В науку нет коротких путей.
Утро той сумасшедшей субботы началось со звонка Аврашки. Оказалось, ему срочно надо в Питер — с ним связались друзья-абитуриенты и предупредили, что по конкурсу они не проходят в вуз на выбранный факультет.
Для переписки по Интернету и выбора другого факультета Авраам как раз и должен был вернуться. Алька с Забавой остались. Бедная Сара Моисеевна с двумя некошерными внуками — тяжело ей придётся. А ещё и Джулька. Мне почему-то было совсем не жаль мою первую свекровь.
Только я договорилась с Матвеем, что к обеду он привезёт из «Золотой долины» сына, как позвонила Дашка. Напомнила про тушёную свинину к понедельнику, она уже на неё гостей пригласила.
Случайно мы затронули тему вступительных экзаменов, и оказалось, что мой Авраам и дочка Дашки — ровесники. А потому вопрос поступления в институт обсуждался нами не просто горячо, а горячечно. Тем более что детки подали документы в раскрученные вузы.
До этого Иаков напирал на Авраама с мудростью, настоянной на двадцатипятилетнем опыте работы в научном институте…
— Поступай, сынок, в большой университет. Только после окончания этого учебного заведения ты сможешь чувствовать себя разорившимся дворянином. Никем не стать, ничего не зарабатывать, но испытывать уважение к себе.
Авраам не захотел стать разорившимся дворянином. И поэтому ориентировался на специальности, за которые платят. И соответственно подал документы в ИМХО — Институт механики, химии и оптики.
В советские времена вуз хитовым не считался — слабые умы на этих предметах: техническая физика, физическая химия, оптотехника — ломались, но выжившие перельманы двигали прогресс. Перестраиваясь под веяния двадцать первого века, ректор выбрал перспективную модернизацию — в программу ввели компьютерный дизайн, бизнес-информатику, менеджмент. Конкурс вырос в десятки раз. Однако, наполняя институт новым содержанием, профиль оставляли прежним — оптическим, отчего названия кафедр стали звучать своеобразно — оптоинформатика, оптодизайн, оптомуниципальное управление… Впрочем, бессмысленная «оптовость» направлений никого не отпугивала — абитуриенты толпами атаковали ИМХО.
Я угорала, глядя, как подрастает циферка проходного балла.
— Дашка, ты помнишь, какой конкурс был в ЛГУ? Мы поступали — семь человек на место. На филфаке — двадцать пять, и это считалось запредельной цифрой. А в ИМХО пятьдесят человек на место.
— А такое бывает? — не верила Дашка.
— Бывает и хуже. К концу срока подачи заявлений на всех престижных направлениях вообще исчез вступительный балл. Дашка, только представь — сегодня баллы исчезли! Мне Аврашка по телефону только что сказал! — орала я в трубку. — Вместо них БИ!
Дашка закашлялась от смеха. Я опровергла её вопли:
— Нет, это не бисексуалы. — Надеюсь, Андре меня сейчас слышит, а Надька как раз наоборот. — А те, кто идут без испытаний, — льготники, целевики, медалисты и олимпиадники. И среди них битва — кто более льготный. У меня Аврашка родился в девяносто третьем, ты помнишь роддома пустые, тогда была предельно низкая рождаемость. Скажи, откуда берётся народ?
— Лейка, пойми, в Москву и Питер едет поступать вся Россия. В небольших городах вузы позакрывали, вот Ломоносовы и прут. Да ещё бюджетные места сократили…
— Да если бы только Ломоносовы… — Я вспомнила Джамбура, друга Авраама, уехавшего в Чечню к отцу сдавать три ЕГЭ на триста баллов. — Они получают отличные результаты на местах и едут с ними в МГИМО, а потом учиться не могут, вылетают или все пять курсов сдают за деньги.
— Не парься, куда-то твой Аврашка пройдёт.
— Именно, что куда-то, а не туда, куда хотел. А ведь он не троечник, и на платные курсы ходил — бабка Сара раскошелилась. ЕГЭ по информатике у него лучший в районе.
Украшение девушки — благовоспитанность, а не золоченая одежда.
— Что ты там про бисексуалов говорила?
Андре, зайдя ко мне в комнату, присела на край кровати.
— Лейк, вставай быстро, нас ждут великие дела. Лятрекша всю ночь под пьяную дудочку ненашего Стаса домулёвывала. Даже спать не ложилась, на кухне сидит. Надо для тебя прикид достойный выбрать. А в одиннадцать — в салон красоты, маникюр тебе делать. Ты у нас завтра заезжей знаменитостью будешь.
Я поморщилась. Если бы вчера не дала слово подругам — а всё «Ласковые сети» виноваты! — ни за что не стала бы сейчас напрягаться. Но уговор дороже денег. Пройдя на кухню и увидев Надин, подливающую себе вино в чашку из краника пакета, мне стало не по себе.
— Доброе утро, Лейка. Так, сбрасывай свой балахон. Стой! Повернись! — Надька взглядом-прицелом фиксировала мою полуобнажённую фигуру на фоне окна. — М-да, случай клинический. Низ твой, Ань. А с верхом мне корячиться.
Я вздрогнула. Это ещё что за делёж?
— Будем лепить из того, что есть.
Андре с Надин вдруг стали сыпать брендами:
— Может, твои брючки Cacharel? Нет, не помогут. Юбку Кукаи? Твоё джинсовое рваньё от Дольче и Габбана? Слушай, я подумала вдруг про мою блузку Армани из шифона…
— Идея. У меня к ней сумка, туфли и очки есть. С верхом решено. Во что низ упаковывать будем?
Я с ужасом слушала подруг.
— Нет, бриджи SASCH отстой полный. Придумала! Те твои обтягивающие джинсики, ниже пупка, Calvin Klein. Со стразами которые.
— Хорошо. С прикидом определились. Теперь смотрим на рожу. Лейк, ты хоть раз в солярий ходила? Ясно — глубокий пилинг, коллагеновая маска на час, вечером — автозагар. А косметику в фиолетово-серебристых тонах, поярче.
— С головой-то что делать? Одним походом в салон не обойдёшься…
Подруги как-то разом тоскливо вздохнули. Повисла пауза. Я сгорала от стыда. Вот уж не думала, что у меня так всё запущено.
— Ес! — заорала Андре. — Плохие волосы надо прятать. Парик от Герды, тот самый! Он у меня дома уже несколько лет пылится.
Мы уставились на сияющую Аньку: Надин с восторгом, я — со страхом. Никогда не носила париков.
— Кстати, сама собой отпадает проблема аксессуаров: уши прикрыты париком, шея — блузкой. Разве на руку что-нибудь? О, мой японский браслет подчеркнёт восточный колорит нашей китаёзы.
— Лейк, чего стоишь? Быстро одевайся! Опаздываем в салон! Надь — ты к себе, за блузкой и туфельками. Браслет не забудь. Мы по дороге обратно ко мне заскочим, за всем остальным.
Чужая одежда — только до вечера.
Откинувшись в кресле, я, несмотря на толстый слой коллагеновой маски на лице, пыталась подсмотреть, что делают с моими ногтями.
— Не надо глазки открывать, не стоит, вас же визажист предупреждал. Вы потерпите, уже скоро. Зато кожа будет как у молочного поросёночка. — Я непроизвольно вздрогнула. И здесь поросята.
— Андре, душенька, что ж у твоей подруги ногти-то обрезаны под корень? Варварство просто. Обязательно тёмно-фиолетовый лак? Ладно. Может, парочку стразов приклеить? Нет, на этом фоне хорошо будут смотреться серебристые иероглифы паутинкой — это последний тренд сезона. Ультрамодно. Делаем? Отлично. Кстати, когда я тебе повторно приклеила камешек, больше не отваливался? Я заказала ещё, на всякий случай. Обычно крепко держатся…
У меня засосало под ложечкой. Как-то само собой сообразилось, что за камешек имеет в виду слишком любезная маникюрша.
В салоне мы провели больше двух с половиной часов и оставили примерно мой месячный доход. Андре отмела слова благодарности и потащила в магазин нижнего белья. Я, внутренне застыв, не оказывала никакого сопротивления. Даже когда заехали к Андре и там собирали всё, что она считала нужным.
Вернувшись домой, мы застали Надин спящей на моей постели. Рядом были сложены пакеты с вещами.
— Пусть проспится, ей надо. Давай в комнату к мальчишкам, у Забавы — картины сохнут. А на кухне — освещение не то. — Андре приступила к пытке макияжем. Затем обрядила в брендовые шмотки.
Часа через два Анька за руку подвела меня к зеркалу в прихожей.
Я зачарованно застыла. Невысокая брюнетка с миндалевидным разрезом глаз смотрела на меня из зеркала с неподдельным интересом. Она была ослепительна. Я жадно рассматривала высокую грудь, полупросвечивающую через серебристо-фиолетовый шифоновый блузон, стянутый на талии (откуда она у меня?) узлом. Голый плоский живот ускользал в приспущенные на бёдра перламутрово-фиолетовые джинсы. Всегда считала, что у меня слишком широкие бёдра. Но вот у той, в зеркале, — идеальная амфора. Ноги в туфлях на высоких каблуках казались стройными.
— Ну чего молчишь? Не нравится? А мне кажется, неплохо. Вечером наложим автозагар, завтра приклею тебе накладные ресницы — вообще отлично будет. Так, губы в следующий раз подчеркнём поярче, поверх блеск нанесём, серебряный. Скулы можно чуть резче. Лейка, а вообще — ты красотка… Ты чего, идиотка, — не вздумай только завтра заплакать. А если чувствуешь, что испарина, — бегом в туалет. Я тебе сейчас объясню, как экспресс-восстановительные работы проводить перед зеркалом. И вообще — я тебя люблю. Ты такая молодец! Троих родила — и так потрясно выглядишь. Ну, не без моей помощи, конечно. Хрен бы Лятрекша так тебе боевую раскраску наложила.
Через полчаса Анька умчалась к себе, проводить предварительно-штукатурочные работы по боевой раскраске уже себя, любимой, на завтра. Пообещала заглянуть вечером, после записи в студии. Я рассматривала себя со всех сторон в зеркале — лет десяти как не бывало. Не хотелось смывать макияж, Новая я мне нравилась. И нравилась очень. Теперь понятно, почему Андре так долго всегда собирается.
Внезапно в замке повернулся ключ, дверь распахнулась. Абрашка, влетев в коридор, остановился:
— Здравствуйте!
Я недоумённо взглянула на сына. Тот, сбросив кроссовки, проскользнул в комнату и вернулся через пару минут с вопросом:
— А где мама?
Я расхохоталась. Сын пялился на меня во все глаза.
— Что, Абраш, уже от родной матери отказываешься? — мне было не просто смешно. Всё тело вдруг заполнила пьянящая лёгкость.
— Мать, ну ты вообще… Это точно ты? Слушай, а ты, оказывается, супер. Не, вообще обалдеть! — Авраам заулыбался и полез обниматься.
— Что за шум, а драки нет? — зевающая Надин рассматривала нас прищуренным взглядом. — Чувствуется рука мастера. Андре хорошо тебя сделала, Лейк. Только я бы губы и скулы подчеркнула сильнее, и ресницы накладные можно… Хотя — ты и так выглядишь на лимон баксов. Авраш, правда, мать у тебя классная тёлка?
Мы дружно рассмеялись. Втроём.
Перед тем как смыть боевую раскраску, решила совершить пробный выход в свет. Мусор давно никто не выносил. Вот и потренируемся в новой амуниции.
Едва я распахнула входную дверь и наклонилась за пакетами с мусором, на площадку выскочил Матвей.
— Вам помочь? — сосед с изумлением стал рассматривать меня. — Лейка, это ты? Всё, я сражён наповал. Девушка, давайте поженимся?
Я улыбалась до ушей комплиментам и шуткам Матвея. Он, галантно проводив меня до мусорных контейнеров во дворе, обещал завтра заскочить в гости.
Вернувшись домой и переодевшись в обыденное, я с неохотой стала снимать косметику с лица. Специальными салфетками, промоченными косметическим молочком, — всё, как сказала Анька. Наложила автозагар — и тут завибрировал мобильный. Ада, распрощавшись с подругой, сразу вызвонила меня — ей надо было срочно поменять памперс. Затем Аделаиде Ильиничне приспичило к приезду дочери запечь рыбу в духовке.
Естественно, моими руками и под её чутким руководством.
Превращение принцессы в золушку произошло с удручающей быстротой.
Бог сотворил мужчину и отдыхал, а сотворил женщину, и все потеряли покой.
В воскресенье двадцать пятого июля с утра Авраам бродил от старенького монитора моего компьютера к экрану навороченного ноута (подарок бабки Сары). Сын напоминал брокера на бирже.
— Ма, на эту кафедру мы пролетаем, сюда — тоже, а тут я пока двадцать четвёртый из двадцати пяти…
Институт оптоинформационных технологий днём и ночью показывал на сайте хронику изменений в конкурсе: каждый абитуриент мог увидеть своё место в списке претендующих на зачисление. Чем-то это напоминало игру на электронной бирже. И мы с Авраамом следили, сколько заявлений добавилось, на сколько взлетел проходной балл, где остались только БИ. До шестнадцати часов еще можно было перекидывать заявления с одного факультета на другой.
Надин не меньше нас психовала из-за племянницы. Та поступала в Академию художеств на живописный факультет.
— Лейка, врубись! Три места на весь город, конкурс двадцать пять человек на место, но что за человеки! Ребята седьмой раз поступают, по три года ходили на подготовительные курсы. Мне так их жалко, ведь всё заранее известно, места распределены… Племяшка, талантливая девочка, ездит по жаре — сдаёт «искусство», а мне знакомая уже шепнула: «Надин, ты тока не говори ей сейчас ничего, чтоб не сорвалась. Но шансов у неё нет».
— Надь, тащи, что ли, недопитую мадеру, я больше не могу про это думать!
— Нет, сегодня надо тормознуть с выпивкой — вечером открытие выставки, должны быть как огурчики. Я, пожалуй, уже поеду — надо боевой раскрас и прикид организовать поприличнее, а то на твоём фоне буду выглядеть урюпинской лохушкой. Триптих заедет забрать Михаил по пути на выставку. Предупреди его, что краска ещё не просохла как следует.
— Надь, а как вы вчера на студии, с Анькой? Записали её хит? Интересно же — расскажи. И потом, мне надо тебе кое-что сказать. Важное.
— Лейка, давай уже у Вадима поговорим, время будет. Мне много надо успеть. Андре зайдёт к тебе в пять. К семи жду вас в галерее.
Ну вот, я не успела рассказать Надьке про события в салоне. Даже не знаю, что теперь думать про Аньку.
Подозреваемая мною в нехороших вещах подруга в кои-то веки явилась точно по расписанию — в пять часов. Процедура превращения меня в «классную тёлку» во второй раз прошла намного быстрее. Андре, воткнув в область моей макушки поверх парика пафосные тёмные очки и повесив мне на плечо невесомую серебристую сумочку, осталась в целом довольна. Недовольной осталась я, когда узнала, что топать во всём этом великолепии в арт-галерею мне придётся в полном одиночестве. Андре спешила — ей надо было забрать фонограмму новой песни «Харакири» из студии.
Я чувствовала себя в новом прикиде, словно в латах и доспехах, — зажалась от смущения. Одежда, макияж, туфли прятали ту старую, привычную Лию… Но вспомнив, как не узнал меня родной сын, я снова рассмеялась. И латы вдруг полегчали, «прилегли» к телу как родные. Взяла второе зеркальце — поменьше, чтобы сзади увидеть в большом зеркале. С боков оценила. Я — не я? А какая разница! Бросила в сумочку документы, косметичку, которую выдала Андре, кошелёк с остатками денег от бабки из ада и поехала на выставку.
Вышла на «Площади Александра Невского» — захотелось пройти пешком через весь Невский. Когда ещё девчонки так оденут… Им ведь всегда не до меня. И мне самой не до себя. Какие уж тут мужики и романы. Да может, и не романы — но хоть свидания. А так хочется вольницы!
И вдруг как будто прорвалась во мне радость какая-то, влюбленность. Не к кому-то конкретному, а ко всему миру. Он, мир, такой красивый, и я в нем красивая. И я не бреду как слепая уставшая лошадь, по сторонам не глядя, а лечу красивой кобылкой — резвой, не нагулявшейся…
Внутри легко, будто сотни маленьких воздушных шариков несут меня, а походка твёрдая, уверенная. И улыбка — до ушей, дурацкая, но мужики встречные улыбаются в ответ. Может, оттого что девчонки разукрасили меня как индейца, а может, оттого что я красивый индеец…
Браслет мне нравился больше всего. И джинсы с низкой посадкой очень нравились. Виден живот, грудь приподнята — и так хочется оставаться такой красивой всегда. Так хочется! «Нет, я не такая», — шепнула мне одна Лия, застенчивая и смущенная. «Такая-такая», — рассмеялась другая… Которая видела так мало настоящей ласки и тепла. И пусть мужчины лишь скользят по ней взглядами, как солнечные лучики, но она вся блестит на солнце…
И совсем неважно, что уже тридцать девять. Любить я могу сильнее, чем в восемнадцать! И сколько ещё недолюблено, недосказано, недоцеловано, недо… Это в восемнадцать кажется, что всё впереди: самые важные слова, самые нежные поцелуи… А в тридцать девять, ты как роза перед заморозком. И до одурения хочется быть срезанной в тепло, только б не замерзнуть! Наверное, поэтому я и пошла со Стасом.
Наверное, поэтому и сейчас так хочется невозможного! Любви, приключений, перемен. И хочется верить в них так, как верят только в юности.
Надька сказала однажды:
— Лейка, знаешь, самое главное в жизни — это отношения между мужчиной и женщиной. Ничего важнее этого нет.
Не сразу согласившись, раздумывала — а как же дети? И остальное…
Но сколько я ни шерстила остальное, мужчина и женщина стояли в изначале.
Вспомнилось, как в университете с подругой Дашкой смеялись, что учимся ради мальчиков, ведь выгонят с факультета — не увидишь больше ни Пашки, ни Петьки… И дальше по жизни чего мы только ни делали ради наших мальчиков: рожали им детей, ждали их, шли за ними — куда бы ни позвали…
Но было во мне и другое!
Все думают, Лейка — прирожденная домохозяйка. А ведь это не так. Я никогда не отождествляла себя с тихими женскими персонажами. Мне хотелось в Африку, как Гумилёв, к Северному полюсу, как Амундсен. Я и на биофакто поступила, потому что в заповедник дальний мечтала уехать — дикую природу изучать, трудности испытывать в тайге или в пустыне. Хотелось быть сильной — не по мелочи, а по большому счёту: для свершения поступков смелых, свободных.
Мне претила осёдлая жизнь, кухни и размеренность. И при этом я столько сил истратила, чтобы именно кухни расцвели в моей жизни! Сбылось всё, о чём не мечтала, — баба и домохозяйка…
Так, может, сегодня есть шанс уйти в тот самый поход, о котором мечтала с юности? Плохо ориентируясь в сторонах света, мне в общем-то всё равно, в каком направлении идти.
Так зачем же я жду ещё каких-то знаков — ведь ласточки уже написали крыльями на небе — иди! И огненными лучами на откосах крыши — можно опоздать! И ветер добавил — ну какого хрена?..
Любовь — пожалуй, такое же мужественное путешествие, как одинокий поход по джунглям и пустыням. И не ломается лишь тот, кто не ищет причин и объяснений этому пути и завтрашний день воспринимает всего лишь как повод снова отмотать энное количество километров по бездорожью.
Я летела вдоль витрин, непривычная себе. И мысли летели не по расписанию… Прошлая жизнь, как растрёпанная ветром книга, листалась и открывалась на случайных страницах. Вот дом № 154, в котором я жила в крошечной коммунальной комнатёхе с двумя детьми и мужем… Всё тот же обшарпанный фасад, только нет больше кондитерской, где я любила выпить двойной крепкий кофе в хрупкой белой чашечке. Теперь в витрине сапоги, сумки. Гламур, который так любят Надин и Андре. Но рядом в уголке оконной рамы — семечко одуванчика с пушистым зонтиком, застрявшее в паутине. Ветер раскачивает семечко в легком гамачке… — даже крылышко бабочки кажется грубее…
Летом повсюду нескованная нежность. Густые запахи. Перебираю их, сладко мучаясь и узнавая — да, это пахнет кукурузой. А это — дыней.
У метро «Площадь Восстания» бабульки продают оранжевые лилии на цапельных ногах. И малину мягкую. Тёмную. Как венозная кровь…
Не поворачивая голову, проскочила мастерскую на противоположной стороне улицы, где произошло столько событий. Сегодня я не хочу об этом вспоминать.
Вот уже и мимо Аничкова моста… Небо мягкое — прогибается над Фонтанкой, жара тридцать восемь градусов.
Как давно я не проходила весь Невский пешком — от начала до конца. Так, чтобы не спешить, не заскакивать в магазины, не быть озабоченной. Но сегодня такое состояние души, словно беру откуда-то желание жить и радоваться, и оно не кончается, и сколько ни возьмешь, всё равно не кончается… И я передаю это желание дальше — встречным, улыбаюсь им, как своим друзьям, и от этого ещё больше счастлива. И все люди мне кажутся приветливыми и красивыми. И я сама с открытым сердцем — навстречу им.
Где-то внутри чуть слышным напоминанием мелькнуло: Лия, а ведь у тебя задержка месячных больше трёх недель, и это, скорее всего, не задержка, а беременность… И пусть! Я буду рада этому ребенку, как была рада трём предыдущим. Моя бабушка говорила: «Детей не может быть слишком много, как не может быть слишком много неба, воздуха и радости». Да, быт меня удручал, но никак не дети! Оглядываясь на прожитые годы, не могу представить, что не было бы Забавы или Али, и рос бы у меня один Абрашка. Все трое деток — полноценные ветви дерева моей жизни, и если суждено быть ещё одной — пусть будет.
Я приосанилась, посмотрелась в витрину «Пассажа», мимо которой проходила. Улыбнувшись, почувствовала себя сказочной птицей в ладонях судьбы, которая охраняет меня так же трепетно, как я охраняю новую жизнь, о которой пока никто, кроме меня, не догадывается…
Все беды человека от его языка.
Я так быстро пролетела Невский, что пришла в галерею на полчаса раньше. Охрана не хотела пропускать — меня не было в списке гостей.
— Это же наш администратор, Максик, не кипеши! — неожиданно появилась за моей спиной Надин. На подруге были широченные шальвары от Кукаи, жакет, расшитый цветными каменьями и нитками, и восточные туфли с загнутыми носами. Надька, взяв меня за руку, провела в стеклянные двери, кокетливо подмигнув симпатичному парню-охраннику. Во даёт, он же в два раза, наверное, моложе Надин.
Огромный овальный зал. С перегородками и вторым этажом, на который вели две лестницы. Живописцы что-то таскали в спешке. Мужик в переднике дорисовывал свой шедевр «Молох». Авторы развешивали этикетки возле произведений. Редкие посетители, просочившиеся до открытия, фотографировали, радуясь отсутствию толпы.
— Так, я что-то не поняла! — гневно набросилась на Вадима Надин. — Откуда здесь эти тараканы? Мы же говорили о персональной выставке-продаже!
— Надин, тут такое дело… — промямлил владелец галереи, кидая оценивающий взгляд на меня и подругу. — Кстати, выглядишь ты просто отлично. А это небесное создание рядом — кто? Познакомишь?
— Ты мне зубы не заговаривай! — рявкнула Надька. — Мало того, что я тебе любимую «Рыбку» отдала и «Морские лилии» в качестве оплаты, так ты решил ещё и подзаработать на выставке? А ты не думал, что такие вещи надо согласовывать!
— А твой муж вроде не против был, — промямлил Вадим, отодвигаясь от Надьки на пару шагов.
— Что? Наш Кустодиев в таблетках тебе разрешил? Чего ж ты тогда не взял в качестве оплаты его Венер с небритыми промежностями? Где Мишка? Я сейчас его удавлю! — Надька ринулась искать своего бывшего мужа.
— Меня зовут Ли Хайсянь. Художественная академия Пекинского университета. А вы Вадим? Приятно познакомиться! — Я чётко следовала заготовленной подругами легенде. — «Бейда» выразил интерес к творчеству мадам Дельфининой. Так мы и познакомились. Я буду представлять её интересы на выставке.
— Знаешь, Вадик, — грозно бросила вернувшаяся Надька, — я ещё подумаю, отчислять ли тебе с продаж картин пятьдесят процентов. У своих тараканов бесплатных бери! Уму непостижимо: Мишка, идиот, думал, что ты ему по дружбе всё это организуешь, вот и не смог с тобой спорить. Ли, пойдём, фуршет проконтролируем. Знаю я этих, талантливых и вечно голодных, — всё сожрут.
В отдельной комнате были накрыты столы. Вино, канапе, сырное ассорти, мясная нарезка. Внезапно появившаяся Андре лучилась довольством. Оформление закусок потрясало воображение — сплошные женские груди и полупопия из сыра и ветчины. Да, девочки из клуба «Грешницы» постарались… Взгляд упал на рыбную нарезку — о господи, натурализм полный. Надька изумлённо рассматривала закуски «сиси-писи». Довольная Андре выдала Надин и мне по бокалу с вином и бутерброду. Хорошо ещё — в форме сердца. Не знаю, как бы я откусывала от ягодиц, пусть и ветчинно-сырных.
— Ну и как тебе это, Лейк? — Обалдевшая Надька оторвалась от разглядывания столов.
— Здорово…
— Ты о чем?
— О твоих туфлях.
— Ох, Лейка, пойдём лучше по выставке побродим.
Мы двинулись по залу. В его центре на сцене завывала девица, стилизованная под Пиаф. Множество букетов создавали настроение праздника. Я начала рассказывать Надьке о том, что услышала в салоне красоты, но меня перебили.
— Надин! Ты, как всегда, очаровательна!
— О, Борис, привет-привет. Как тебе мой триптих? — подруга пытала живописного авторитета Бурдюкова.
— У меня бывают такие же стрёмные картины. — Авторитет, покачиваясь на каблуках, вглядывался в полотна триптиха. — Они пишутся, когда в голове пустота. Кот совсем лишний, глаза у покойника не прорисованы. И потом, разве так бы выглядел труп после харакири? Кишечник не может быть бескровным, перламутровым. Полное отсутствие натурализма. Даже не стилизация — лубок. Тебе ещё разок в академию надо — последние навыки растеряла…
Мне-то как раз показалось, что натурализма слишком много — я со скрытым ужасом рассматривала триптих. Надька с фотографической точностью воспроизвела и ненашего Стаса, и Мыша.
Надин побагровела:
— Говорят, ты готовишь выставку нового искусства?
— Да. Хочу назвать её: «Вождь и пассажиры».
— «Вошь и пассажиры»? — ехидно переспросила Надин.
Авторитет сверкнул глазами, повторил:
— «Вождь и пассажиры»! Впереди состава мой портрет, а следом картины авторов, причем все одного размера — как окошки вагонов.
— А если у кого-то картина чуть больше? — обалдела Надька.
— Чуть больше нельзя. И рисовать надо только акварелью.
— А что, если у меня пастель и темпера?
— Не пойдет! А вот весеннюю выставку мы назовём «Монстры на марше».
Надин не стерпела:
— Кто это мы? Бурдюк, мы все самостоятельные личности и собрались не для того, чтобы писать картины одинакового размера. Я в выставке с названием «Монстры на марше» не участвую!
Поглядеть — картина, а послушать — животина.
Основное торжество началось с приездом телевидения и губернатора Мультивенко. Городское начальство надрывалось у микрофона:
— Настало время бороться с надкроватной живописью и коммерческими натюрмортиками!
— За так называемым новаторством кроется отсутствие навыков рисования! — Вторили профессора академии.
У картин — бродили, болтали, бурлили.
— Это полуреализм…
— Это полиреализм…
— Возможно, возможно…
После торжественных речей предложили отвлечься на зарисовки с натуры…
Из-за ширмы вывели девушку. Натурщица застыла на подиуме. Звериная шкура слегка прикрывала её чресла. Художники — на полу, на скамейках и стоя — сгрудились вокруг обнажёнки. Заскрипели карандаши, зашелестела бумага.
Надин пристроилась к виду сзади и порывисто набрасывала попу, бедра.
— Лейка, смотри, как она женскую натуру любит… — просипела Андре.
— Ревнуешь?
— К этой-то? Да у неё и сисек нет. Так, мне пора — через пять минут мой выход.
Жизнелюбие, женолюбие, любовь к горячительному красноречиво отражались на лицах участников выставки. Появление на сцене Андре вызвало шквал аплодисментов.
— Дорогие мои, как же я рада быть здесь! Надин Дельфинина — настоящее культурное событие! Я очень люблю эту художницу. Она — живой классик. И чтобы поддержать наше дарование, публично заявляю: я покупаю те роскошные «Ирисы» за пять тысяч евро.
Зал после слов Андре взорвался аплодисментами.
— Вот зараза, всё себе на пользу повернёт, — ядовито прошипела мне на ухо Надька. — «Ирисы» бесплатно выцыганила, и ещё себе рекламу сделала.
— Надь, она же для тебя старается, — я, как всегда, пыталась примирить подруг. — Андре чуткая и отзывчивая. Хотя, знаешь, похоже, насчёт Мыша…
— И, по просьбе мадам Дельфининой, сообщаю, что все вопросы с покупкой картин можно решить во-о-он у той роскошной девушки, которая сейчас рядом с Надин. — Андре махнула в нашу сторону рукой. Зал, как по команде, повернулся.
— Дамы и господа, представитель китайской академии Ли… — Андре замялась, мучительно пытаясь вспомнить «мое» имя, — ээээ, Ли Хуйсунь.
Мы с Надькой ошарашенно посмотрели друг на друга. Я не выдержала:
— Что я там говорила про чуткую и отзывчивую? Забудь, Надь. Стерва она, каких свет не видывал! Значит, я теперь Хуйсунь? Слава богу, что только на сегодняшний вечер. Бедная моя китайская бабушка, хорошо, не дожила до этого позора.
Надька истерически заржала. Раздались первые такты новой песни Андре.
— И чтобы поздравить мадам Надин с ошеломляющим успехом, — продолжала вещать стерва Анька в микрофон, — я специально написала для неё песню.
Андре вдруг без перехода выдала джазовую вставку в стиле Герды:
Зал взорвался. Публика начала подпевать. Чума по имени Андре провоцировала и заводила со страшной силой.
— Надь, когда она успела? — Я ошеломлённо слушала простенький, но очень красивый, чем-то напоминающий «Зеленый изумруд» хит Андре. То, что песня станет хитом, было понятно даже мне. — Я же ей всего дня три назад ляпнула про дайкири.
— Вообще-то эта гадюка, наша подружка, довольно талантлива. — Прибабахнутая двукратным повтором обращения «мадам», Надин кипела злостью на Андре. — Вчера мы с ней ездили в студию. Так она за два часа всё записала. Тока вот тут у вас промашечка вышла: правильно говорить дайкири́. Ударение на последний слог. Я точно знаю — этот коктейль старик Хемингуэй обожал. Хотя после хита Андре вся страна теперь будет теперь говорить дайки́ри.
Во всём, что касается спиртного, с Надькой спорить бесполезно. Её авторитет в этой области признала даже парижская богема. Надо же мне было так проколоться. Кстати, о проколах:
— Слушай, я хотела тебе сказать, что Андре… — Но меня опять перебили.
Надин по необходимости общалась с подходящими коллегами. Её хвалили, поздравляли. Но сегодняшний успех необычен — над залом парил триптих с убитым. С ненашим Стасом справа. В центре — наш Стас. У-у-у, бабник… И ведь не появляется до сих пор. Правильно Надька назвала картину: «Суши как гейши». Справа — с тем же ножом, который был на левой части триптиха (полотно «Убийство кота в восточном стиле»), разлёгся ненаш Стас. Название «Сепука для неизвестного любителя суши» звучало мрачным пророчеством. Складывалось ощущение, что всё совершилось именно в суши-баре: на левой и на правой частях триптиха стол, за которым сидел наш Стас, обрывался. Получалась гнетуще пробивающая панорама. Кто-то ест, кто-то уже никогда… Общее название триптиха «Красота по-японски» ставило в тупик.
— Гвоздь выставки. Висит на лучшем месте, — говорили Надьке.
Обычно Надин жаловалась: вот мои картины тыкают между первым и вторым этажом, в пролете. А тут: персональная (ну почти) выставка, ключевая позиция, в центре зала…
Корреспондент телеканала «101», улыбаясь, подошел к Надьке, державшей в руке пять желтых гвоздичек:
— Цветочки-то чего не подарили Мультивенко?
— С какой стати? — подскочила Андре. — Их подарили ей! Она здесь главная художница! — возмутилась Анька и указала на триптих. — Тебя по блату на лучшем месте повесили? — подколола подруга-злопыхательница.
— Да, я офигенно проплачиваю за это, — прищурилась Надин. — Ты постаралась, подруга. Целых три картины…
— Триптих впечатляет, — пробормотал журналист, снимая детали картины на камеру. — Что вы хотели выразить этим произведением?
Надька собралась ответить, но мужчину резко дёрнул и утащил за свитер её экс-супруг. Уже наклюкавшийся Михаил широко размахивал руками и требовал осветить по телевидению его новый цикл обнаженной женской натуры — «Брахмапутра и Ганг». Мельком глянув на Мишкины картины, я оценила бронебойную силу искусства. Зря я, наивная, думала, что фуршет «сиси-писи» самый страшный ужас здесь.
— Тьфу! — злилась Надька на бывшего. — Малюет бабам кирпично-коричневые груди, наворачивает круги. Натирает промежность — там по его замыслу общее русло Брахмапутры и Ганга. Трёт между ног, трёт…
— Как две реки впадают в Бенгальский залив и образуют эстуарий… Так и в этой промежности мы видим затопляемое устье, воронкообразное устье, расширяющееся в сторону моря… — вещал Миша корреспонденту, показывая на коричневые разводы между бедер своей Данаи…
— …скоро дырка на холсте будет. Утром встаёт — трёт ей промежность, ночью трёт как одержимый! У бабы писька уже до колен свисает. — Надька не успокаивалась. — Спрашиваю: ну где ты таких тёток видел? И знаешь, что он отвечает: «У Петропавловской крепости, на пляже…»
Я давилась от смеха, а подруга распалялась:
— Раньше у него тётки хоть с головой были — правда, только затылки, а теперь он их рисует совсем без головы. Одни кирпичные туши. И жопы плоские, коричневые. Как коровьи лепёшки. Развешивает их дома, в узком коридоре — слава богу, почти не видно.
— Надь, а это муж с тебя рисовал, да? — Андре показала на огромную, жирную туземку с хищным ртом и перевернутым вулканом внизу живота.
— Ага, как две капли воды похожи. Только у меня между ног с золотой каёмкой и шерсти больше! — Рассвирепевшая худенькая Надька чуть не сбила с ног плотного седовласого мужчину, похожего на губернатора города.
— Вы автор триптиха? — спросил тот.
— Да.
— Мне нравится эта работа, и я не буду торговаться. Сколько?
Мы с Андре замерли, почувствовав запах больших денег.
— А вот как раз Ли Хуйсунь тут, — вредная Надька злорадно ткнула в меня пальцем, — и с ней можно обговорить все подробности.
— Ну ты и дура! Это же сам Александр Мультивенко, губернатор! — услышала я сдавленный шёпот Андре, удаляясь вместе с мужчиной и двумя парнями в чёрном. И я другими глазами посмотрела на отца моего случайного любовника.
Чтобы исполнилось твое самое заветное желание…
Пока я возле специально оборудованного стола рядом с сейфом трясущимся от волнения голосом (ведь не каждый день общаешься с губернатором, да ещё и отцом твоего любовника) доносила до Александра Мультивенко идиотскую идею про необычный аукцион, к нам подошёл средних лет мужчина с ярко выраженной внешностью жителя Страны восходящего солнца и что-то спросил. Японский мне не давался никогда. Ответив на английском, я поймала недоумённый взгляд. Не принёс успеха и русский, ни тем более китайский. Губернатор с интересом наблюдал за происходящим, охрана скучала, я начинала нервничать. Видимо, из-за полной безнадёжности ситуации, не иначе, я вдруг спросила по-французски:
— Quest ce que vous voulez?[3]
О чудо! Японец свободно трещал по-французски — почти с гасконским акцентом, забавно рыча.
— Александр Владимирович, вот незадача, — повернулась я к Мультивенко. — Этот товарищ тоже желает приобрести картины. Говорит, в жизни не видел, чтобы дух самурая был передан столь точно. Выход один: кто больше предложит — того и триптих.
Губернатор посмотрел на меня, потом на японца. И вдруг предложил:
— А давайте я сам с ним договорюсь? Кстати, у вас отличное произношение, и английское, и французское. Китайского не знаю, извините.
Губернатор вдруг заговорил с конкурентом на японском. Я в полном обалдении слушала лающие, отрывистые слова, вглядываясь в лица. Наконец японец коротко поклонился и отошёл.
— Запишите: тридцать пять тысяч евро, Александр Мультивенко, триптих «Красота по-японски».
По-моему, даже парней из охраны покинула их вечная невозмутимость. Вон как лица вытянулись.
— Александр Владимирович, я не ослышалась? Стартовая цена за триптих — девять тысяч евро.
— Ну, ради такой красивой и, что главное, умной девушки можно и пострадать материально.
У Александра Владимировича была такая знакомая улыбка Ричарда Гира. Причем улыбка отца не уступала по силе обаяния Стасовой.
— И потом, всё-таки что-то знакомое есть в этих картинах. Кстати, хотелось бы знать, как вас зовут по-настоящему. Для того чтобы понять, что Ли не может быть именем, даже моих небольших познаний о культуре Китая хватает.
— Хорошо, я скажу, — улыбнулась я Мультивенко-старшему. С ним было почему-то удивительно легко. — Но только после того, как вы откроете свою тайну. Как вам удалось так быстро договориться с японским товарищем?
— Ну, я представился по всем правилам, и он обязан был сделать то же самое, учитывая, что я старше его. После чего спросил, что ему дороже — триптих или бизнес в моём городе. — Увидев, как вытянулось моё лицо, Александр Владимирович расхохотался. — Шучу. Я невзначай поинтересовался, какую предельную цену он готов заплатить. И предупредил, что всё равно добавлю сверху. А потом просто сказал, что на картине в центре — мой сын, и у меня семейный интерес. У японцев очень сильны родственные узы. Так как вас зовут? Я редко ошибаюсь в людях, и что-то мне подсказывает, что мы ещё обязательно встретимся. Как-то не хочется называть нецензурным псевдонимом такую очаровательную девушку.
Каждому шуту нравится его побрякушка.
После губернатора ко мне выстроилась очередь его заместителей и прочих чиновников, бизнесменов. Вот уж не думала, что у нас столько ценителей Надькиной живописи. Каждый хотел приобрести пусть даже совсем маленькое полотно.
— Как изысканно! Мидии нарисованы потрясающе. Так и хочется съесть. — Я ошалело взглянула на грузного вспотевшего мужчину в дорогом костюме, желающего приобрести Надькины «Мидии». Неужели у человека так плохо со вкусом?
Этот рисованный «страх божий» провалялся у подруги в мастерской лет семь. Как сейчас помню: пока Надька ваяла с натуры эти дары моря («свежайшие, ещё пищат», как выразились при доставке), они успели не только благополучно скончаться на блюде, но и протухнуть. Отвратительно-рвотный запах пропитал мастерскую надолго. Даже по прошествии нескольких лет при одном взгляде на полотно я вновь ощущала ту запредельную вонь. Ужас, а не картина. Но Надьке я, естественно, этого не говорила. Как и покупателю. А он тем временем, взяв меня влажной ладонью за руку, масляно поблёскивая маленькими глазками, продолжал:
— Запишите две тысячи евро. Телюк Марк Анатольевич, первый заместитель губернатора, руководитель комплекса градостроительной политики и строительства Санкт-Петербурга. Может быть, мы могли бы продолжить наше знакомство в более уютном местечке?
Меня передёрнуло. Нет, я нормально отношусь к толстым мужчинам. Но вот было что-то сладострастно-гадское в ужимках и манерах Телюка. Его глазки-бусинки смотрели на меня, как на мидии. Казалось, что я заинтересовала Марка Анатольевича не как женщина, а, скорее, в гастрономическом плане. Постаравшись побыстрее отделаться от неприятного типа, я украдкой вытерла руку о джинсы. Ощущение какой-то сальности и грязи жгло кожу и душу.
— Что тут было? Что Мультивенко сказал? — просочившийся через толпу Вадим оттеснил Телюка.
— Ну, Александр Владимирович приобрёл триптих, который вам не понравился, — съехидничала я. — За тридцать пять тысяч евро.
Вадим остолбенел. В очереди прекратились разговоры.
— А что, я же говорил — шедевр. Надин Дельфинина — наш талант. Самородок. Гений. Александр Владимирович очень хорошо разбирается в живописи, — директор арт-галереи повысил голос. (Вот ведь лизоблюд! Критиковал же триптих.) Вадим, оглядывая количество потенциальных покупателей, промокнул платком испарину на лбу. — Я сейчас вам на помощь своих ребят пришлю. Не думал, что Надя, пардон, Надин Дельфинина окажется настолько востребованной.
Я облегчённо вздохнула. И, дождавшись обещанной подмены, пошла искать подруг. Андре «окучивала» Зиновия Мурашко, заклятого друга и бывшего Надькиного ухажёра-критика.
— А вот и Лей… Ли Хуйсунь, познакомьтесь, — Анька взяла под руку Замурашку, чьи сальные глазки постоянно соскальзывали в декольте платья Андре. — Ли — большой знаток живописи, представляет Пекинский университет. Ли, как вам моя новая песня?
— Картины Надин Дельфининой действительно… — начав по инерции заготовленный текст, я резко остановилась. — Песня отличная, только ударение в слове дайкири неправильное. — Я не смогла удержаться от мелкой шпильки в адрес стервозной подруги. — И кто вам только тексты пишет?
Анька задохнулась от возмущения, но тем не менее «держала лицо»:
— Зиновий, вот видишь, даже Пекинский университет оценил творчество Надин. Принеси мне, пожалуйста, вина — что-то в горле пересохло.
З. Мурашко потрусил за бокалами. Анька из грозного критика современного искусства вила верёвки.
— Лейка, а Мультивенко правда триптих купил?
Я только кивнула. Чем-то вся эта ситуация мне не нравилась, казалась неправильной. Возможно — предчувствие. Интуиция меня редко подводит.
— О, а вот и Храм. Рядом с Мультивенко. Надо же, пришёл. Я думала, проигнорирует, — как-то неестественно затараторила вдруг Андре. — Сюда идёт, зараза.
— Ну, Андреечка, ты сама себя сегодня переплюнула, умница! — глубокий сексуально-хриплый баритон подошедшего к нам мужчины полностью гармонировал с его внешностью. Храм был не просто хорош собой, а красив как отпетые мерзавцы из латиноамериканских сериалов, которых я не переносила на дух. Подкачанная фигура, дорогой костюм, сбивающий с ног горьковатый парфюм с послевкусием сандалового дерева. Ослепительно-белые зубы, хищный нос с горбинкой, загорелое лицо. От Храма сочились сексуальные флюиды. Общее впечатление портил взгляд: оценивающе-давящий, льдисто-холодный.
— Рад знакомству, Лия. Андре про вас много рассказывала. У меня предложение, от которого вы не сможете отказаться. Я оценил находку с дайкири и предлагаю вам попробовать написать пару текстов для группы «Сверкающие». Давайте встретимся в неформальной обстановке, у Андре есть мои контакты.
В этот момент я перевела взгляд на Аньку. Её лицо казалось застывшей маской. Приклеенная улыбка, ужас в глазах. Так, не ладно что-то в датском королевстве, надо будет как следует допросить подругу…
— Вот и наш знаменитый критик Мурашко. — Храм знал всех и вся. — Не буду вам мешать. Андре, позвони мне, когда освободишься.
Замурашка с Анькой погрузились в обсуждение закулисных тонкостей современной поп-эстрады, а я поплелась искать Надин. Вечер и не думал заканчиваться, перетекая в глубокую ночь. Как же устали ноги на высоких шпильках. Сил нет, домой хочется, и настроение почему-то совершенно ни к чёрту.
Всегда прощайте ваших врагов, ничто не раздражает их больше.
— Мам… М-а-а-м… Ма-а-а-м!
От въедливого голоса сына невозможно было укрыться. Идиотская реклама сока прижилась в нашей семье. Убить бы того, кто её придумал.
— С добрым утром, мамочка, — Аврашка весело тормошил меня. — Тебе тётя Надин звонит. Возьмёшь трубку? Да, и поздравь: меня зачислили на компьютерный дизайн, только что вывесили результаты на сайте.
— Сын, это просто здорово! И… и попроси Надьку перезвонить часиков в двенадцать, что-то я совсем не выспалась.
— В двенадцать ночи? — хихикнул Аврашка. — Уже третий час дня. Хорошо, видно, вчера погуляли.
Я судорожно разлепила глаза — ничего себе поспала! Сын снисходительно сунул мне телефонную трубку. И пришлось тут же отодвинуть её подальше от уха.
— …перемать твою через коромысло! Ну что, проснулась наконец? А я ещё не ложилась, к твоему сведению!
Вот умеет же Надька не просто орать, а… ммм… художественно выражаться.
— Надь, ну что ты орё… Ладно, приезжай. — Бороться с бешеным напором подруги было бесполезно.
Так, что у нас сегодня по плану из неприятностей, кроме поругавшейся с мужем и свекровью Надин?
Зевая, я пошла в комнату к сыну, желая поздравить его с поступлением как следует. Ага, опять он автодизайном занимается.
Авраша был прирожденным стилягой — мог часами подбирать носки под шорты, шорты под кепку и, если гармонии не наблюдалось, предпочитал лучше остаться дома, чем позорить древний род отсутствием стиля. Однако по большей части устраивающий дизайн складывался, гель вкупе с дезодорантом довершали формирование образа. Кроме внешности Авраам старался подавать сестре и брату пример в поведении — хорошо учился, не курил, не пил, плавал в бассейне и читал в год по одной солидной книге типа «Мастера и Маргариты».
Перебросившись с сыном парой слов, я с лёгким сердцем отпустила его праздновать вместе с друзьями поступление в институт. Дети в компании подобрались приличные — ЕГЭ сдали, на «бюджет» попали. Так что усну сегодня спокойно, Авраша среди своих, — сын честно предупредил, что вернётся поздно.
Но не успела допить свежесваренный кофе (растворимый давно закончился), как явилась Надин. Быстро же она добралась. Видно, совсем её достали бывшие родственники.
Надька сбросила свои восточные туфли с загнутыми носами у входной двери.
— Лейка, это кофе пахнет? Наливай быстро…
Пока я варила в турке кофе для подруги, её телефон постоянно вибрировал. Надька изливала мне душу, жалуясь на горькую судьбу и экс-свекровь. Надька поискала глазами пепельницу: я по привычке подставила ей пивной литровый бокал.
— …я же не виновата, что ни одна Мишкина картина не продалась. А он, скотина такая, напился вчера в дупель и во всём меня обвинил. Когда я пришла домой, началось ледовое побоище. Чужой против хищника прямо. Свекровка мои вещи начала вышвыривать, зараза. Орала, что я её сыну жизнь искалечила, карьеру испортила.
— Поживи у меня. И успокойся. Вроде всё неплохо вчера…
Тут зазвенел уже мой телефон. Надо же, и про меня вспомнили.
— Что? Она у меня… Нет, не смотрели ничего… Приезжай, конечно. — Вздохнув, я нажала кнопку «отбоя» на мобильном. — Анька где-то рядом, сейчас зайдёт. Ругается, что ты трубку не берешь.
— Да надоели все. Как прорвало — с утра трезвонят. «Ах, какой успех! Ах, а правда, что сам Мультивенко вашу картину купил?» Тьфу!
— Ну так выключи телефон, в чём проблема?
— Мне Вадим должен звякнуть и деньги за проданные картины привезти. Мы вчера с ним договорились. А он не звонит чего-то. Я бабло у тебя оставлю, ладно? А то Людмила Эрнестовна быстро ему применение найдёт. Вечно по моим вещам шарит, мать её за ногу. И налей мне, наконец, кофе.
Мы как по команде посмотрели на залитую ароматной пеной электрическую плиту. Так, теперь ещё и её оттирать.
Раздался звонок в дверь. Открыв, я остолбенело уставилась на Аньку и Вадима. «Боже, — мелькнула шальная мысль, — халату сто лет в обед, и я даже ещё и не умывалась. Да, не забыть помыть плиту».
Ваше благополучие зависит от ваших собственных решений.
Через десять минут, передав пакет и галантно попрощавшись с Андре и Надин, Вадим ушёл, не сказав мне ни слова.
— Лейк, он тебя без парика не узнал, — хихикнула Анька. — Или ты спросонья такая страшная? Ну, девочки, вскрываем? Сколько мы вчера заработали?
— Чегой-то «мы»?! — взвилась Надька. — Ты давай не примазывайся!
— Вот как? — процедила с прищуром Андре. — Значит, расклад такой. Лейке — двадцать процентов как администратору, — спорить будешь?
Надин вздохнула — крыть было нечем. Уговаривая меня на роль администратора, она сама озвучила этот процент. А зловредная Анька продолжала:
— Мне за моё выступление, так и быть, по-дружески, пять тысяч евриков. Заметь, не десять, как всегда. Плюс расходы на каталог и фуршет. Далее. Процентов десять от общей суммы — как устроителю всего дела. Плюс за мою идею с аукционом десять процентов от проданного сверх цены по каталогу.
У Надьки затряслось левое веко. Увидев, что подруга набирает побольше воздуха, я бросилась грудью на амбразуру:
— Да ничего мне не надо, Надь, успокойся! Анька шутит. Ань — ну скажи.
— Вот совсем не шучу! — фыркнула Андре. — Что, Лятрекша, жаба задавила? Ладно, тогда давай делить по справедливости.
— Ань, не будь стервой. Мне не жалко. — Надька тоскливо стряхнула пепел в литровый стеклянный бокал. — Просто ты не знаешь, сколько сил вкладывается в одну картину. От души кусок отрезаешь. Это ты попрыгала полчасика по сцене — и деньги срубила.
— Попрыгала, говоришь? — Андре потеряла дар речи. — А ты не задумывалась, подруга, сколько денег нужно для сценических костюмов, записей фонограмм, фотосессий, проплаты рекламы? А ещё и простои бывают…
— Да понимаю я всё, отцепись.
— Ну, смотри. Ты же готова была продать свои картинки по каталожным ценам, да? Вот и давай всё, что сверх того, разделим на троих. А фуршет и каталог оплачиваешь ты. Справедливо? Тогда вскрывай пакет.
Андре и я с нетерпением ждали, пока Надин достанет опись и расчётный лист.
— Ничего себе! — вдруг заорала художница. — Анька, Лейка, вчера продались двенадцать моих картин! Даже «Мидии» какой-то придурок купил. Ещё за четыре полотна внесена предоплата. Общая сумма, без авансов, за вычетом Вадькиных комиссионных, семьдесят девять тысяч евро. Нехило! Один Вадик заработал за вечер больше сорока штук еврозеленью.
Мы остолбенело переглянулись. Анька, выхватив листок, стала производить какие-то подсчёты.
— Да, «Мидии» твои купил Телюк — первый зам Мультивенко, по строительству вроде. Придурок, действительно…
Слава богу, Надька в порыве эйфории не обратила внимания на мой ляп. Андре же понимающе ухмыльнулась, не отрываясь от сложных расчётов. Я же, ошарашенная космической суммой, вдруг спросила у Надин:
— А что значит «предоплата»?
— Иногда богатые люди берут картину на пробу, — лучилась оптимизмом Надька. — Посмотреть, впишется или не впишется в интерьер. Вносят залог. А дальше — по-разному. Могут купить, могут вернуть. Ну, что там, Ань?
— Получается… Получается, что ты на своих кулях-мулях по прайсу сорок одну тысячу евро заколотила. Всё остальное — сверх. То есть нам с Лейкой — по ммм… тринадцать штук. Ты ж не будешь из-за полсотни спорить? Вот и умница, кисюнь. Тебе и так причитается пятьдесят три тысячи. Неплохо. Может, и мне начать рисовать? А что, Замурашка теперь мой лучший друг.
Я замерла. Тринадцать тысяч евро? За одну ночь? В голове не укладывалось. Я и денег-то таких никогда в руках не держала.
— Конечно, львиная доля — за триптих, — продолжала ехидничать Анька. — Но и моя идея насчёт аукциона сработала. А вы говорили: «Так не делается, бред…» Давай, подруга, отстёгивай капусту, теперь до осени продержимся. И кстати, Надь, вокруг твоей выставки — буря в прессе. Народ орёт, что она — главное культурное событие лета. Ничего, к вечеру ещё выйдет «Культурная Нева», там и Замурашка масла подольёт в огонь, он мне обе…
Резкая трель прервала Анькины рассуждения. Андре осеклась на полуслове, затем как-то растерянно взяла мобильный телефон.
— Да, я помню… Храм, я вчера была никакосовая, извини… Хорошо, поговорю с ней. Но она без Надин, скорее всего, откажется встречаться. Через час? Хорошо, будем.
Анька мученически посмотрела на нас. А я вдруг вспомнила, что так и не успела рассказать Надьке про салон и свои подозрения.
— Ну, чего твой Храм от тебя хотел? Не нравится он мне, Ань, хоть убей. — Надька методично пересчитывала деньги из трёх пачек.
— Лейк, ты помнишь вчерашний разговор? — Андре закурила Надькину сигарету. — Так вот, через час встречаемся с Храмом в кафе. Надь, ты идёшь с нами. Что-о-о? Ну тогда отсыпайся, миллионерша, мы с Лейкой сами справимся… Давай, Лейк, ноги в руки. Накладывай по быстрому боевую раскраску. О, знакомая пепельница. Хоть что-то в этом доме не меняется. — Подруга стряхнула пепел в литровый литой бокал Мечика.
Успех — это успеть!
— Ань, давай вызовем такси?
Раскрашенная, я стояла в прихожей, глядя на визитку самого дешевого такси в районе. Такси — моя тайная слабость, моя единственная прихоть и услада в загнанной обыденности. Как приятно услышать по телефону: «У вас будет “пежо-купе”. Пять минуточек». Или: «Черный “форд”». Три минутки».
Если кучей набиться в салон вместе со всеми детьми, то ехать дешевле, чем на маршрутке. Но дело даже не в деньгах, а в кайфе. «У вас будет желтая “дэу”. Через пару минут». Будет. На четыре километра. Это ли не радость?
Я ничего не понимаю в машинах. У моего папы был «москвич», иномарки для меня просто красивые тачки, различающиеся степенью блеска. Мне ничего не говорят их технические данные. И внешность водителя за рулем для меня важнее качества двигателя.
Я не осведомлена про цены на бензин и прочее, владельческие заботы мне чужды. Моя роль — красиво открыть дверцу и шлепнуться на переднее сиденье.
— Вам куда?
— В музыкальную школу…
Это понт — ездить в музыкальную школу на такси. Водители удивляются. И возле музыкалки принципиально не находят сдачи. Зато когда в больницу или на кладбище, никто не удивлён и сдача наготове. Делаю вывод: фраза «Наши люди в булочную на такси не ездят» неистребима в сознании советского гражданина. А я люблю ездить на такси в булочную. И в аптеку. И на рынок. Машина для меня — роскошь, а не средство передвижения.
И не обязательно заниматься сексом в салоне или целоваться на заднем сиденье, удовольствие и так присутствует. Когда спускаюсь по лестнице, зная, что у подъезда меня ждёт серебристая «мазда», я чувствую себя королевой в «шумном платье муаровом», пусть даже на мне задрипанная куртчонка.
— Куда едем? — спросит шофёр, зная точный адрес от диспетчера. Но ритуалы прочно въедаются в кровь.
— В салон красоты на Народной.
Возле салона томно выхожу, расплачиваюсь и топаю, куда и собиралась — в овощной подвал за картошкой. Но настроение ещё долго переливается — серебристым…
Всё это я не стала рассказывать Аньке — она бы не поняла. Но на такси согласилась сразу:
— А как иначе, пешком, что ли? Лейка, давай быстрее, опаздываем!
Анька заметно нервничала перед встречей с Храмом. А я, неожиданно раскрепостившись, крутилась перед зеркалом, думая о том, какие вкусности мы закажем в кафе и как здорово гель держит прическу…
Нам с Анькой подали алую «ауди», в уютном салоне которой на полную катушку гремел хит Тима Бёртона «Труп невесты». Под этот аккомпанемент мы и поехали. Андре, подпевая Хелене Бонем Картер, явно думала о чём-то своём.
Предателем может стать лишь свой!
Храм нас ждал в недавно открывшемся спортбаре около станции метро «Невский проспект» за крайним столиком.
«Здесь рядом дом Стаса», — некстати подумалось мне. Воспоминания о потрясающей ночи любви изрядно подретушировались последними событиями, оставив кисловатый привкус на губах.
— Девушки, что будем пить? Андреечка, тебе, как всегда, абсент? — Храм в чёрной майке, обтягивающей мускулистую грудь, ослепительно улыбался. — Лия, а без парика вам даже лучше. Моложе лет на пять. Может, перейдём на «ты»?
— Угу. — Я сосредоточилась на винной карте, совершенно не понимая причины повышенного внимания ко мне со стороны этого ослепительного самца.
— Лия, ты что будешь пить? У меня к тебе деловое предложение. — Взгляд Храма резко контрастировал с его чарующе любезным, с хрипотцой, голосом.
— Оглушительный успех! Нашему корреспонденту удалось побывать на главном культурном событии этого лета. — На большом экране, расположенном в центре спортбара почти под потолком, стали мелькать кадры, снятые на вчерашней выставке. — Также событием стал новый хит популярной певицы Мадемуазель Андре…
Анька равнодушно рассматривала себя на экране. Храм загадочно улыбался.
— Надо срочно садиться на диету, а то французские ручки появляются, — вдруг бросила Андре, оценив своё телевизионное альтерэго. — А в целом ничего, с абсентом потянет. Храм, сюда подтанцовку нужно — пару ребят в кимоно.
— Андреечка, посмотрим. Надо послушать студийную «сведёнку» и подумать. Давай лучше поговорим о предложении для Лии. Да, Лия, забыл сказать. Я ведь с тобой уже заочно знаком — мне Стас Мультивенко про тебя говорил. Про красоту и талант. Вижу, он ничуть не преувеличил.
У меня замерло сердце. Вот оно, главное. Дура я наивная, купилась на какие-то тексты для песен. Храм, понизив голос, почти интимно продолжил, глядя мне в глаза:
— Стас тебе случайно не передавал диск или дискету? Он сейчас в Москве, закрутился перед отъездом, не помнит, куда дел нужный файл. Просил у тебя узнать.
Андре, не отрываясь, смотрела репортаж о футболе на траве. Вот уж не знала, что она так любит спорт. В кармане у Храма вдруг резко запищал телефон. Он, извинившись, встал из-за стола и вышел из бара.
— Ну и что всё это значит, Ань? — Я в ужасе рассматривала застывшее в непонятной гримасе лицо лучшей подруги.
— Лейк, прости, он меня просто продавил. — Оправдываясь, Анька мученически взглянула на меня. — У них свои дела со Стасом, я не лезу. Храм просил узнать, не передавал ли тебе Мультивенко какие-то файлы. Я отказалась, Андрей пригрозил, что не перепишет на меня квартиру. И я ему объяснила, что скорее Надьке, чем тебе, Стас мог что-то оставить. Но Храм настаивал. Потому и пришлось встречаться.
— Ань, скажи мне честно, Мыша ты зарезала? — я в ужасе слушала подругу.
— Значит, страз всё-таки в мастерской отвалился. Не зря вы обе так тщательно мои коготочки пытались рассмотреть. — Вздохнув, Андре закурила. — Ты в салоне красоты поняла?
Я, окаменев, молча смотрела на подругу. Почему-то безумно болели глаза.
— Лейк, послушай меня внимательно. Я много чего плохого в своей жизни делала, но никогда не предавала, не скатывалась до подлости. И убить кого-то физически не смогу. Разве что Надьку — на словах. Уж больно она невыносимой бывает, когда про мужиков хвастает…
Мы улыбнулись сквозь слёзы. Я взахлёб начала рассказывать Аньке все мои подозрения и версии. Андре слушала с какой-то застывшей гримасой на лице.
— Не буду ничего Надин говорить. У неё и так куча подозрений. Теперь и меня в потенциальные киллерши засунула — из-за кинжала. — Я вздохнула, мучительно пытаясь понять, правильно ли поступаю или совершаю чудовищную ошибку. — Что-то Храм долго гуляет.
— У него всегда так, постоянные дела. Слушай, Лейка, по поводу стихов: не отказывайся. Собьёшь с этого индюка хоть немного бабла, я тебе помогу. Тебе деньги нужны. О, вот и индюк возвращается, — Андре бросила взгляд за моё плечо.
Храм сел за стол, бросив стопку СD-дисков. Закурил, о чём-то стал разговаривать с Андре. Я внимательно посмотрела на своего потенциального работодателя. «Индюк» выглядел почему-то неважно. На покрасневшем лице проступил пот, голос слегка дрожит…
— …Сведение плохое, наспех сляпано. Нужны мощные пачки бэков в бридже. Опевок почти нет, мелизматика полностью отсутствует… Вчера ты дала «живаго» и, как ни странно, хорошо всё сделала. Сейчас мне привезли разные варианты «плюса», прослушаю дома. Я бы ещё восточные мотивы обыграл. Можно пару остановок продумать… — Храм сыпал непонятными словами.
Андре раздувалась, как морской ёж, от несправедливой, по её мнению, критики.
— Ты так же говорил про «Изумруд», — Андре кипела от негодования. — И что, кто был прав? Сведёнку я тоже послушаю, но основное сделано правильно. И не переубеждай. Тут нужна хорошая попсовость. Лучше бы подумал, куда отдашь в ротацию.
— Ладно, чего спорить. Давай про текст, а то Лия заскучала. У меня к тебе предложение… — Храм вдруг успокоился, ослепительно улыбнувшись мне. Чем-то он напоминал моего третьего мужа. Возможно, бьющей до одурения сексуальностью.
Андре, ощетинившись, начала выбивать для меня максимально льготные условия. Их разговор сильно напоминал торг за кило помидоров на рынке. Сара Моисеевна вот так же торгуется — мне хватило одного совместного похода с бывшей свекровью за овощами.
— А я тебе говорю — пятьсот евро за текст «под ключ» — со всеми правками. Знаю я твои требования. Укатаешь Лейку — а она ещё дорога мне не как память. — Андре плавно повышала децибелы, переходя на свой особый, противно-скрипучий, тембр. Видимо, и Храм был хорошо знаком с этим тревожным сигналом, поскольку вдруг резко согласился. Вот непонятно, зачем Андре торгуется — у нас же и так огромное количество денег, от выставки.
— Всё, девочки, уже половина девятого, а в десять у меня встреча. Давайте я вас закину. Кому куда? — Храм, подозвав официанта, небрежно положил две тысячных купюры на стол. — Сдачи не надо.
Одного рака смерть красит.
Пока мы ехали ко мне домой, я пыталась понять, что же так меня насторожило во время этой встречи. Андре, решившая заскочить ко мне в гости, язвительно комментировала промахи Храма-водителя. Он отшучивался.
Родная квартира встретила тёмной тишиной. Ну ладно, Аврашка ещё гуляет, под утро вернётся. Пусть оторвётся перед началом студенческой жизни. Но неужели Надин ещё спит? Включив в коридоре свет, я прошла на кухню, нащупала выключатель. Яркий свет ударил по сетчатке. Дико заорав, я замерла на месте. И Андре с Храмом, который тоже зачем-то поднялся, застыл у меня за спиной.
На светло-салатовом линолеуме (купен по дешёвке моей первой свекровью) лежала Надька, в луже крови. Бордовые дорожки тянулись вокруг худенького тела полосками-струйками, местами размазанными. Больше всего их было почему-то возле ног. Осколки, окурки и пепел создавали фантасмагорический ореол вокруг распростертого тела. Рядом валялась окровавленная пустая литровая бутылка коньяка «Ной» (из моей заначки, на случай прихода в гости подруг, прятала полгода назад и сама забыла где). То, что Надин мертва, в голове не укладывалось. Из глаз хлынули слёзы, я рванулась к подруге.
— Лия, стой! Ничего не трогать до приезда милиции. — Стальные интонации Храма затормозили меня.
Андре и Храм увели меня в комнату мальчишек.
— Надо вызвать «скорую»… — как заведённая, твердила я. — Надо вызвать «скорую». Надо…
— Лия, «скорая» Надин уже ничем не поможет. — Храм, вздохнув, закурил. — По-видимому, её ударили бутылкой по голове. Только понять не могу, почему окурки и пепел на полу?
— Лейка, ну как же так, а? — Анька тихо всхлипывала. — Не могу поверить. Не могу.
— Дамы, давайте решать, кто звонит в милицию. — Храм был неестественно спокоен, разве только побледнел немного. — Рано или поздно придётся её вызвать. Лия, ты хозяйка квартиры, решай. Я всё понимаю, но чем быстрее начнется расследование, тем быстрее найдут убийцу. И дай что-нибудь, куда стряхивать пепел, пожалуйста.
Смерть — это не самое худшее, что может произойти с человеком.
На одеревенелых ногах я потащилась на кухню. Надин оценила бы получившуюся картину… Я с болью посмотрела на мёртвую подругу. Прижавшись к стенке, мелкими шагами просочилась к мойке, старательно обходя чудовищный натюрморт с лучшей подругой. Схватив чайное блюдце, я начала тем же макаром пятиться к выходу.
— Плохо-то мне как… Лейка, выключи свет, мешает, — раздался голос, и я в ужасе уставилась на заговорившую с закрытыми глазами Надьку. — И постель у тебя жёсткая. Всё болит, фиг выспишься.
Блюдце выпало из моих рук. Тут же в дверях нарисовались Андре и Храм.
— Ну, Лятрекша, на этот раз ты сама себя переплюнула! — Андре улыбалась сквозь слёзы. — Мы же уже похоронили тебя, идиотку. Надь, ещё раз тебя убьют — ни слезинки не пророню, уже оплакала один раз. Чего на кухне разлеглась, алкоголичка хренова? И откуда столько крови?
После получасового разбирательства выяснилось следующее.
Отправив нас с Андре на встречу с Храмом, Надин задумалась о том, куда спрятать деньги. Хорошо знакомая с моей семейной жизнью, Надька знала, что Сара Моисеевна не погнушается подобрать то, что плохо лежит. Открыв на кухне шкаф с крупами, моя подруга вдруг обнаружила за большим пакетом с гречкой мою заначку — коньяк. (Надо же, мне в голову даже не пришло, что я туда его могла засунуть.) Совершив честный обмен коньяка на деньги, Надька решила принять дозу снотворного в виде алкоголя. Под коньяк хорошо курилось, и Надин предалась раздумьям о прошедшей выставке. Мечты о том, как будет морально убит Замарашка, переполняли художницу справедливым чувством торжества.
Коньячное снотворное постепенно перекочёвывало из бутылки в желудок. В какой-то момент Надин излишне размашисто стряхнула пепел в литровый бокал, и тот упал ей на большой палец ноги. Естественно, рассёк кожу ниже ногтя. Двое суток бессонного полёта и коньячная анестезия сделали своё дело — было не особо больно, но кровь лилась рекой. Прыгая на одной ноге, Надька зацепила недопитую бутылку коньяка, которая тоже свалилась. Коньяк потёк на линолеум. Надька, чертыхаясь, попробовала подобрать бутылку и поскользнулась. Следующее её воспоминание — как я зашла и взяла блюдце.
— Сотрясение, наверное. Головой ведь ударилась, — продолжала Надька. — Зато спать совсем не хочется.
Я, отмывая кухню, мрачно посматривала на подругу. Мало того что заначку взяла без спроса, так ещё и намусорила тут. Вот зря я так убивалась по поводу её смерти — горбатого даже могила не исправит.
Храм, попрощавшись, ушёл, а мы с подругами до трёх часов ночи обсуждали события последних дней. Ни я, ни Андре ничего не рассказали Надьке про страз и Мыша. Да и не до того было — тем для разговора хватало. Анька уехала только в четвёртом часу ночи, вспомнив, что у неё завтра важная встреча. Мы с Надин завалились спать.
Вино веселит, да от вина же и голова болит.
Утром я сто раз пожалела, что так опрометчиво отпустила сына отмечать поступление в институт. Гламурная футболка валялась на полу возле туалета, а сам Авраша, скрючившись, стонал на кухонном диване.
— Ма-а-а-а, дай мне дедушкину кипу…
— Зачем?
Авраам нахлобучил шапочку и побежал в санузел.
— Что же ты такое выпил?
Ответом послужила новая порция рвоты.
— Или съел?
Аврамчика трясло, кипа не позволяла разметаться густым волосьям. После следующего рвотного акта двухметровый малыш рухнул на линолеум и слился с ним по цвету.
— Ма, зайди на сайт, где советы для тех, кто пьёт редко, но много…
Меня занесло на форум пьющих мужчин из города Хабаровска. Там я познала, что «смешивание напитков приводит к более тяжелым стадиям опьянения. Суть сего феномена с научной точки зрения не объяснить, но собственный опыт указывает, что так и есть».
— Что вы смешивали? И кто облевал твою футболку?
— Никто, я сам. И возле батареи тоже сам.
— Но вы же собирались культурно отдохнуть.
— А мы и сходили в кино, посмотрели «Одноклассниц». Извини, не могу громко говорить, тошнит. — Авраша обтёр подбородок. — Потом купались у Петропавловской крепости. Ребята вскладчину купили на четыре тысячи выпивки. Ой, меня сейчас опять прорвет…
В пятый раз выползая на карачках из туалета, Абрам наконец признался:
— После купания пошли к кому-то в гости и дальше ничего не помню. Витёк сказал, что мы с Пашей пили коньяк, потом упали оба. Паша на кровать, а я на пол. И просил отвезти меня домой. Кто-то вызвал такси… Ма, купи что-нибудь от тошноты. Не могу больше.
— А что?
— В аптеке знают…
— Вот — лучшее из доступного, — протянули мне в аптеке в окошечко.
Я прочитала: «Показания: острое отравление алкоголем и другими ядами».
Надин, едва увидев Аврашку, сразу полезла с советами.
— Пиво с коньяком? Ядерно. Лейка, марганцовка у тебя есть?
— Нет.
— Лимон?
— Нет.
— Тогда сделай слегка подсоленную воду и пусть её пьет, а потом два пальца в рот. Когда очистится, горячий крепкий чай завари, с сахаром. И ни в коем случае не опохмеляться!
— Ты что, дура? Он же ребенок. И ничего кроме шампанского раньше не пробовал.
— Какой ребенок! Не смеши. Раз пиво с коньяком смешивает, уже не ребенок. И вообще, пить вредно!
Кто бы говорил… Я с неудовольствием посмотрела на подругу:
— Знаешь, Надь, ага, согласна, очень вредно. Жаль, Аврашка тебя вчера вечером на кухне не увидел — на всю бы жизнь трезвенником стал.
Советы Надин после вчерашнего не вызвали у меня особого оптимизма. Поэтому я сбегала в подвальный магазин и всё-таки купила баночку пива на опохмелку. А еще свежую прессу для подруги.
— Хорошо, что брат с сестрой не видят мой позор, — стонал Авраша. — Какой я им пример подаю…
— Наоборот, плохо. Увидели бы — никогда бы так надираться не стали.
Я вздохнула, вспомнив не только о детях, но и о Надьке. Поставила возле Аврашиной кровати ведро и стакан воды. Подумала — ну вот и вырос сын, совсем как взрослый. А чем там, кстати, восставшая из мертвых подруга занимается?
Если ты не хочешь, чтобы на тебя каркали вороны, не лезь на колокольню.
Надька, лёжа на кровати в моей комнате, лениво перелистывала газеты, иногда отпуская ехидные комментарии:
— Хм, в «Культурном Питере» всего три абзаца про мою выставку. «Главное событие этого лета… отметил своим присутствием губернатор… наша выдающаяся соотечественница, художница мирового уровня Надежда Дельфинина…» Вот уж о себе такого не знала! Замурашку точно инфаркт хватит.
Не зная, как сказать подруге, что статья З. А. Мурашко, посвященная персональной выставке художницы, больше освещает не ее, а достоинства Андре, я молча протянула «Вечерний Петербург» Надин.
— «Концептуально новый уровень… наконец учла справедливые замечания…» Вот скотина! Что-о-о? «Блистательная Мадемуазель Андре»? И дальше только про неё, а про меня всего три строчки… Лейка, скажи, ну вот есть на свете справедливость?
Надька, отбросив газету, стала рассматривать потолок. Я, автоматически посмотрев туда же, подумала, что ещё пару лет, пожалуй, без ремонта продержимся: трещины заметны не сильно и ещё пока, слава богу, ничего не осыпается. Ситуацию надо было срочно спасать.
— Надюш, посмотри с другой стороны: впервые ни одного плохого слова про тебя твой Замурашка не написал.
Лучше бы я этого не говорила. Язык мой — враг мой, всегда знала. Но с Надькой этот принцип срабатывает вдвойне.
— Он такой же мой, как и твой! — заорала Надин, вскакивая с кровати. — То, что я переспала с ним один раз, не даёт ему права так меня унижать!
Про себя я, конечно, подумала, что Надька привирает. В своё время короткий роман художницы и критика наделал много шума в артистической тусовке. Не устояв перед длительной осадой, Надин уступила натиску Замурашки. Хотя, по моему мнению, подруга и не сильно-то сопротивлялась. Роман был бурным, но непродолжительным, всего около месяца. Но это в стиле Надин: заснуть с одним — проснуться с другим. Отвергнутый критик стал мелочно мстить художнице, в каждой статье упоминая ненароком такие «высокохудожественные» эпитеты, как «криворукая», «дилетантка», «художественная мазня» и прочие «достойные» сравнения. Надин, недолго думая, не осталась в долгу, распустив в тусовке слух, что у Мурашко так же негусто в голове, как и между ног. От Замурашки стали шарахаться женщины, и, понятное дело, тепла и доброты в его статьях о Надин не прибавилось.
Тем не менее я, как могла, попыталась успокоить Надьку. Получалось плохо.
— А Анька, зараза, везде свою выгоду ищет. Ведь это моя выставка, моя! Персональная, первая в Питере! В Париже была, в Берлине была, а здесь… Ты только послушай, Лейка, что он пишет: «…Однако главным событием этого мероприятия стало блистательное выступление несравненной Мадемуазель Андре…» Так, тут пропустим… ещё на три абзаца восхвалений нашей блистательной и голосистой подружки… Ага, вот! Ты только оцени: «Песенный шедевр „Харакири под дайкири“ затмил по силе эмоционального воздействия нашумевший триптих „Красота по-японски“ Н. Дельфининой». Нет, ну Анька всё-таки скотина! Ни видеть, ни слышать её не хочу! Вообще больше с ней не разговариваю!
Сильны любовь и слава смертных дней,
И красота сильна. Но смерть сильней!
Как по заказу, у Надьки зазвенел мобильный.
— Да, Анют, чего? — Голос Надин волшебным образом стал ласковым и доброжелательным. — Нет, не смотрим. А что случилось?
Лицо Надежды мрачнело с каждой секундой разговора. У меня внутри что-то ёкнуло. Предчувствие необъяснимой беды вдруг накатило резко, без предупреждения. Возможно, были виноваты взволнованные интонации в голосе Андре в трубке, которые я улавливала на расстоянии. Часто замечала, что я, как Джулька, не понимая смысла, больше ориентируюсь на тон голоса, чем на смысл слов.
— Лейка, врубай телевизор! По всем каналам сейчас крутят, даже по центральным! — скомандовала Надин. — Теперь нашего Стаса убили! Вчера вечером, возле его дома.
Я, молча нащупав пульт, щелкнула кнопкой. Безразличный голос теледиктора канала «1+» вещал: «И вновь очередное скандальное убийство потрясло Санкт-Петербург. Последние события подтверждают, что вторая столица России продолжает оставаться бандитской. Вчера вечером в особо извращенной форме был убит сын действующего губернатора Санкт-Петербурга Александра Мультивенко. Стас Александрович был зарезан у подъезда собственного дома…»
Не дослушав новости, я бросилась к своему старенькому компьютеру. Интернет — великая сила. Хочешь что-то узнать — спроси у него. Надин читала вместе со мной из-за моего плеча:
Харакири сына губернатора
Скандальное заказное убийство произошло в Санкт-Петербурге недалеко от Невского проспекта. Убит глава одной из крупнейших строительных фирм города — сын губернатора А. Мультивенко. 38-летний Стас Мультивенко был зарезан на пороге собственного дома. По нашим данным, убийство напоминало ритуальное — мужчине фактически вскрыли живот кинжалом и перерезали горло. Основной версией убийства Генерального директора фирмы «Питерстрой» Стаса Мультивенко МВД рассматривает его профессиональную деятельность.
На следующей строчке «Невское время»:
Назад в «Бандитский Петербург»?
В руках корреспондента «Невского времени» оказались нигде не публиковавшиеся данные о преступности в нашем городе… Несколько лет назад по улицам Петербурга было опасно ходить: можно было попасть под бандитскую перестрелку… Сегодня эти люди либо за решеткой, либо в могиле. Но на их место приходят другие — безликие, не столь амбициозные, но не менее самоуверенные и жестокие. Неумолимые цифры статистики свидетельствуют о том, что в последние год-полтора криминогенная обстановка в городе ухудшается и постепенно приобретает угрожающие масштабы.
Не застрахован от этого никто — даже дети высших чинов. Так, вчера был зверски убит во дворе собственного дома сын губернатора Петербурга Стас Мультивенко…
Хит про харакири бьет все рекорды
Скандальное убийство С. Мультивенко, потрясшее город, дополняется новыми подробностями. Накануне на выставке художницы Н. Дельфининой известная певица Мадемуазель Андре исполнила новый шлягер про харакири, которое следует делать исключительно после бокала дайкири. Шлягер сейчас занимает первые строчки хит-парадов практически всех радиостанций. Можно было бы в очередной раз констатировать случай неэтичного чёрного пиара, если бы песня не была написана и исполнена ДО убийства сына губернатора.
Больше всего Надьку потрясла новость:
Харакири — на портретах и в жизни
За два дня до трагического случая портрет сына губернатора кисти Надин Дельфининой, где содержатся зловещие намёки на его будущее, был приобретён за рекордную цену отцом убитого, губернатором Санкт-Петербурга А. Мультивенко. Показательно то, что на одном из полотен триптиха нарисовано убийство человека, очень похожего на С. Мультивенко. Согласно данным источника, пожелавшего остаться неизвестным, это не первый случай, когда с героями портретов художницы случаются несчастные случаи. Что это: художественное прозрение или хорошая осведомлённость?
Я и не заметила, как к нашему читающему дуэту присоединилась Андре. В тот момент мы с Надькой рассматривали на мониторе мутную фотографию Стаса Мультивенко, лежащего на асфальте.
— Скорее всего, снимали мобильным. — Голос Андре вывел меня из оцепенения. — Лейка, подвинь картинку чуть ниже. Там что-то лежит рядом со Стасом…
Щёлкнув мышкой, я прокрутила жуткую фотографию распоротого нашего Стаса. Он лежал на асфальте практически так же, как и ненаш. Как на триптихе. У нас троих вырвался коллективный глубокий вздох — рядом с трупом и вывалившимися из него кишками, напоминавшими клубок перламутровых змей (всё, абсолютно всё, как на картине у Надин!), лежал окровавленный кинжал. Тот самый, папин подарок Надьке.
Чего вы хотите? (фр.)