стороны баррикады.
Лунев, конечно, был своеобразный адвокат, и бандитов защищать не гнушался, и с многими следователями ругался до хрипоты в голосе, и ходатайства по делам на трех-четырех листах писал, но с Паромовым находился в нормальных отношениях, и тут душой не кривил, не желая видеть следователя в числе своих клиентов.
— Впрочем, достаточно о погоде. Пора и к делам приступать. Что там у нас?
— Что у вас, не знаю, но у нас имеется подозреваемый по статьям 111 и 162 УК. Некто Злобин Иван Иванович, восемнадцати лет. Ордерок на стол — станет и у вас, — пошутил Паромов.
Лунев достал из дипломата ордерскую книжку и выписал очередной ордер на осуществление защиты Злобина.
— Опять, по-видимому, подстраховка, перебор, — намекая на тяжесть статей, не удержался он от очередной колкости.
— Если честно, — отозвался Паромов, принимая выписанный адвокатом ордер, — то скорее недобор. Клиенту твоему, как пить дать, париться по 105 через тридцатую. Так что, тут полный недобор.
— Это мы еще посмотрим… Где протокол задержания?
— В деле.
— Дай-ка взглянуть.
— Без вопросов. — Паромов вынул из дела протокол задержания подозреваемого Злобина в порядке статьи 122 УПК РСФСР.
— Смотри. Твой подзащитный с ним ознакомился.
— Наверно, не только ознакомлен, но уже допрошен? — усмехнулся иронично Лунев. — Только прошу иметь ввиду, что я буду обжаловать этот протокол допроса, как доказательство. Предупреждаю заранее.
— Какой же ты проницательный, даже страшно! Как догадался? — Оскалился в ответной усмешке и Паромов.
— Да я вас, торопыг, всех как облупленных знаю. Все спешите, все закон нарушаете… А потом на нас обижаетесь, что дела ваши разваливаем в судах. Нарушать закон не надо, тогда и развалиться не будут!
— Это не мы виноваты, это жизнь виновата. Она нас торопиться заставляет. И закон у нас странный: живем в новом государстве — так называемой Российской Федерации, с новой Конституцией, а руководствуемся, по-старому, уголовно-процессуальным кодексом несуществующей страны. Это, значит, нормально? А твой Злобин в качестве подозреваемого не допрашивался. В качестве свидетеля он показания давать не пожелал, воспользовавшись пресловутой пятьдесят первой статьей Конституции… Так, что Закон мы не нарушаем!
— Не нормально. Это я об УПК. Но неизбежно и безысходно. Впрочем, достаточно языком трепать, как деревенские бабы бельем на речке при полоскании, приступим-ка к делу. Тащи сюда Злобина. Посмотрим, что за гусь. А то за него не один следователь меня беспокоил, другие некоторые тоже ходатайствовали.
— Не бандиты ли? — пошутил с дальним прицелом Паромов: вдруг да скажет адвокат, кто так сильно беспокоится о сироте.
— Тебе все бандиты, да бандиты. Словно обыкновенных людей на белом свете мало, — слегка обиделся Лунев.
— Ладно, старик, не дуйся. Просто интересно: Злобин сирота, и вроде бы некому за него перед знаменитым адвокатом ходатайствовать. Неужели подружка?
— Не, не подружка. Друг какой-то, — вновь не пожелал уточнить имя и фамилию друга адвокат.
— Не Олег ли Нехороших, брат подружки? — не отставал следователь, связавшись по внутренней связи с дежурным и попросив привести в кабинет для допроса подозреваемого Злобина.
— Олег, не Олег — тебе-то какая разница, — замялся адвокат. Врать не хотелось, но и признаваться было не с руки: Нехороших просил его свою фамилию не упоминать в милиции.
— Раз не хочешь говорить, не говори. Дело хозяйское, — с напускным безразличием обронил следователь. — Кстати, вот и клиента доставили, — окончил он, когда помощник оперативного дежурного ввел в кабинет Злобина Ивана. Из его полусапожек были вынуты шнурки, и голенища, разинув пасть, расползлись в сторону, обнажив языки, прикрывавшие голень ног от шнурков. Лицо Злобина было заспанное, помятое.
«Вот, нервы, так нервы, — невольно подумал следователь, — считай, до смерти прирезал человека, находится под следствием — и спит, как младенец»!
Лунев быстро переговорил с подозреваемым, прямо в присутствии следователя и конвоира-помощника дежурного, заявил, что клиент воспользуется статьей 51 Конституции РФ и показания давать не желает.
— Пока не желает, — уточнил он. — Нам нужно подумать. Время еще имеется.
— Хорошо, — согласился Паромов, ожидавший такой ход адвоката Лунева и его подзащитного. И добавил, уже обращаясь к помощнику дежурного.
— Если минутку подождешь, то и заберешь Ивана Ивановича, чтобы туда-сюда попусту не ходить, ног не бить.
— Подождем, — согласился помощник, говоря о себе во множественном числе, — хотя мы к ходьбе привычные.
Он почему-то всегда говорил о себе в подобных ситуациях во множественном числе: мы. То ли из повышенного чувства коллективизма, то ли по укоренившейся привычке сотрудников дежурной части отвечать за все и за всех во множественном числе.
Помощник оперативного дежурного присел на крайний, ближний к двери, стул, а Паромов, разъяснив права и обязанности подозреваемого, предусмотренные УПК, и, задав для проформы пяток вопросов, стал быстро заполнять бланк протокола допроса подозреваемого, помечая после каждого вопроса, что Злобин воспользовался статьей 51 Конституции РФ и отвечать на вопрос не пожелал. Окончив, пододвинул бланк к подозреваемому.
— Читайте, расписывайтесь. Везде, где «галочками» обозначено.
— Не желаю расписываться, — оттолкнул от себя протокол Злобин.
— Как хочешь, — отреагировал следователь. — Никто вас, уважаемый Иван Иванович, упрашивать тут не собирается. Сделаем пометку, что от подписи отказались, и пусть суд нас рассудит…
— Не дури, — встрепенулся Лунев, обращаясь к своему клиенту. — Подписывай! Тут ничего нет. Да скажи мне, не били ли тебя в милиции? Это был любимый вопрос Лунева, и Паромов его ждал. Злобин подтянул протокол поближе к себе и стал подписывать в местах, где стояли «галочки».
— Не били, — прекратив подписывать протокол ответил он. И добавил, подумав: — Пока не били…
— Уже хорошо, — констатировал адвокат. — А если станут бить, то мне тогда немедленно сообщай. Понял?
— Понял, — ухмыльнулся, чуть повеселев, Злобин.
Пока они вели диалог, Паромов взял протокол допроса подозреваемого Злобина и дописал: «На вопрос защитника: били ли тебя в милиции, последовал ответ подозреваемого, что никто его не бил».
— Что ты делаешь? — подхватился адвокат, увидев, что следователь что-то дописывает в протоколе.
— Как что? Я записал ваш вопрос, господин адвокат, не били ли вашего подзащитного в милиции, и его ответ, что не били, — простодушно поведал следователь.
— Но мы же об этом не просили, — взъерепенился Лунев.
— Но вы вопрос задали, не спросив у меня, как у следователя, разрешения его задать? — в пику адвокату ответил Паромов. — Причем, в то время, когда допрос еще не был окончен.
— Ладно, — сдался Лунев, — давай расписываться и на этом сегодня допрос будем считать оконченным.
— Не возражаю. Ставьте свои автографы, — возвратил Паромов протокол подозреваемому и его защитнику.
Оба подписали.
Лунев ушел, а Злобина увел вниз помощник дежурного.
Можно было немного передохнуть. Точнее перекурить в спокойной обстановке.
Скомкав о край стеклянной пепельницы, доверху забитой окурками, очередной «бычок», то есть, не до конца скуренный окурок, Паромов стал готовить письменные уведомления прокурору округа и родственникам подозреваемых о их задержании. Впрочем, у Злобина родственников не было, и лишнее уведомление настукивать двумя пальцами на портативной машинке не пришлось.
Как не поспешал Паромов, но время неумолимо двигалось вперед. Подаренные ему руководством шестого отдела милиции наручные часы, с изображением двуглавого орла — герба России на черном циферблате, показывали 14 часов с копейками.
«Опять остался без обеда, — подумал Паромов, вынимая из каретки печатной машинки очередное напечатанное уведомление. — В который раз… И еще надо требование об раздельной рассадки подозреваемых в ИВС направить, чтобы там сдуру их в одну камеру не поместили… чуть не забыл! Когда тут уж о еде вспоминать, если думки все о работе и о работе».
Так уж сложилось, что работа следователей считалась привилегированной, и те, кто не соприкасался напрямую с ней, откровенно завидовали следователям. В том числе и тому, что их меньше привлекали к другим видам служебной деятельности, например: к охране общественного порядка, к патрулированию улиц. Кроме того, следователи обладали, как казалось многим сослуживцам, процессуальной независимостью.
На самом деле это было не всегда так. Процессуальная независимость следователя была ограничена не только прокурором, как это вытекало из УПК и Закона о прокуратуре, но и еще десятком, если не больше, обстоятельств и нюансов милицейской действительности. Да, цвет просветов на погонах, цвет околыша на форменной фуражке, цвет лампас на брюках, узкой канвы, был изменен с алого — скажем так — на васильковый, так как слово «голубой» следователи не долюбливали, ибо оно вызывало двусмысленные ассоциации. Во всем остальном все осталось без изменений. Так что над следователем как было десятка полтора разных начальников как с красными, так и с васильковыми погонами, так и осталось.
Конечно, следователей старались не ставить в ночные рейды, в дневные патрули, не привлекали к охране порядка на незначительные мероприятия местного значения, но они, как и остальные сотрудники во время бесконечных операций «Вихрь — Антитеррор» находились на рабочем месте до 22 часов. Впрочем, и без этих операций ежедневно приходилось оставаться на работе до 20 часов, как минимум. И выходные дни прихватывали, и без обедов оставались довольно часто.
Нагрузка по уголовным делам, когда в производстве каждого следователя одновременно находилось до двух десятков дел, расслабляться не позволяла. А кроме немыслимой нагрузки, не влезающей ни в какие ворота, была еще огромная персональная ответственность. Если другие милицейские подразделения подразумевали коллективную работу, а, значит, и коллективную ответственность, то следственная работа была индивидуальной, штучной, персональной. И следователю приходилось отдуваться всегда одному и на всех уровнях. Прятаться было не за кого.
Так что зря коллеги им завидовали.
Паромов, конечно, не был «суперследователем», звезд с неба не рвал, но к работе относился со всей ответственностью. За годы работы в милиции чуть ли не на генетическом уровне выработалось правило, что работа — это основное, а все остальное — это остальное и не существенное. Паромов, хоть и жил в новой стране, при новом общественном строе, в новом социуме, где «я и мое» были на первом месте, но оставался со старым мышлением и отношением к работе.
Перекурив в очередной раз, старший следователь вновь принялся ожесточенно стучать на машинке, подготавливая необходимые постановления, справки, запросы, требования.
«Повезут подозреваемых в ИВС, — размышлял он, — заодно и запросы в диспансеры забросят, и требования о судимости в ИЦ оставят. Надо только их попросить, чтобы перед исполнителями походатайствовали о срочном исполнении».
Изучение личности подозреваемых, обвиняемых входило в обязанности следователя, и справки из наркологического, психоневрологического диспансера, сведения о судимостях являлись одним из видов, характеризующих личность, и были необходимы, как и характеристики с места жительства и работы. В стране возродилась безработица, но характеристики с работы требовались, так как по-прежнему человека судили не за совершенное им деяние, а за то, какой личностью совершено это деяние. Положительной или отрицательной.
Можно подумать, что это обстоятельство очень интересовало потерпевших, которые одинаково страдали как от негодяя с положительной характеристикой, так и от негодяя с отрицательной характеристикой. Впрочем, как показывала практика, отрицательных характеристик уже не было. Даже в отношении лиц, по пять раз побывавших в местах не столь отдаленных, не занятых общественно-полезным трудом, злоупотребляющих алкоголем, характеристики писались если не положительные, то уж нейтральные — факт!
Забежал на секунду Студеникин. Оставил на столе заполненные постановления и протоколы освидетельствования подозреваемого Злобина, бумажные конвертики с пробами обнаруженного на одежде и на обуви вещества.
Пояснил на бегу:
— Отправляем…
— Обоих?
— Обоих.
— Хорошо.
Опер убежал.
Паромов автоматически взглянул на часы. Было далеко за пятнадцать.
«Сегодня в ИВС, по-видимому, работать не придется, — подумал он. — Оперативники не успеют довести Апыхтина и Злобина до необходимой кондиции, когда те, осознав бедственность своего положения, сами потребуют встречи со следователем. А Крюка надо освобождать… — переключились мысли на новый объект. — Освобождать, выделять материалы и направлять в отделение дознания. Легко сказать — выделять, если кучу копий необходимо снять с протоколов допроса свидетелей, а копировального аппарата в отделе нет. Точнее, он имеется, но не работает».
Старенький, давно изношенный «Ксерокс», на который уже не только запчасти, но и расходные материалы не выпускались, стоял в качестве архаического экспоната в 33 кабинете.
«Опять придется ехать в городской следственный отдел и просить начальника СО Озерова Юрия Владимировича дать разрешение на использование их копировальной техники. Вот даем: космические корабли запускаем, а простейшими компьютерами, копировальными аппаратами, даже печатными машинками милицию снабдить не могут. По-видимому, милиция, как была не нужна социалистическому государству, так и продолжает быть пасынком и у демократического. Вот и приходится свою собственную машинку из дома на работу приносить. — Паромов машинально погладил пластиковый корпус своей портативной машинки, изготовленной еще по ГДРовской технологии. ГДР, то есть, Германской Демократической Республики, давно уже не было на политической карте мира, а машинка работала. — Выручай, старушка!»
И «старушка» выручала.