Нет милее дружка, чем родная матушка.
Совещание на тему «Где взять деньги?» мы решили провести на кухне. Хорошо, что я заварила каркаде ещё днём и разлила его по бутылкам: в набитом грязной посудой холодильнике напиток из страны фараонов успел остыть до нужной кондиции.
— Лейк, у тебя что, вообще денег нет? И заначки тоже? — Распаренная после банных процедур в полотенце на голове Анька кокетливо поправила сползающую полу китайского халата. Выглядела Андре даже без макияжа, даже в полотенце просто потрясающе.
— Понимаешь, когда у тебя трое детей, да ещё дочь-подросток, да ещё мужья не помогают, заначку отложить ну никак не получается, хоть лопни.
Я тоскливо разлила каркаде по пластиковым одноразовым стаканчикам. Чистые чашки закончились, тарелки тоже. Кому-то всё же придётся разгружать холодильник.
— А бабушки-дедушки? — Надин в принципе знала мою семейную ситуацию, но подробно мы не обсуждали денежный вопрос.
— Ну, первый мой бывший платит алименты на Аврашку — аж полторы тысячи в месяц. Он — научный сотрудник, и официальная зарплата мизерная. Сара Моисеевна считает, что и того много. И хотя она иногда берёт летом детей к себе, деньги на их пропитание я всегда ей передаю, — я задумчиво припоминала перипетии первого и самого короткого моего брака. — Мечик утонул, вы знаете, а его родители шлют овощи с огорода и «свинячьи подарки». Да и то, подозреваю, потому, что точно знают: мясо достанется только их родной внучке.
Подруги смотрели на меня со странной смесью сочувствия и непонимания.
— Отец Альки куда-то канул после того, как бросил меня беременную в аэропорту. Хадиджа, его мать, сама со мной списалась. Я с детьми несколько раз к ней ездила. Она неплохая женщина, но с деньгами у нее туго. В Таджикистане сейчас работы нет, живут подножным кормом. Так что главная тягловая лошадка в нашем семейном интернационале — я.
— Лейка, боже мой, как ты всё это выдерживаешь? Ну что за мужики пошли!
От возмущения Андре вскочила с табурета. Халат разъехался, Надька завороженно уставилась на открывшуюся картину. Анька судорожно запахнула полы халата.
— В основном помогает моя мать. Иногда я подрабатываю переводами. Но больших денег не получается — времени мало, дети не дают сосредоточиться. А в киоске порой такой наплыв покупателей, что не присядешь.
Надин с сочувствием смотрела на меня. Сама она довольно успешно продавала картины. У неё был круг постоянных поклонников — коллекционеры, врачи, учителя, бизнесмены. Некая дама с Рублёвки второй год собирала коллекцию Надькиных картин, покупала из разных периодов: студенческие работы, парижские эскизы, пейзажи Кижей и Валаама. Не завышая цены, художница гарантировала безупречное качество. Небольшие работы, как я их называла — «формата телевизора», она продавала по двадцать — тридцать тысяч рублей. Крупные живописные полотна, где размеры уже измерялись метрами, Надин выставляла от пяти до пятнадцати тысяч евро. Но и продавались они крайне редко.
— Дизайнерша, как посредник, берёт двадцать процентов, зато у меня продажи. И я не парюсь разговорами с клиентами. Она всё утрясает. И цены, и скидки, и сроки.
Кроме торговли через посредников, подруга делала творческие работы на выставки, рассылала картины за границу, где обычно пиарилась через местных организаторов галерей. Насколько позволяли средства. Цены там были уже европейские — выставляли накрутку до ста процентов, а соответственно и покупалось искусство более вяло, чем на родине.
Надька считала, что для рекламы важен и вид самого художника, поэтому всё у неё было стильным: мобильник, сумочка, шариковая ручка, не говоря об одежде, подобранной со вкусом в бутиках.
Я часто путалась в фамилиях модельеров, Кукаи называла Мураками, и подруга хохотала над моей дикостью. Временами она старалась принарядить меня, но безуспешно. Наденешь модную кофту — юбка старая выпирает. Купишь фирменную жилетку, а джинсы рваные. Одиночный элемент гламура не спасал общей картины.
Как только стильный покупатель на иномарке тормозил на Невском у мастерской, я старалась поскорее смыться, стесняясь своей простоватости. Надин же, нисколько не тушуясь, насильно задерживала меня и представляла:
— Знакомьтесь — Лия Лин, переводчик.
Последнее было преувеличением. Конечно, я бралась за английские, французские и даже китайские тексты, чаще биологические или медицинские, но профессиональным переводчиком не являлась.
Самую ощутимую помощь я получала от мамочки. Жила она в Москве, и виделись мы нечасто. Но перезванивались регулярно. Окончив ЛГУ, я не пошла по стопам родителей, видевших во мне своё научное продолжение, чем их страшно разочаровала. После ранней смерти моего отца-француза мама так и не вышла больше замуж. Предложение возглавить кафедру в МГУ мама приняла, хотя долго мучилась, что я остаюсь в городе на Неве без её чуткого присмотра.
Но тогда моим мужем был Мечик, который не переносил тёщу. Решающим фактором стало то, что маме предложили «профессорскую квартиру» в Главном здании университета, и она смогла оставить нам питерские пенаты у «Ломоносовской». И мы перебрались в эту трёшку, продав двадцатиметровую комнату на Невском, которую дал мне в приданое отец при первом браке. Чтобы я имела возможность самостоятельно терпеть своего супруга, тогда предполагалось — одного… Деньги от продажи жилья, где родился Авраашка и Забава, позволили нам с Мечиком два года безбедно существовать. И купить тот самый злополучный акваланг…
Мама до сих пор преподавала в старейшем университете страны. За многие годы настолько отработала материал, что читала лекции на автомате. Она любила студентов. Но главным стимулом для труда считала материальную помощь многодетной дочери. При каждой аттестации не забывала напомнить: «Я — многодетная бабушка. Меня увольнять нельзя!»
В шестьдесят лет мама полна энергии: все еще заведует кафедрой, берет аспирантов, ездит на международные конференции. И каждый месяц отсылает бо́льшую часть зарплаты мне и внукам. Сама же обходится овсянкой и кефиром, поддерживая стройность фигуры и бодрость духа. Невероятная оптимистка, мама как никто другой, помогала мне выстоять в самые трудные моменты судьбы.
Деньги не грибы — можно и зимой найти.
— Лейк, а я ведь, сволочь такая, по-настоящему никогда не задумывалась, как тебе живётся… — Андре искренне плакала на моём плече.
— Да всё нормально, у меня всё отлично, — закапали слёзы и у меня.
Надька мученически скривилась, затем грозно рыкнула:
— Хватит рыдать, дурынды! Слезами горю не поможешь. Эй, Анют, а ну отцепись от Лейки! Мне вот вчера отказ пришёл по биеннале в Китае, и ничего, не реву.
— Ревнует, — шепнула мне на ухо Анька. — Ну, сейчас она у нас получит.
Я затаила дыхание, улыбаясь сквозь слёзы.
— Лятрекша, а ты вроде бы недавно картинку продала во Франции? Пару недель назад хвасталась. И что, пять тысяч евро на один зуб, да?
— Отцепись. Я оплатила аренду мастерской на полгода вперёд, купила краски, холсты, дорогущие рамы для картин, кисти. Долги раздала по мелочи. Своему бывшему подкинула на жизнь — он мне всю кровь выпил на пару с мамочкой. Несколько шмоток купила на распродаже. И чего это я перед тобой оправдываюсь? — Надежда, хлебнув каркаде, прикурила сигарету.
— А вот скажи, правда, что после смерти художника его картины сильно вырастают в цене? — бархатные нотки в голосе Андре предвещали очередное веселье.
— Ну, по-разному. В основном — да, если художник топовый. — Надька смотрела с подозрением.
Анька, подмигнув мне, продолжила издевательства над подругой:
— И сильно вырастают? Ну, в процентном выражении?.. А до скольки десятков раз, можешь точнее, топовая ты наша… Лейк, я что придумала! У меня около двадцати Надькиных каляк-маляк, у тебя чуть больше. Быстренько организуем Надьке падение из твоего окна и устраиваем пышные похороны. Зовём её любимого критика, дарим ему Надькину картинку поплоше — хотя из плохого выбрать похуже задачка ещё та! — и организуем через Замурашку роскошный некролог-рекламу. Под шумок утаскиваем все Надькины кулимули из её мастерской, а затем мутим выставку-продажу памяти Надин Дельфининой. Озолотимся, Лейк! Соглашайся, и быстро. План гениальный. Стопудово. Партнёр, ты в доле?
Сдавленно хрюкая от удовольствия, я перевела взгляд на скривившуюся Надежду. Сейчас что-то будет. Надин не подкачала.
— Ну ты и… была-то на всю голову отмороженная, а упилась полынной отравой до полного маразма. Тебе не только зелёные феи скоро мерещиться будут… Идиотка, да кому тут нужны мои картины? Три года будете продавать, с голоду подохнете за это время. Лучше объясни, почему ты, супер-пупер-мега-звездища, без бабла сидишь? Без бокала нет вокала, всё пропила? Не только мозги, но и денежки? Лейка, а ты чего на меня так оценивающе смотришь?..
Ох, надо срочно выступать изолирующим буфером…
— Ань, а правда, мне казалось, у тебя проблем с деньгами не должно быть. Ты всегда такая красивая, успешная… — я посмотрела на смеющуюся Андре.
— Надюш, не злись ты. Что, мать, приколы разучилась понимать? — Анька расхохоталась, протянув руку, вытащила из Надькиной пачки сигарету. — Да пошутила я, пошутила. Согласна, что неудачно, учитывая последние события. Не смотри на меня волчицей. Лейк, а по поводу успешности… Всё не так пафосно-гламурно, как кажется.
И Андре вдруг начала делиться с нами секретами кухни шоу-бизнеса. Вечер откровений продолжался.
Денег ни гроша, да слава хороша.
Мадемуазель Андре появилась на просторах тогда ещё СССР в конце перестройки. На волне гласности и попсового ширпотреба, хлынувшего на эстраду после распада огромной империи, Анька выгодно отличалась шикарным тембром, европейской манерой исполнения, сложнейшей мелизматикой — всем, что так востребовано на Западе и так мало ценится у нас. Мадемуазель Андре ненавидела фанеру. Даже охрипшая, Анька всегда давала «плотный дабл» — накладывала на фонограмму второй, живой голос. Я много раз видела, как работает Андре — выкладывается она по-настоящему. Однако популярность и народное признание пришли не сразу.
После окончания музыкального колледжа имени Кауриных перед ней встал насущнейший вопрос — как жить дальше. Не возвращаться же в Саратовскую область. А сольными проектами и концертами в Москве обременять молодую певицу никто не спешил.
И тут просто повезло: выпала козырная карта по фамилии Спикерман. Выступая однажды в клубе перед жующей публикой, Андре отчаялась «завести» слушателей, которых больше певицы интересовали деликатесы и спиртные напитки на столах. Мадемуазель Андре тем не менее продолжала работать «живьём» свой сорокаминутный блок. В какой-то момент поймала взгляд мужчины, сидящего за столиком у самой сцены. Так состоялось судьбоносное знакомство с Александром Спикерманом. Он был невысокого роста, лысоват, толстоват, чуть-чуть женат и очень богат. И влюбился в Андре с первой же песни.
Период ухаживания был фантастическим. Анька, игнорировавшая страшненького поклонника, методично возвращала все его дорогущие подарки, отклоняла любые предложения относительно отдыха вдвоём. Наконец, оценив по достоинству её внешность и талант в сочетании с непродажностью, бизнесмен решил вложить в Мадемуазель Андре деньги. Серьёзные деньги — речь шла о более чем полумиллионе долларов. Однако незадачливый поклонник поставил условие: певица занимается только творчеством, а финансовые вопросы и проблемы раскрутки должен решать профессионал.
Продюсер Андрей Чернохрамов (в тусовке — Храм) оказался вторым роковым мужчиной в жизни Аньки. Спикерман и с ним быстро договорился о съёмках первого клипа, о суммах на проплату его ротации по центральным каналам, короче обо всём, чего только можно было желать. Певица однако настояла, что репертуар выбирает она, и первый свой хит «Зелёный изумруд» Анька написала сама. И слова, и музыку. Храм похмыкал, послушав демоверсию под клавиши, но сказал, что сойдёт. Не просто сошло — выстрелило из пушки. Мадемуазель Андре проснулась народной любимицей после показа клипа. «Зелёный изумруд» стал песней года.
В плотном гастрольном графике Анька умудрилась написать ещё два национальных хита. Жизнь казалась прекрасной. Но всегда бывает «но»: внезапно закончились деньги. Храм заламывал руки, говорил, что необходимо вытрясти из Спикермана ещё пол-лимона баксов. Певица села за проверку финансовой отчётности — и была убита: из выделенной суммы больше половины потрачено по непонятным статьям. Доходы с гастролей по стране растаяли. Когда Андре, сделав определённые выводы, договорилась встретиться с Чернохрамовым, тот вдруг пропал. А тут еще выяснилось, что и авторские права на первые два альбома были оформлены именно на Храма. Анька встретилась со Спикерманом, рассказала о случившемся.
Реакция влюблённого мужчины была сильной, но категоричной: кислород подонку будет перекрыт, но убивать его — руки марать. А Аньке Спикерман посоветовал самой дальше выкручиваться: несговорчивая певица так и не ответила поклоннику взаимностью.
Так завершилось первое пришествие Мадемуазель Андре на российскую сцену.
Голосом петь, конем воевать,
а деньгами торговать.
— Ань, я чего-то не поняла. А как же Герда? Это разве не идея Храма была? И почему тогда ты до сих пор работаешь с этим подонком? — удивилась Надин, с сочувствием посмотрев на Аньку.
— Да, Ань, что там у тебя с Гердой было? — попыталась я продемонстрировать свою продвинутость в отечественном шоу-бизнесе.
Подруги тихонько захихикали.
— Лейка, ну ты и темнота! Ты что, вообще телик не смотришь? — Надин откровенно потешалась надо мной.
— Надь, отстань от Лейки. Многие журналисты до сих пор пишут, будто мы с Гердой родные сёстры, что уж говорить о Лейке.
И Андре опять пустилась в воспоминания.
Пропавший из её жизни Спикерман не подозревал, что бросает всё ещё любимую женщину в патовой ситуации. У Мадемуазель Андре было имя, предложение гастролей и концертов, но вот жить негде и не на что. Да ещё все «плюсы» и «минусы» песен остались у Чернохрамова. А без студийных записей особо не поработаешь.
Андре понимала: рано или поздно придётся встретиться с Храмом. Именно тогда в её хорошенькой головке созрела гениальная идея. Заняв денег у знакомых под своё имя, она с немецкой методичностью приступила к её реализации, всё ещё рассчитывая на возможную поддержку Спикермана. Как оказалось, зря надеялась: незадачливого поклонника вскоре застрелили у подъезда дома.
Через полгода в светской хронике и жёлтой прессе стали появляться небольшие заметки о новой восходящей звезде — певице Герде. Ей приписывали все достоинства «поющих трусов»: почти полную обнажёнку на сцене, беззастенчивый плагиат, распутный образ жизни. Журналисты взахлёб смаковали скандальные подробности. Всё чаще и чаще стали крутить по радио незатейливые песенки-ремиксы: хиты Андре с парой слегка изменённых строк, перебитых рэпово-джазовыми бриджами. Слова, которые читала Герда в рэп-вставках, были остроумно-злой пародией на содержание «родных» текстов Мадемуазель Андре.
Страна затаила дыхание: как ответит на издевательства любимая певица, пропавшая почти на год? Мадемуазель хранила публичное молчание. Герда стала давать интервью, в которых, не особо выбирая слова, характеризовала Андре как бесталанную подстилку. Особенно изгалялась Герда над пухленькой фигурой Андре: иначе как «толстой коровой» и «квадратной свиноматкой» завистница Аньку не называла.
Кульминацией затянувшегося скандала должна была стать встреча двух певиц в популярнейшей передаче «Всё расскажу». Страна прильнула к телевизорам: впервые после долгого молчания Мадемуазель Андре дала согласие на публичное участие в дебатах с нахалкой, испортившей её песни. Первые двадцать минут «Всё расскажу» были посвящены критическому разбору «творчества» Герды. Певичка, пожалуй, превзошла себя, парируя каверзные вопросы и отпуская язвительные комментарии в адрес соперницы. Затем в качестве гостя в студию был приглашён… Андрей Чернохрамов. Он был более сдержан в словах, но все равно обвинял Андре в бесталанности, мотовстве и лени. Ведущий умело накалял обстановку в студии, разогретая публика ждала Аньку. В тот момент, когда объявили выход Мадемуазель Андре, Герда, не торопясь, встала, подошла к ведущему, взяла у него микрофон и запела а капелла «Зелёный изумруд». После первых строк зрители замерли: певица в прямом эфире сняла парик, вынула из ноздрей турунды, взлохматила волосы. Перед глазами многомиллионной аудитории совершилось грандиознейшее разоблачение: сильно похудевшая, похорошевшая, со сверкающими глазами в студии блистала… Мадемуазель Андре. Так состоялось её второе — триумфальное — пришествие на сцену.
У разведчика глаз остер, ум хитер,
отличный слух, охотничий нюх.
— А с Храмом мне пришлось работать. Деваться-то некуда! Но действовала я умнее: регистрировала авторские права на новые песни, хранила копии студийных записей, держала под контролем финансы, копила на квартиру в Москве. От гастролей было не продохнуть! Но этот урод и тут умудрился меня подставить. Когда я была на гастролях в Якутске, он позвонил и предложил купить квартиру в Санкт-Петербурге у знакомых, по очень выгодной цене. А у меня как раз накопилась приличная сумма. Для Москвы маловато, для варианта Храма — достаточно. Прилететь на сделку сама я не могла — нужно было работать ещё два концерта, платили очень хорошо. Вот Храм и купил квартиру в Питере. За мои деньги, но на своё имя. У него имелась подписанная мною доверенность, которая, оказывается, включала и такие случаи. Теперь квартира — его страховка. Короче, сама дура. — Андре, вздохнув, закурила. — Каждый год Храм обещает переписать квартиру на меня в конце года, если не взбрыкну и не уйду от него. Процент он с моих гонораров берёт грабительский, почти половину. В раскрутку не вкладывает ни копейки. А поддержание имиджа требует огромных вложений. Держусь на старой популярности да на честном имени. Плюс сейчас лето, обычный простой до конца августа. Вот я и оказалась на мели.
— Ань, а ты правда подтяжку себе делала и грудь увеличивала? — решила я бессовестно воспользоваться моментом. Когда ещё Андре будет в таком настроении.
— Подтяжку лица — да, это рядовая операция. Её в Штатах каждая вторая домохозяйка раз в пять лет делает. — Андре вдруг ехидно посмотрела на Надин. — А вот никаких силиконов никуда не вставляла: от природы такая, боженька наградил.
— А что же ты ни разу не возмутилась, когда я тебя стебала? — Надин поперхнулась выдыхаемым дымом от неожиданного откровения Андре.
— Что ты, Надюш, зачем же лишать себя такого удовольствия. Я ж каждый раз, когда ты силикон мне припоминала, прямо гордостью за себя наполнялась. До пятого размера.
— А как же ты тогда своих дамочек так высоко закрепляешь?..
Мне вдруг стали неинтересны подробности — я вспомнила про бабку с Паркинсоном. Пока Надин и Анька обсуждали звёздно-профессиональные тёрки, я спустилась этажом ниже и позвонила в квартиру тридцать семь.
— Я согласна ухаживать за вашей мамой.
— Отлично!
Дочка больной повела меня знакомиться с бабулей.
Вернувшись, застала подруг о чём-то ожесточённо спорящих.
— Я договорилась быть сиделкой. За тысячу в день, завтра утром приступаю. А вы чего так разошлись? — мне было непонятно раздражение Надьки, с которым она накидывалась на Андре. Ведь ещё пятнадцать минут назад были — неразлейвода. С другой стороны — когда они не ссорились? Особенно в моё отсутствие.
— Да вот, предлагаю Лятрекше устроить персональную выставку-продажу, — Андре, хитро улыбнувшись, посмотрела на меня. — А Надька орёт, что ничего не выйдет. Надь, у тебя телефон этого гада — ну как его, владельца галереи «Гастрит-Арт», есть?
— Ань, ты же не разбираешься в выставочном бизнесе! Во-первых, не «Гастрит», а «Рострум», а во-вторых, номер есть. Но Вадим не станет меня выставлять. Он же друг моего бывшего мужа, а этот экс-козёл, если твой склероз тебе не изменяет, тоже картинки пописывает. И потом, нужна хоть парочка новых работ, все мои нетленки уже в каталогах.
— Так, всё поняла. Давай быстро номер сотового Вадима и пока молчи.
Андре схватилась за мобильный, набрала продиктованные Надин цифры, выразительно корча нам рожицы в ожидании ответа.
— Вадик? Это Андре… Ты чего, кисюнь, свою кисоньку не узнал? Мадемуазель Андре… Да, та самая, которой ты в любви объяснялся на банкете после второй бутылки коньяка, когда я «Зелёный изумруд» спела. Припоминаешь? Очень хорошо. У меня к тебе серьёзный разговор. Ну, я в целом согласна на предложение. Так и быть, отработаю в твоей забегаловке за «спасибо»… На выставке у Дельфининой. Но ты ей намекни, что я большая ценительница современной живописи, пусть полотно какое-нибудь мне презентует. Побольше. И с тебя журналисты. Чтобы обо мне в тот же вечер в газетах написали…
Мы с Надин остолбенело молчали. Андре, улыбаясь, выслушивала что-то в трубке, накручивая прядку платиновых волос на палец.
— Кисюнь, я два раза предлагать не буду. Разве твой дружок не сказал? — Анька прикрыла трубку и повернулась Надьке: — Как мужа твоего зовут? Миша? — Затем снова заговорила в телефон: — Тебя разве Мишка не поставил в известность, что они с Надеждой делают совместную выставку в твоей галерее?.. Ах, даже так? А как упрашивал меня Мишенька… Вот какой же козёл твой друг… Нет, и не проси! Ладно, подумаю… Звякну сейчас этому горе-малевальщику. Пока, кисюнь. У тебя, когда я буду на сцене — как всегда брют, ты помнишь, да? Целую.
В полном обалдении мы уставились на подругу.
— Ань, ты разве с Вадимом знакома? — Надьке изменила её вечная невозмутимость.
— Сейчас звоним твоему экс-мужу — надо опередить Вадима. А его я знать не знаю! В первый раз с ним разговаривала, — Андре лучилась хитрой улыбкой. — Все вопросы потом. Набирай своего бывшего, Мишеньку, да? Только разговаривать я буду сама. Да, и про картину в подарок я не шутила. Хочу те ирисы, которые ты для меня второй год зажимаешь.
Каждая женщина у себя в дому и госпожа, и прислуга.
Мне нравится входить в квартиры, где тишина, ряды книг на полках, тяжёлые занавеси, мягкие кресла и прохлада. Именно так было у бабули со второго этажа — типичный петербургский интерьер. Картины, бронза, ковры и полумрак…
Хитренькие глазки выдавали в Аделаиде Ильиничне шкоду и непростую натуру. Подобные особи и в восемьдесят три года остаются кокетливыми и обаятельными. Трусики кружевные. Халатик шёлковый. Носочки с розочками. На щеки брызгает кислородным коктейлем. Я сразу оценила настоящую даму и поняла — подружимся. Потому что сама дамой не была, а противоположности, как известно, притягиваются.
И вообще работать оказалось не просто удобно, а суперудобно. Во-первых, старушка лучше, чем старик, а второй этаж лучше, чем пятый. Во-вторых, тысяча в день для меня сейчас — это сказка, где Иванушка находит клад. Нечто в этом роде и получалось, когда бабуля доставала из-под подушки бумажку с вознаграждением, обычно это происходило в восемь вечера, перед укладыванием спать.
Но работа оказалась нелегкой. И до этого момента приходилось изрядно покрутиться.
Например, когда мы стригли ногти.
— Поровнее! И чтобы полукругом! — Бабка Ада проверяла пальчиком, гладко ли.
Пожилая женщина следила за качеством тела. Зная, что ею уже никто не заинтересуется, кроме участкового терапевта, она тем не менее требовала макияж, причёску и элегантное бельё. И даже прокладки выбирала ароматические, с запахом экзотических акаций. Сумочку для зубных протезов и ту Ада собственноручно сшила из мадеполама и прицепила к ней две георгиевские ленточки — из гламурного патриотизма. Паркинсон был бы доволен такой больной.
— У меня всё переломано: позвоночник, шейка бедра, руки.
Я медленно поднимала бабулю с кровати и надевала на неё корсет.
— С ходу не затянешь, он тугой, держи руки крест-накрест, иначе не сойдётся.
После утяжки талия у Ады становилась осиной, как у Гурченко.
На кухню больная шла, опираясь на ходунки и осторожно переставляя ноги в носочках. Тормозила, перетаптывалась — задержка сигнала из головного мозга. Паркинсон — сложная болезнь. Но кушала Аделаида самостоятельно. Причём оказалась гурманкой ещё той. В сливки печенье покрошит, ягоды с мороженым. Сверху мёду, пряностей. Рот салфеткой подотрёт. Отведает первое, второе, компот. Таблетки — по штучке: красную, белую, голубую и треть жёлтой. Всё по методе.
Я не удержалась и поинтересовалась:
— Вы кем работали, Аделаида Ильинична?
— На руководящей должности, деточка. Ты ещё под стол пешком ходила, когда я в этом городе вторым человеком была. По правде — первым, да кому она, эта правда, нужна.
На кухне старушка любила покомандовать — никогда не угадаешь, что придумает к обеду или ужину. Да загоняет так, что себя не помнишь:
— Лия, давай приготовим тушёную капусту. В этом шкафу доска, здесь тёрка. Масло клади топлёное. Колбаску в блендере измельчи. Крышку бери стеклянную, ни в коем случае не металлическую. Под крышку сеточку, чтобы не брызгало. И не соли пока, не соли! Добавь перца…
— Может, проводить вас в кровать, я уж сама дотушу…
— Пожалуй.
Обратно тем же макаром: я передвигала ходунки, Ада за них держалась и медленно ножку за ножкой… Сложней всего на поворотах, чтобы не зацепиться за углы и двери.
Обвалив тело старушки на простыни, я выдыхаю и бегу на кухню, где, помешивая капусту, набираю номер Надьки:
— Новости есть? Или опять валяетесь с Андре? Вместе хоть лежите или по отдельности? Что-о-о? Сейчас прибегу, расскажешь.
Не закрывая двери в квартире, с этажа на этаж — как ветер.
— Вы чего, с дуба рухнули? Посуду бы лучше помыли наконец. Какие ещё картины, Надин, ты собралась здесь писать? Марш в свою мастерскую. У меня астма, я ещё жить хочу. Андре, ты чего лыбишься? Не знаю я рифмы к слову «харакири». Всё, мне пора назад. Бабка Ада с секундомером следит.
Помешаю капусту на кухне у бабки — проверю почту у себя в компе. От Стаса Мультивенко — ни-че-го. Вверх-вниз, как мячик. Кстати о мячиках: больная обожала массаж шариками для пинг-понга.
— Катай по спине. Ниже, там, где копчик! Теперь ногу — сильнее! Бедро! И голень! Подъём не забудь.
С меня три пота. Нет, четыре.
Но когда приноровишься, даже приятно — два шарика в руке: оранжевый и красный: играешь ими, и бабуле приятно. Под конец массажа намазываю спину гелем, шарики вязнут в смазке. У Ады слюна в уголке рта…
— Лия, а ведь мы ещё сегодня не включали витафон!
Я тихо ненавидела этот аппарат, но покорно прицепляла две чёрные нашлёпки на старушечью шею, разночастотные звуки неслись по квартире: у-у-у-у… Лечение голосовых связок — адское испытание для окружающих.
— Заметь десять минут!
— Да!
Обманываю и не засекаю, угадываю время. Люблю всё делать на глазок: класть сахар в варенье, добавлять уксус в мясо, соль в еду.
— Лия, вкусная капуста, но ты пересолила.
Виновато улыбаюсь и долизываю со сковородки сама.
Перед сном и утром меняю памперс, днем ещё масса дел по длинному списку Адиной дочки: «Вылить горшок, промыть его с „Доместосом“, подмыть маму тёплой водой, налить кипяченой холодной воды в кружечку для питья и баночку для протезов. Когда мама смотрит телевизор, положить под голову большую подушку. На спинке кровати оставить две таблетки от кашля. Включить вентилятор и средство от комаров, придвинуть велотренажёр к кровати, чтобы мама не свалилась». Домой иду на полусогнутых, но с тысячей в кармане.
Свекровь — как творение Рая,
Вы видите сами — какая!
Надин и Андре делают вид, что сосредоточенно разгребали весь день посуду в раковине, при этом до середины кучи они так и не добираются, ограничиваясь парой стаканов и тарелок, чтобы было из чего выпить и поужинать.
С тоской принюхалась: ну да, Надька уже смоталась за своими причиндалами и творит очередной шедевр. Встрепенувшаяся астма безошибочно потянула в комнату Забавы: с порога увидела подрамник, холст с силуэтом распотрошённого кота и палитру с размазанными красками, вонь от которых непереносима.
— Надь, ну почему ты не у себя в мастерской? Мы же тут сдохнем! — Я закашлялась. — Значит, все-таки мёртвая кошачья натура…
— Да, реквием по Мышу. «Убийство кота в восточном стиле». Пишу к выставке, она через неделю. Андре обработала Мишку на раз-два. Развела его ещё хлеще Вадика. Слушай, Лейка, я решила триптих написать. Портрет нашего Стаса по центру уже есть.
Я вздрогнула. Ну вот, заставляла себя забыть события той злосчастной ночи в мастерской у Надьки, а ей надо обязательно напомнить, заразе такой.
— Слева будет Мышь с кинжалом, — продолжала с высоким вдохновением вещать подруга, — а справа ненаш Стас с тем же кинжалом. Мне кажется, концептуальненько. Андре тоже завелась — второй день сочиняет хит на тему харакири.
Я вздрогнула снова. Так вот зачем была нужна рифма к этому слову. А я-то ещё по наивности своей думала, что только у бабки Ады крыша поехала. Надька вдруг резко повернулась ко мне и прошептала:
— Лейка, у меня в студии кто-то был. Когда мы с Андре смотались за красками и холстом, видели — всё вверх дном перевёрнуто! Хуже всего — кинжал пропал. А я ведь его спрятала за шкаф. И это видела только ты.
Приплыли. Повисла зловещая пауза, которую нарушила вошедшая в кои-то веки кстати Андре. Певица с удивлением вертела в руках пустую литровую банку.
— Надь, смотри, Лейка с заработанных денег вчера купила клубничного варенья на развес и, пока смотрела вечером футбол, всё слопала. Вот аппетит у человека…
Подруги всегда подтрунивали над моей ненормальной страстью к футболу, доставшейся мне в наследство от покойного Мечика.
— Нормально… организм требовал потных мужиков, бестолково пинающих мяч, и варенья… — хихикнула Надька. — Да, сосед, который Джульку отвозил, письма от твоих гавриков передал. Как, кстати, ты с этим классным самцом познакомилась?
Я призадумалась. Удивительно, как мы с Матвеем легко и быстро нашли общий язык. А ведь возник этот парень в моей жизни не так уж и давно, пару недель назад. Когда смотрел квартиру на нашей лестничной площадке. Одинокая соседка баба Шура всё время сдавала эту однушку. Сама жила в деревне, а от съёмщиков капали денежки. Вот так объявился и Матвей, искал жильё — пришёл по объявлению. Это было через день-два после свидания со Стасом. Ну да, где-то так… Совершенно не мой тип мужчины, но было в нём что-то брутально-притягательное. Да и вежливый он, внимательный. То сумку поднесёт, то улыбнётся, когда я, замотанная, по лестнице бегу. Спросит, не нужно ли чего? И друг у него живёт в «Золотой долине» — такая негаданная удача…
В прошлую субботу Матвей по моей просьбе привёз мне письма от детей — мы любили с козлятами шутливо переписываться, рисовать друг другу смешные картинки.
Припомнив, в каком виде я застала Матвея, когда просила его отвезти Джульку за город, слегка покраснела.
— Читай вслух, чего у них там, в Простоквашино? Как там новые русские поживают? Ещё не всё застроили дворцами?
Надин ненавидит новых русских, считая их тупыми и ограниченными. Ненависть своеобразно выплеснулась на мою свекровь, после того как подруга в первый и последний раз приехала в гости к нам с Иаковом за город. Мой первый муж все усилия бросил на строительство дома для «любимой мамы». Под Выборгом тогда ещё не было коттеджного посёлка «Золотая долина», рядом «красовалась» убогая деревенька. Страшно вспомнить, сколько сил и денег вложили мы с Иаковом в строительство «царской избушки» для Сары Моисеевны. Сама и пальцем не пошевелила, только критиковала всё. На фоне покосившихся домишек коттедж действительно, к полному удовлетворению свекрови, смотрелся по-царски.
После развода загородный дом достался мужу и его матери — я даже не спорила. Немного утешало то, что со всех сторон стали возводиться хоромы, намного более помпезные, чем у Сары. От чего та исходила чёрной желчью, осуждая каждый новодел.
Первый листок из «Золотой долины» — от Али:
Привет, мамзик! У нас всё хорошо. Поливаем огород бабушки Сары. Воду носим с реки. Прикинь, она теперь выращивает всякую хрень на огороде. Растут кабачки такие огромные, что внутри у них селятся муравьи. Ещё есть помидоры, все маленькие, а один большой жёлтый. Бабушка его очень бережёт, поливает три раза в день. Но помидор почему-то не краснеет…
На этом месте я утёрла слезу.
У соседа Максимки козырный «зепер»! Старый, но доезжает до трассы.
— А что такое «зепер»? — спросила вдруг Анька.
— Да так теперь подростки называют «Запорожец», — отмахнулась я, продолжая читать.
…Давай купим его «Запорожец» за пятьсот рублей? Если у тебя нет пятиста, Максим соглашается отдать за триста. Напиши своё решение. Это очень важно!
Последнее предложение жирно подчеркнуто.
…Джульке здесь хорошо. Бабушка запирает её в дровянике. Потому что если выпустить, она сбегает. И приходит через шесть часов. А на следующий день мы узнаём, сколько кур и кроликов задушено у соседей…
— Охотничья — с гордостью прокомментировала я, — привар домой тащит.
— Лейка, ну у тебя и семейка! — заржала Надин. — Даже собака хозяйственная.
— Надька, хозяйственная только Забава, остальные так себе.
Открыла длинное письмо от дочки (Забава любит писать сочинения).
Мамуль, приветик! Бабка Сара на старости лет сошла с ума. Окончательно. Мичуринкой стала — вскопала две грядки на газоне. Говорит, надо экономить на всём. А мы хозяйство и так экономно ведём. В обед готовим салат и баранину. Мам, баранина так воняет, ужас! Вечером на бараньем жире жарим кабачки. Муравьёв из них выковыриваю я — мальчишки отказываются, а бабка Сара не только с ума сошла, но ещё и ослепла. А я не хочу кабачки с муравьями есть. Правда, вчера я на них на всех обиделась. Они мне весь вечер втроём доказывали, что свиньи грязные и некошерные, и кто их ест — сам грязный и некошерный. Мамуль, вот почему так получается: некошерная свинина очень вкусная, а правильная баранина воняет ужасно? Тогда я не стала из кабачков этих насекомых с усиками вытаскивать, так порезала. Самое смешное — они съели всё. Я сказала, что у меня живот от мацы пучит, не хочу. Мам, а муравьи кошерные? Вот бы нет! Так бабке Саре и надо. Она утром на остатках недоеденного салата и вонючей баранины делает яичницу, а я её есть не могу. И от голода тут умру, так и знай. Али и Аврашка просят сладкого, вышли нам печенья и конфет. Бабка Сара говорит, что у неё денег нет на сладости.
А ещё, мамуль, она заставляет нас после обеда читать книги. Я прочла «Горе от ума». Почему Чацкий полюбил такую дуру, мне не понятно. Авраам полистал «Бедную Лизу», чтобы бабка отстала, а Али сбегает в тихий час через окно и ловит рыбу на речке. Аврашка передаёт тебе привет. Он говорит, что его тошнит от сочинений, поэтому не посылает тебе ничего. Прощай, мамуль, видимо, пишу тебе в последний раз. Останутся у тебя только сыновья, а я умру здесь голодной смертью. Я тебя люблю, твоя ещё живая, но не сильно, дочь.
— Али всегда был такой непослушный… — на секундочку я взгрустнула, что дети далеко.
Андре с непониманием уставилась на меня. Ей больше всех было жалко Забаву.
Надька прервала сентиментальную волну:
— Понимаю твоего Али, вред от этих книжек. У меня вот, например, гемоглобин от чтения портится. Слабость и сразу в сон клонит.
Как биолог, я насторожилась: взаимосвязь чтения и гемоглобина мне не приходила в голову…
— Надь, а как же ты в академии училась без книг?
— А так и училась. Я же не читать училась, а рисовать. У нас однажды на скульптуру мальчик поступал одарённый, так вот в сочинении на тему «Чем мне нравится Лев Толстой?» он написал всего одну фразу: «А почему бы Льву Толстому мне и не понравиться, если он классик». Мальчику поставили три, за него преподы коллективно сочинение переписали — боялись потерять редкое дарование…
К письму был приложен рисуночек от Забавы: переспелый жёлтый кабачок, населённый гигантскими мордатыми и усатыми муравьями. Внизу приписка: «И ещё мы передаём тебе с дядей Матвеем гостинчик, бабка Сара разрешила взять самый большой кабачок для мамы».
— Знает свекровка, что тебе надо, Лейка! — расхохоталась Надька. — Муравьи это не то что кошерно, это — козырно!
— Да зачем мне с муравьями-то?
— Два в одном: и овощи, и мясо. Нет, три в одном: ещё и с усиками… — подруга захлёбывалась от смеха. — Вы со Стасом какими презиками пользовались, признавайся?
— Никакими, — промямлила я.
И тут же шевельнулись во мне смутная тревога и предчувствие, как будто «Книга перемен» шепнула какую-то тайну из будущего…
Отдыхать надо до того, как наступит усталость.
На следующий день, в субботу, город окутал смог — горели торфяники. Плюс влажность… Этот июль запомнится надолго.
Надин жаловалась, что погода давит её. «Убийство кота в восточном стиле» не идёт: дух Мыша требует добавить в натюрморт миску с сухим кормом по центру стола, а это портит весь замысел триптиха. Надька лежала в прохладной ванне с сигаретой, договариваясь с духом покойного кошака. Андре скрашивала природные аномалии фруктовым льдом, бормоча под нос рифмы для будущего хита.
Моя подопечная с Паркинсоном страдала меньше всех. В её комнате висел плотный запах гари, а бабуля ещё подпускала дымку из дамской сигаретки, не отрываясь от сериала про запутанно-страстную любовь.
От серии к серии дымовая завеса становилась гуще. Ада уже не видела героев и просила комментировать, кто кого целует и кто кого бьёт по морде. Я нехотя распутывала отношения на экране, а сама размышляла о Стасе.
На странице в «Моём мире» я узнала о нём следующее:
за последние семь дней Стас Мультивенко не совершал никаких действий;
за последние семь дней Стас Мультивенко не задавал вопросов и не отвечал на вопросы;
за последние семь дней Стас Мультивенко не писал в сообщества, не вступал в сообщества и не выходил из сообществ.
Немного. Я бы даже сказала — совсем ничего.
Аделаида Ильинична попросила разморозить к обеду рыбу.
В нижних отсеках холодильника навалено продуктов: пельмени, котлеты, грибы, клюква, овощи, сыр, палки колбасы. Но нужен только хек — бабуля требует именно его.
Дёрнула за хвост противного хека, но тушка плотно примёрзла к стенке ящика и не поддалась. Ада подогревала мой пыл гиканьем и притопыванием в ходунках. Чтобы продемонстрировать больной уверенность, я со всей силы рванула рыбину, и она оказалась в моих руках вместе с куском пластмассы от ящика. Так я начала ломать хозяйский холодильник. Позже я продолжила это дело более основательно, а пока мы перекусили, чем бог послал.
Когда Аделаида Ильинична опять попросила достать набор для маникюра, я слегка удивилась — ведь мы накануне уже отполировали её коготки. Окончательно меня насторожила просьба взять большую лупу из шкафа.
Бабуля высунула голые ступни ног из-под простынки:
— Сегодня мы сделаем педикюр под лупой. Тот, что ты сделала в прошлый раз, никуда не годится. Ногти слишком длинноваты и они не идеально ровны…
Я присела у ног ада. То есть Ады. Держать лупу и одновременно стричь было, прямо скажем, неудобно, но первые два ногтя я отшлифовала, честно рассматривая их в подробностях через увеличительное стекло. Дальше начала хитрить своим обычным способом — лупу отодвигала в сторону и преспокойненько пилила и обтачивала рыхлые жёлтые пластинки на глазок.
Бабуля покряхтывала и постанывала, иногда дёргаясь, когда я слишком сильно задевала ножницами или пилочкой… Но ведь стригли-то по второму разу. А что, если завтра Ада потребует по третьему — срезать будет уже нечего.
— А почему ты без маникюра? — спросила старушка.
Я пожала плечами. В прошлом месяце мой виртуальный ухажёр из чата знакомств спросил: «Какого цвета у тебя маникюр?» Я честно сообщила: «У меня нет маникюра». На что он написал: «Ну тогда об остальном даже и не спрашиваю, ты — не женщина». Хотела ему ответить, что маникюр — это уход за ногтями, и у него не может и быть цвета, но решила не метать бисер.
Каждый пальчик Ада проверяла рукой — нет ли зацепок? И только после этого разрешала переходить к следующему. Я удивлялась её несгибаемой силе любить себя. Смогу ли я так когда-нибудь? Может, и смогу, если со мной случится Паркинсон.
Неожиданно мне стало жалко себя, и слезинки упали на ногу Ады.
— Ты чего? — вскинулась бабуля. — Бальзамом смазывать ещё рано! Не лей раньше времени, это в самом конце, когда все пальчики промассируешь…
Экзекуцию прервало появление Андре:
— У вас дверь открыта была… Лейка, ты что делаешь? — Андре остолбенело уставилась на меня, сидящую у ног бабки Ады с полировочной пилкой.
— Милочка, вы в моей квартире без приглашения, потому извольте выйти вон! — Аделаида Ильинична кинула полный ненависти взгляд на мою ошарашенную подругу.
— Ни фига себе пироги с котятами! — рявкнула Анька. — Бабка, а ты знаешь, сколько педикюр в салоне стоит? А при выезде на дом — в два раза дороже. Лейка, пошли ты эту купчиху в жопу. Мало ей того, что ты за ней дерьмо выскребаешь? Прямо сейчас уходим — тебе мама по межгороду звонит. Из Австралии, кажется.
— Пошла вон, шалава! — заорала бабка Ада. — Вон! Вон из моего дома!
— Бабка, а ты, оказывается, ещё и дура конченая? Вот зачем тебе, карге старой, педикюр? — Андре нехорошо прищурилась. — Тебе того, исповедоваться пора уже, о вечном думать, грехи замаливать да тапочки белые запасать. А я, так и быть, за тебя пошалавлю. На этом свете. Лейка, ты идёшь? Никаких денег с этой восставшей из ада грымзой не нужно.
Аделаида Ильинична потеряла дар речи. Во даёт Андре! Паркинсон отдыхает.
Мне было жалко так вдруг бросить бабку Аду. По-своему, она неплохой человек. Одинокая. Несчастная. Да и денег надо хоть немного отложить к сентябрю — Алька и Забава идут в школу. Слава богу, Абрашка уже окончил. Только с ним другая морока — поступление в институт. Однако всякая жалость бесследно испарилась в воскресенье, когда произошёл вечерний сеанс насилия. Уже не в спальне, а на кухне.
Бабке Аде нравилось экспериментировать с продуктами и блендером. На этот раз ей приспичило взбить в миксере три вида колбасы — «Кровяную», «Ливерную» и «Зернистую». Старушка с упоением добавляла к измельченным колбасам чёрный перец, гвоздику, майоран, лук и чеснок. На выходе получилась бурая пахучая паста. Сама заядлая кулинарка её не ела, а потчевала меня. Только «Ливерная» и «Кровяная» не лезли мне в глотку, почему-то напоминая о вывалившемся ливере ненашего Стаса в мастерской. Хотелось вырваться и вырвать, но Ада крепко держала меня у трапезы.
— Намазывай на хлеб, не стесняйся, Линейка… Так тебя называет подруга?
Увидев, что паштет не убывает, старушка предложила:
— Угости свою подружку, Линейка, снеси ей. Скажи от бабушки Ады.
Аделаида Ильинична торжествующе прищурилась. Я с трудом проглотила застрявший вдруг комом в горле паштет. Наплевала Ада в него, что ли?
— Спасибо! Она будет счастлива! Я сейчас…
Кинулась на свой этаж. Там всё без перемен: Надин в ванной, Анька валяется с мороженым и ноутбуком. Предложила им колбасную смесь, на что услышала от Андре:
— Брось котам во дворе! Пусть сдохнут!
Упоминание о сдохшем котике снесло меня в тоску о Мыше.
Мельком заглянула в Яндекс:
В Дагестане уничтожены четыре предполагаемых боевика.
Теплоход врезался в опору моста.
В ДТП с участием маршрутки погиб человек.
За последние восемь дней Стас Мультивенко не совершал никаких действий.
Совместила в одну картинку: уничтожены, врезался, погиб…
— Девчонки, у нас уже два трупа — ненашего Стаса и кошачий. И мы ещё в новости не попали. Почему?
— Оно тебе надо? Новости? Лейка, читай лучше «Вести культуры». Смотри: певица Лена Ленина полностью обнажилась, Мел Гибсон угрожал сжечь дом из-за отсутствия орального секса. — Андре заржала, слизывая мороженое.
Я позавидовала непрошибаемому цинизму подруги. Мне не удавалось так просто относиться к происходящему.
Надо что-то делать с ненашим Стасиком. Не будет же он вечно лежать в анатомичке? Мне было понятно, что от Андре особой помощи ждать не приходится. Анька вся погружена мыслями в будущую выставку. Мне же хотелось как можно скорее забыть весь этот ужас, пережитый в мастерской, и вернуться в тот день, когда красивый мужчина подошел к ларьку «Роспечать» и попросил у меня китайскую книгу…
Вечером в понедельник я стояла у мартена уже в своей квартире, временно превращённой любимыми подругами в коммуналку. Какая же всё-таки тяжёлая работа сиделки. Отжаты все силы… Однако готовить и здесь надо, чтобы хоть что-то сэкономить из заработанного. Кабачок от Сары Моисеевны оказался востребованным. Даже с муравьями. Вырезать сердцевину с восковыми семечками и насекомыми — дело одной минуты…
Хорошо ещё, что у меня в запасе фирменный рецепт для «Кабачка из ничего» имеется. Я шинковала жёлтые рассыпчатые дольки на кубики, параллельно напрягая мозги и остатки знаний по биохимии: можно ли заменить майонез молоком и мукой. Бежать в магазин — нет сил, а подруг уже не допросишься. Так, придумала. Пожарив две ложки пшеничной муки на подсолнечном масле до золотисто-коричневого цвета, я залила в сковороду молоко. Быстро замешала вскипевшую жидкость с густой поджаркой. Соус для кабачков почти готов. Что там у нас из специй осталось? Сухой сельдерей добавлять нельзя ни в коем случае — перебьёт весь вкус. Ох, ну за что мне это — в кухню ввалилась Андре с листочком бумаги и карандашом.
— Ну, как там твоя бабка из ада поживает? А если ей приспичит интимную стрижку на лобке сделать? Запомни, Лейка: только ты сама можешь разрешить сделать из себя рабыню! — Андре с интересом принюхалась. — Мать, оказывается, не только Забава, но и ты умеешь вкусно готовить?
— Ань, отстань, а? Сил нет — вот дотушу вам ужин и спать иду. Надин, я так понимаю, творит?
— Нет уж, Лейка, тебе придётся меня выслушать. Мы с Лятрекшей сегодня весь день обсуждали выставку. Вроде всё на мази, но есть проблема: нужен администратор. Надькина дизайнерша отдыхает за границей, и мне в голову пришла гениальная идея.
Я вздрогнула. Ну всё! Где же я так нагрешила-то в этой или прошлой жизни, а? За что мне, Господи, какой бы ты национальности ни был?
Анька же стала вдруг бормотать:
— «Харакири — прибили». Блин, «…харакири — стреляют в тире…»
— Бокал дайки́ри, — ляпнула я, и Андре восторженно взвизгнула. — Уйди с глаз моих, Ань, быстро! Поговорим завтра. Иначе харакири будет тебе. Прямо сейчас.
Видимо, зажатый в моей руке длинный разделочный нож показался певице вполне убедительным доводом. Я наконец-то впервые за весь день осталась одна. А ведь ещё неделька — и сиделка будет нужна уже мне… Кстати, какая приправа напоминает по внешнему виду муравьёв в молочном соусе? Ага, кабачок мои подружки будут есть с тмином.
Кухарка сама себя не отравит.
Утро вторника началось со скандала. Сквозь сон я услышала ор Андре:
— А я тебе говорю, что муравьи! Мало того что эта грымза памперсная позавчера пыталась меня колбасным дерьмом отравить из зависти — с неё станется. Но Лейка! Нет, не буду это есть, ни за что, и тебе не советую. Лейка с адской бабкой вообще последние мозги растеряет… Да в жопу Таиланд — что муравьи, что тараканы — одна хрень…
Угу, значит, мой фирменный кабачок подруги заценили.
Так, надо вставать и плестись к адской бабке. Шесть дней продержаться осталось.
Первое, что бросилось в глаза, — пустая мойка. Чистая, сухая. Надин невозмутимо уплетала жёлто-белую кашицу с семенами тмина. Андре тут же накинулась на меня:
— Лейка, вот скажи, ты правда нас с Надюшей так ненавидишь?
— Ань, успокойся, это тмин. Кто посуду помыл?
Надька кивнула, мол, она, и ехидно ткнула в пакетик с тмином на столе.
— Как тмин? Надька, ты зараза! — Анька бросилась к пустой сковороде. — Ну-ка, отдавай свою тарелку!
— Ты же на диете, — съехидничала Надин. — Вку-усно.
— Надюш, а ты того, не в положении? — Андре уставилась на нее. Надька поперхнулась. — Целую сковородку съела… Ну ты даёшь, мать! Лейка, я тебя записала на маникюр. В эту субботу Ты у нас ещё станешь Анджелиной Джоли! Клянусь педикюром адской бабки!
— Откуда у меня деньги? До сих пор без маникюра жила, обойдусь и сейчас. И потом, я до воскресенья ещё у бабки работаю.
— Лейка, ты не поняла. В воскресенье выставка. Надька в усиленном темпе малюет иконостас с харакирями, а я к нему уже мотивчик подобрала. Слова осталось только… А ты будешь у нас администратором, должна соответствовать. Деньги есть — я вспомнила, что полгода авторские за песни со сберкнижки не снимала. Там должно поднакопиться, тысяч пятнадцать — двадцать. Эх, не Америка, блин…
Я только вздохнула, не имея сил отбиваться от авантюры подружек, да и к бабке опаздываю. Впереди ещё целых пять дней — что-нибудь придумаю.
Чего вы не понимаете, то не принадлежит вам.
В четверг вечером, после очередной вахты у бабки из ада (с лёгкой руки Андре мы называли её теперь только так), ввалившись домой, я вдруг услышала трёхэтажный мат. Орала Надька:
— Ять… Вообще охренела? Рыбку — не отдам! Это святое! Только Кошка меня понимала, слушала всегда, ни слова поперёк не сказала за всю свою недолгую жизнь! Не то что ты — тебя вообще никогда не заткнуть!
— Девчонки, чего опять ссоритесь? — Я устало присела на табурет. — Как же накурено на кухне, а?
— Да Надька свою Рыбку по имени Кошка зажимает, — хмыкнула Андре. — Говорит, что любит её до сих пор. Некрозоофилка прямо!
От усталости я плохо понимала, о чём речь. И спросила:
— Надь, ты что, кошечку завела? А при чём здесь рыбка?
— Ой, держите меня семеро… — закатилась от хохота Андре. — Лейк, её Рыбка уже давно, того… «Рыбка Кошка», которую Надин на тефалевой сковородке прикончила…
Надька, вскочив, схватила какие-то листы со стола и приголубила ими Андре по голове. Анька, отбиваясь, ржала как сумасшедшая и пряталась за меня.
— Так всё, брейк! Брейк! — завопила я. — Надь, сядь, а. Как человека тебя прошу. И ты, Ань, не подначивай. Что тут у вас? Вообще не понимаю, что происходит.
— «Лилиями» пусть подавится, а «Рыбку» не отдам, и не уговаривай. Мало ей того, что «Ирисы» у меня отбирает! Скотина! — Надька, покраснев, истерически чиркала колёсиком зажигалки, пытаясь прикурить.
— Нет, скажи, пожалуйста, какая краля! Тьфу! — возмущению Андре не было предела. — Я кручусь, а она… Как будто мне одной выставка нужна. Вон уже макет каталога прислали. Как я их уговорила в долг сделать, сама не понимаю. За себя никогда так не просила. С Вадимом договорилась, что плату за выставку возьмёт двумя Надькиными «нетленками» и процентом с продаж. Потратила время, водя его по мастерской. А Лятрекша даже не соизволила присоединиться! Озарение у неё, понимаешь ли. Красота по-японски, блин.
Надька только вздохнула.
Андре продолжала нагнетать ситуацию:
— Надь, у тебя ни стыда ни совести: мы же живём сейчас за счёт Лейки. Она в аду работает, дерьмо выносит, а ты пожалела две свои маляки. Кстати, Вадим обещал, что повесит их среди картин этого, как его, Казимировича, — крутого аномалюка. Тебе ж прямая реклама…
— Анималиста, — поправила Надин. — А при чём тут мои «Лилии»? Это же растения.
— Вадим сказал, что морские лилии у тебя, как животные. И там же рыбки между ними плавают. Короче — он так захотел.
— Морские лилии — действительно разновидность иглокожих, — некстати дало о себе знать моё фундаментальное биологическое образование, полученное в ЛГУ. — Ближайшие родственники — морские звёзды и огурцы.
— Вот, даже Лейка согласна, — продолжала Андре прессовать подругу. — Эх ты, хоть её послушай, Лятрекша, она ж с красным дипломом единственная среди нас. Огурцов игложопых пожалела, нарисованных…
— Ладно, делайте, что хотите, — вздохнула Надька. — Лишь бы хоть одна картина нормально продалась, надоело консервами питаться. Кстати, что у нас с фуршетом — где деньги брать будем?
— Не ценишь ты меня, Надь, — хитро прищурилась Анька. — Я уже обо всём договорилась. Нам девочки из клуба «Грешницы» всё организуют. Знаешь такой? Я потом у них отработаю разок в ночном шоу.
— А, эти, «лишь бы нам было хорошо»? Не хиппи и не панки? — Надин озадаченно рассматривала макет каталога. — Никогда не понимала лесбиянок, как можно спать только с женщинами. Лучше уж бисексуалки — у них кругозор шире.
Андре лукаво посмотрела на меня, кивнув головой: мол, я всё понимаю, но тебя не выдам, ничего не скажу. Смеяться сил не было.
Подруги приступили к правке каталога, а еще надо было стартовые цены на шедевры Надин проставить. Меня клонило в сон, но отпускать меня спать они не собирались.
— Ань, вот зачем такая дорогая бумага и цветная печать? Сделали бы обычный прайс-лист, чёрно-белый, — бубнила недовольная потерей трёх картин (включая «Ирисы») Надин.
— Вот уж нет! — горячилась Андре. — Всё должно быть пафосно и богато. Сам Мультивенко приезжает к тебе на выставку, я договорилась. А за ним и его заместители потянулись. Глядишь, раскупят твои кули-мули по выгодной цене.
Я аж проснулась от неожиданности. Мы с Надькой уставились в четыре глаза на Аньку.
— Ну, не я лично договаривалась, Храм помог. У него с Мультивенко-старшим свои дела. Я, когда начала записывать песню «Харакири», рассказала Андрею про выставку, иначе пришлось бы за студию платить. Вот он и придумал — практически премьера песни. Сейчас уточняется список гостей. Теперь понимаешь, что всё должно быть шоколадно? Кстати, дай-ка телефон своего Мурашки, у меня парочка идей по поводу твоего критикана. Да, и надо легенду придумать для Лейки.
— Ну уж нет! В воскресенье мне последний день у бабки работать, если дочка её не вернётся пораньше. Я ещё согласна тихо-мирно сидеть на кассе и записывать покупателей, но никаких легенд! — Спать мне расхотелось совершенно.
— Вопрос с бабкой я беру на себя. А что касается легенды — ничего ты не понимаешь, Лейка. Нам нужно как можно больше продать, причем как можно дороже — я своим именем заручилась. Поэтому будешь предупреждать потенциальных покупателей шедевров нашей Лятрекши, что проводится необычный аукцион: посетитель называет свою цену — ты записываешь, по итогам картина достаётся тому, кто предложил больше.
— Ань, так не делают! И потом, всё равно половину загребёт Вадим. В таких крутых галереях — стопроцентная накрутка.
— Никто не делает, а мы будем первые. Не спорь, Надь! Дело тебе говорю. С Вадимом я договорилась — он берёт половину от цены из каталога, если картина продаётся. Сечёшь фишку? Всё, что сверху, — наше. Вот нам и нужна Лейка. Будет разводить покупателей на бабло.
Я разводила в этой жизни только собак (вернее, Джулька сама разводилась на щенков с удручающим постоянством), поэтому план Аньки показался мне полным бредом, о чём я и не замедлила сообщить подруге. Надин бурно меня поддержала.
— Ну, вы и клуши! — Андре с иронией смотрела на нас. — Просто поверьте мне, и все. Сам факт, что кто-то может предложить больше, будет сильно стимулировать наших непростых гостей. Осталось придумать Лейке сценическое имя.
— Зачем мне псевдоним? У меня и своих фамилий хватает. Лия Хаимович, Лия Непийвода, Лия Махмадали, девичья, наконец… — я едва дышала в задымлённой кухне.
— А затем, кисюнь, что ты у нас будешь великим знатоком из Китая. Кому твой советский интернационал интересен? Надо дать пафоса и экзотики. А то Лятрекша всю жизнь будет только на хлеб без масла зарабатывать. Да и я в пролёте окажусь со своими обещаниями. Короче, Лию сокращаем до Ли. Будет очень по-китайски.
Я мученически посмотрела на Аньку. Её ай-кью меня всегда удивлял. Объяснять подруге, что это фамилия в Китае, причем самая распространённая, как у нас Иванов, Петров, Сидоров, — бесполезно. А вспомню бабку Ли, так Андре тем более не отстанет. Но её было всё равно не остановить:
— Лейк, быстро говори первый пришедший в голову популярный бренд в Китае.
Видимо, я не очень хорошо поняла Андре. Или та не очень чётко выражала свои мысли. Для меня бренд — торговая марка, а не псевдоним. Потому я и ляпнула «Хайсянь». Всегда мечтала попробовать суп «хого» с морепродуктами.
Нет похорон без покойника.
Пятницу для завершения операции «Стас-Стас» мы выбрали по двум причинам. Первая: бывший муж Надин уступал ей свою «Газель» для перевозки картин на выставку. В субботу транспортное средство было ему нужно самому для той же цели. Вторая: Дашка уезжала на выходные за город, а без неё доступ к телу в анатомичке проблематичен. Да и практиканты-вечерники могут помочь погрузить.
Лето разливалось аномалиями. Так кричали синоптики. Не понимаю, почему сильный мороз и крепкий зной стали отклонениями от нормы? Мне нравится жара. И грозы.
В девять мы ехали по Выборгскому шоссе. За рулем сидела Андре. Тарахтело радио: «Сегодня в Петербурге были штормовой ветер и ливни…» Вдоль дороги стояли расколотые деревья с пустой сердцевиной — коричневатой, выеденной годами. Гроза обнажила то, что скрывалось за корой.
— Слышала про смерч в Колпино? Кто бы мог подумать, не на Гавайях и не в Канзасе, а в тихом провинциальном Колпино.
— Днём трамваи не ходили — расплавился битум, в который впаяны рельсы.
Мы перебрасывались аномальностями, старательно обходя стороной содержимое свёртка, лежавшего сзади на полу. Бедный ненаш Стас… Асфальт выдавал на дальнем плане миражи. Термометр показывал тридцать семь градусов по Цельсию.
С обочины вспорхнул голубь. Он летел медленно, разморенный от жары. Взвизгнув, Андре начала тормозить… Послышался удар. Я обернулась и посмотрела на шоссе. Птица лежала с растопыренными крыльями. Продрало морозом — не люблю свежую смерть, которая налетает внезапно как ветер — и ломает…
— Как же так? Я ведь пыталась остановиться! — убивалась Андре.
— Успокойся! Это был больной голубь. С птичьим гриппом.
— Всё равно неприятно.
— Ты слишком чувствительная.
— Я за три года, пока жила в Москве, столько кошек и собак объехала. Они всегда неожиданно бросаются под колёса, но мне удавалось не сталкиваться, даже по московским пробкам. И надо же! Дурацкий голубь! Он как-то странно летел. Это жара. Сегодня в середине дня у меня сжало виски, пятна поплыли перед глазами — тепловой удар, наверное. Надька вон, когда картинки малюет, ноги в тазу с холодной водой держит. Говорит, так легче. — Андре непроизвольно набирала скорость.
— Ань, смотри на знак, идиотка, гаишник впереди! Всё, вляпались!
Мы втроём оцепенело уставились на подходящего к нам сотрудника ГИБДД.
— Девочки, говорить буду я. Вы — немые! — Андре, вытащив из помертвелых рук Надьки доверенность, выскочила из машины.
— Товарищ генерал, я опять что-то нарушила? — От приторно-сладкого голоса Аньки гаишник остолбенел. — Вот так всегда, я такая невнимательная… Товарищ генерал… Капитан? Извините, я в звёздочках совсем ничего не понимаю. — Андре провела коготками по погонам «генерал-капитана».
А ведь у неё получится. Не может не получиться, иначе нам всем кранты. Стоит только проверить салон.
— Да, конечно, записывайте номер… у меня московский, сами понимаете, — ворковала Андре. — Восемь, четыреста девяносто пять, сто двадцать три, сорок пять, шестьдесят семь. Ну, мы поехали? Звоните мне, я вас на свой концерт приглашу.
Анька резво тронула с места машину. Мы с Надькой молча смотрели на её вспотевшую спину.
— Пронесло, — прошептала Надька.
— Это меня чуть не пронесло, как Бормана из анекдота, от волнения, — Андре пробирала дрожь. — Всегда, когда перенервничаю, живот крутить начинает. Интересно, когда этот крендель в погонах поймёт, что я ему левый номер дала? Назад поедем по другой дороге. Надь, долго ещё до твоей рощицы заветной? Копать будете сами, девочки. У меня стресс…
Через три часа, вернувшись и поставив возле дома машину, мы с Надин в ближайшем подвальном магазинчике взяли трёхлитровый пакет красного вина с дурацким названием «Ласковые сети». Жара всегда красного цвета. Андре, выходя из машины, глянула на крышу, видимо боясь увидеть голубиную кровь, но там ничего не было.
— Долго не забуду этого голубя, — сокрушалась Анька. — Разбитые птицы не к добру. Что-то случится.
Как биолог, я строила предположения, что у голубя был орнитоз, и ему поплохело от болезни, которая заразна и для человека, и, может, неплохо, что переносчик инфекции отошёл в мир иной.
— Помянем его душу! — всхлипнула Надька.
— Угу.
«Ласковые сети» пурпурно размягчали и без того варёное тело. Мы поднимали бокалы за наше здоровье, за упокой ненашего Стаса, захороненного в красивой роще, и птичьей души. А синоптики вещали: «Уходящий июль в Петербурге вторые сутки подряд бьет температурные рекорды. Белые ночи прошли, но погода не даёт ни забыть, ни отдохнуть от дневного зноя. Гидрометцентр предупреждает: в течение недели аномальная жара точно не спадет…»