Жена без мужа — вдовы хуже.
Всю ночь меня мучили кошмары. Стас Мультивенко покупал у меня «Книгу перемен», крепко держа за руку Али. Мой младшенький не сопротивлялся, называл его папой. Ненаш Стас ухмылялся из правой части триптиха Надин, висящего на стене киоска «Роспечать». Что-то мне мешало взять деньги за покупку у Стаса, и я вдруг обнаружила, что держу окровавленный восточный кинжал…
Проснувшись утром, полностью разбитая, я поплелась в ванную. Подруги ещё спали.
Вчера мы долго обсуждали, что делать дальше. Единогласно было принято решение не говорить про ненашего Стаса и про кинжал ни словечка никому, даже на будущих допросах, про которые мрачно пророчествовала Надин. Я приняла своё личное решение: никому не говорить про файл и камешек с ногтя Андре.
Через полчаса, умывшись и выпив кофе, мои подружки попытались решить сложнейший вопрос, кто должен идти в магазин. Я отказалась категорически, молча указав на вымытую посуду. Битва между певицей и художницей шла с переменным успехом.
Живопись победила, по крайней мере, в этом раунде. Надин вдруг резко вспомнила, что у неё сотрясение мозга, и вообще она пострадавшая сторона, поэтому ей, как пострадавшей, нужно лекарство.
Андре нехотя собралась за покупками, попутно отметив, что невозможно сотрясти то, чего нет. Напоследок уточнила: уж не коньяк ли спасёт от тяжёлого ранения нашу жертву.
— Да! Коньяк! Андре, ты идёшь уже или мне самой? — гаркнула Надин, тут же демонстративно схватившись за голову.
Я протянула купюру в сто евро:
— И ещё чего-нибудь вкусненького купи, а, Анька?
Подруга от денег отмахнулась, скривившись:
— Кому чего надо? Для Надьки ясно: круассаны с морошкой и высокоградусное лекарство от головы. А тебе? Холодца с хреном?
Я перебирала в памяти самое желанное и вдруг выпалила:
— Лягушачьи лапки! Никогда не пробовала. А то ведь так и помру, ничего об этой жизни не узнавши…
Анька покосилась на меня и тихонечко, бочком смылась из квартиры…
Пока Андре пышногрудой ланью скакала по Питеру, пытаясь выполнить наш невыполнимый продуктовый заказ, мы с Надин в сотый раз обсуждали последние события.
— Так и знала, ещё тогда в мастерской, что одним убийством не обойдётся. — Надька тоскливо закурила. — Менты не отстанут — уж больно мы засветились «Красотой по-японски» и «Харакири под дайкири». Дёрнул же меня чёрт кинжал нарисовать…
— Да, лучше бы гейшу нарисовала, — ляпнула я. — Или обнажёнку, как твой муж.
В ответ Надин использовала виртуозно-матерные выражения, при этом за пять минут она умудрилась не повториться ни разу. Даже и не знала, что занимаюсь такими извращениями с моими бывшими свекровями, Джулькой и моей бедной мамой.
Подруга распалялась и распалялась, переходя с трёхэтажных оборотов на многоскрёбные. Вот кому надо составлять современный русский словарь арго.
Припомнив своего экс-мужа, а заодно и всех моих, Надька, закурив, вдруг совершенно спокойно спросила:
— Лейка, ты бы хотела замуж? Скажи честно.
Я задумалась. Что такое замуж? Ведь у меня трижды было то, что называется «замуж»: красивая церемония, штамп, обязательства, отношения, зацикленные на детей, на родственников, на имущество. Но всё это не по-настоящему замуж.
По-настоящему замуж, это когда выходишь за мужчину, про которого думаешь: вот он, единственный. И не надо никого другого, кроме него. Никогда. Только с ним можно прожить до самой смерти, только с ним… Так, чтобы ни разу не пожалеть о своём выборе, чтобы ни разу не усомниться.
С Мечиком так и было: всё в радость, даже горесть. С ним было в охотку и постную кашу есть, и самые обычные дела делать. И было спокойно и светло от самого его присутствия в жизни.
Смешного было много…
— Ты чего, Лейка, улыбаешься?
— Да так, вспомнила…
«Я как увидел тебя, сразу понял — жена моя будет», — Мечик сказал это через неделю после знакомства. И ни разу он не колебался, как другие мужчины, бывает, взвешивают, словно на весах: подходит им женщина или не очень… Взял меня такую, какая есть. И на других уже не смотрел. Мной любовался.
Я тогда ему про все свои недостатки рассказала. Что у меня не так. Какая я. Плакала, всю ночь признавалась. А он улыбался. Погладил потом меня по голове и сказал: «Я тебе наперед прощаю всё, что бы ты ни сделала, до конца жизни»… Я тогда не поняла, о чём он говорит. Только теперь догадываюсь.
Надька внимательно слушала мои откровения.
— А некоторые как рассуждают: поживём-посмотрим, может, чего получится, а может, и нет — не нужно мне такого. И паспорт марать незачем.
— Лейка, ну ты и идеалистка! С тремя детьми, в твоём-то возрасте… Да хоть бы какой мало-мальски приличный мужик на себя эту обузу взвалил!
— А мне не надо приличного. Пусть будет неприличный. Но чтобы не «взвалил», а полюбил. И я его. Тогда и обузы не будет.
— И ты во всё это веришь?
— Верю. Так должно быть. Может, не у меня, пусть у других… А иначе и смысла нет, если не жили они «долго и счастливо» и не «умерли в один день»…
— Ты ещё и сказки вспомни, а?
— Сказки?
Вдруг увиделась картинка из дальнего лета: стою я босиком, в сарафане синеньком, Забава маленькая за подол держится. Молоко ходили брать от коровы, трава под ногами тёплая. Малина горячая на кустах.
Июль. Мечик лодку на реке отвязывает и машет нам — зовёт плыть на другой берег, там пляжи песчаные, пологие.
Переплыли, а я воды боюсь — быстрая она, холодная. Тогда Мечик берёт меня на руки и бережно заносит на глубину, я обнимаю его за шею и утыкаюсь носом в волосы — любимый мужчина всегда так вкусно пахнет.
Прижимаюсь к его тёплому животу, а спину зябко обхватывает река, и сердце замирает от жаркого шёпота на ушко: «Никогда в моей жизни не было женщины красивее тебя и не будет». А ведь красивой я не была даже в молодости. Так, хорошенькая…
— Лейка, очнись! — Надька, услышав звонок в дверь, пошла её открывать.
Я стряхнула наваждение: эх, Мечик-Мечик! Даже боги умеют завидовать. Даже твои боги, Мечик!
В кухню вплыла лучащаяся хитрющей ухмылкой Анька, опешившая Надька тащила забитые до отказа пакеты с едой и выпивкой. За спиной у подруг маячил молодой парень в униформе с огромной коробкой в руках.
Что на этот раз? Вот какая же Анька зараза: вечно что-нибудь придумает. А я не была уже уверена, что рада сюрпризам. Даже от Андре — особенно в свете последних событий.
На свете можно есть все, кроме отражения лун.
— Лейка, не стой столбом, разгреби стол! — Анька с кошачьей грацией опустилась на свободный стул у окна кухни. — Сержик, поставь микроволновку на пол. Видишь, у моей подруги от радости в зобу спёрло. Не верит своему счастью, что будет минут через пятнадцать трескать попы своих любимых зелёных жаб… Фууууу, у них даже мясо буро-коричневое…
Я покорно начала разгребать место рядом с мойкой, ошарашенно посматривая на коробку. Давно хотела купить, но всё как-то не получалось. Поставив её на пол, парень в униформе восторженно пялился на декольте Андре. Надин, первым делом вытащив коньяк, тут же трясущимися руками плеснула себе в чашку «высокоградусное лекарство от сотрясения». Опомнившись, предложила и нам.
— Надь, у нас же повестка в милицию. Хороши мы будем, если двух слов связать не сможем, — отмахнулась я.
Парень и Анька, как ни странно, спиртное взяли, чокнувшись при этом за любовь с первого взгляда. Бедный Серж, мадемуазель же тебе в мамы годится! И поцелуй, если он будет, будет материнским. Но я продолжала методично разгребать место под микроволновку. Вот уж неплохо, на самом деле. Авраашка и Забава постоянно просили, учитывая наши семейные проблемы со здоровым питанием. Надо же, Анька хоть раз что-то хорошее умудрилась сделать.
— Да, Надюш, у меня и для тебя есть кое-что… — От медовой патоки в голосе Андре я вздрогнула. — Достань-ка вон из того пакета свёрток. Это тебе. Круассаны с морошкой. Свежайшие. И чтоб больше никогда в жизни не говорила, что я экономлю на подругах. А себе я взяла с шоколадом, ты ж такие не любишь.
— Брешешь! Не могла ты купить круассаны с морошкой.
— Ну почему же? Вот филе жаб для Лейки я нашла, только объездив пол-Питера, а круассаны твои как раз проблемой не были. Дай-ка сигаретку, — Анька лучилась ехидством.
Надька скептически начала разворачивать свёрток. Пахло умопомрачительно. Серж, пристроившись рядом с Мадемуазель Андре, внимал каждому её слову и поедал глазами. Кстати, о еде:
— Ань, а почему для лягушачьих лапок нужна микроволновка? И сколько я тебе за неё должна? — Я всё ещё не могла привыкнуть, что деньги теперь для меня не проблема. По крайней мере, для такой покупки.
— Они в каком-то специальном соусе, а на упаковке написаны режимы только для микроволновки. Кстати, ты мне ничего не должна — это подарок Забаве. Хорошая девочка у тебя, чем-то на меня похожа. Вон, уже грудь второго размера, и это в её-то возрасте. Точно, переплюнет тётю Андре. Но некоторым и эти старушки нравятся, да, Сержик? — Анька, тряхнув грудью, снова чокнулась с ошалевшим от коньяка и декольте парнишкой.
— М-м-м… М-м-ма… Угу-м-м-м… Нет, да, точно морошка… — удивлению Надьки не было предела. Прожевав один и разломив другой круассан, Надин посматривала то на начинку, то на Аньку. — Парень, а ты в курсе, сколько нашей мадемуазели лет? Она тебе…
— …В сёстры годится! — резко, с нажимом перебила подругу Анька. — Не забывай, Лятрекша, ты старше меня на два года!
— Колись, где круассаны взяла? — недовольно буркнула Надька.
Напоминания про её паспортный возраст Надин ненавидела почти так же сильно, как свою бывшую свекровь. Но крыть было нечем — не плюй в колодец.
— Ты ж моя милая, золотая подружка! Кисюня ты моя прошаренная. Я объехала все супермаркеты Невского и окрестностей, пока одна умная, хоть и некрасивая кассирша мне не сказала, что морошку я ещё могу у них купить, свежую. По цене космической ракеты за сто грамм. Но вот круассанов с этой дивной ягодкой в природе не бывает. Вот что вас так с Лейкой-то потянуло на французскую кухню, а?
— Хватит мне зубы заговаривать! Где ты взяла это? — заорала Надька, размахивая надкушенным круассаном возле лица Аньки.
— Ну, когда я покупала микроволновку… Сержик, распакуй ее, — видишь, место уже освободилось… этот талантливый и красивый мужчина рассказал мне, что на набережной Обводного есть мини-пекарня. Там его мама работает. Сечёшь фишку? Я взяла ягодки, Сержика и… Кстати, дай-ка мне вот тот свёрточек — там круассаны с шоколадом. Они хотя бы сладкие. А в твои я попросила только морошку положить, без сахара. Сержик, кисюнь, хочешь сладенького?
Я угорала. Вот уж воистину — не рой другому яму. Надька попалась в собственную ловушку, думая, что Анька полная дура. А теперь пусть давится тестом с кислыми ягодами. По десятибалльной шкале Андре сработала на все сто.
Через пятнадцать минут я жадно набросилась на разогретый лягушачий деликатес. Хм, курица, пожалуй, вкуснее… Сергей не хотел уходить, но Анька проводила его до дверей, провернув свою коронную фишку с левым телефоном: 123-45-67.
Ещё через полчаса Надька стояла в дверях:
— Пора ехать давать показания про нашего общего жениха-покойника.
— Да. Поедем…
Тайное обнаруживается в беседе.
Способности Надин пророчествовать можно позавидовать. Или посочувствовать. На следующей неделе нас действительно затаскали по допросам.
Легче всех отделалась Андре — лейтенант Ивашкин пал очередной жертвой её бронебойного обаяния. «Включив» полную блондинку, она невпопад отвечала на вопросы, томно стреляя глазками в сторону лейтенантика, якобы невзначай поправляя слишком глубокий вырез декольте. Да, безусловно, Андре в курсе, что убили известного человека, и, да, она спела песню про харакири, но тему навеял сюжет картин Надин Дельфининой, её и спрашивать надо.
— Нет-нет, товарищ генерал Ивашкин, конечно же я была не в курсе про харакири, но, может быть, мы это обсудим где-нибудь в другом месте и попозже…
Хорошо зная Андре уже более пяти лет, я могла бы предупредить наивного лейтенанта, что ничего, кроме свидания в ресторане, ему не обломится. Но меня там не было. Допрашивали нас по очереди.
У меня состоялась двухчасовая беседа со следователем Петровой. Милая приятная женщина, которая больше слушала, чем задавала вопросы.
Хуже всех пришлось Надин — с подачи Андре её взяли в крутой оборот. Ситуацию усугубляло то, что возбужденное по статье 105 часть 1 (умышленное убийство) УК РФ дело было на личном контроле у губернатора города по вполне понятным причинам.
Началось всё с того, что в милицию Надин опоздала. Художницу задержала лекция о вреде реализма в искусстве и аморальности её поведения от бывшего мужа и активно действующей свекрови. Понятное дело, про аморальность вещала свекровь, периодически используя такие «учтивые» формы обращения к женщине, как «шлюха», «проститутка» и типа: «Ты, которая моему сыну всю жизнь испортила». А Михаил в очередной раз предложил Надин сменить место прописки. Злая, как моя Джулька, у которой отобрали очередной приплод, Надька явилась для дачи показаний.
Обстоятельств, смягчающих часовое опоздание мадам Дельфининой, следователь Мордасов знать не мог. Тем не менее это не оправдывало его хамского поведения: Надин он допрашивал более четырёх часов без перерыва, перекура и возможности посещения туалета. Безусловно, это не добавило оптимизма моей подруге — заядлой курильщице.
— Скажите, в каких отношениях вы состояли или состоите с Зиновием Мурашко?
Невинный вопрос Мордасова вызвал бурную реакцию (шёл пятый час допроса). Надин зверски хотелось курить и писать. Указав все возможные адреса, по которым следователь должен был прогуляться, Надька немного успокоилась. Однако намёки и прямые обвинения следака в том, что все, кого она рисует, плохо заканчивают, послужили спусковым крючком для дальнейшего.
— Конечно же вся эта псевдомистика имеет разумное объяснение. — Мордасов нагло затянулся сигаретой, глядя на позеленевшее от злости лицо Надьки, которой безумно хотелось курить. — Я не верю в ваши способности порчи по портрету, несмотря на утверждения критика Мурашко. Скорее всего, вы просто были в курсе событий. В какой ОПГ вы состоите? Отвечать! Быстро!
Ошарашенная Надька бросила ненавидящий взгляд на довольную рожу Мордасова.
— Всё, иду в «сознанку»! Бумагу и ручку! — выдохнула Надин. — Только дай мне свой вонючий «Честер»…
Надин усиленно застрочила на белой бумаге, а довольный следователь стал двумя пальцами забивать в компьютер шапку протокола. На месте Мордасова я бы хорошо подумала. Он плохо знал мою подругу (вернее, совсем её не знал), иначе был бы более осторожен.
— Вот, получи! — придвинула художница листок.
Мордасов потрясённо замер: рваными чернильными штрихами с листа на него смотрело его зеркальное отражение. Нет, не зря Надин заканчивала художественную академию — набросанный за пару минут эскиз был полной поясной копией служителя закона, только правая рука следователя оказалась загипсованной и подвешенной на перевязи к шее.
Можно ли винить рядового лейтенанта Мордасова в том, что в последовавшем затем его диком оре цензурными были лишь предлоги?
— Ух ты, а вот этого я не знала! Надо будет запомнить, — восторженно произнесла Надин, выслушав особо заковыристый трёхэтажный оборот.
— У вас всё нормально? — заглянула в кабинет следователь Петрова.
— Тань, подмени меня. Я больше эту… Короче, я её терпеть больше не могу!
Мордасов пулей вылетел вон. Татьяна Петрова закончила опрос Надьки за пятнадцать минут. Дальнейшие события подтвердили, на мой взгляд, что всё в мире подчиняется закону кармы. Либо это карма, либо Надька действительно спуталась с нечистой силой.
Спускаясь после допроса со второго этажа по лестнице, Надин вновь увидела лейтенанта. Тот сидел на высоком подоконнике и нервно курил. Заметив художницу, Мордасов, привстав, бросил коротко: «Ведьма!» Бьющие сквозь пыльное стекло окна лучи августовского солнца отчетливо высветили фигуру лейтенанта. Надин цепким взглядом фиксировала проявившийся натюрморт. Мордасов осёкся, попятился, соскользнул с площадки пролёта ногой и…
Позже мы узнали, что результатом падения стал перелом правой руки, в точности так, как это изобразила Надька. Учитывая, что вредного следака в отделении не особо любили, котировки моей подруги резко пошли вверх.
Три вещи нельзя скрыть: любовь, беременность и езду на верблюде.
Вот удивительно, когда же Надька успела притащить бутылку коньяка «Ной»? Неужели её совесть замучила? Вроде я не напоминала, что тогда, когда мы нашли Надин на кухне, подумав, что она отошла в мир иной, моя подруга успела вылакать гостевую заначку. Видно, решила компенсировать.
Мне ни уснуть, ни успокоиться. Прокралась втихую на кухню, нарезала киви, откупорила коньяк — сижу сама с собой, по чутку в «напёрсток» наливаю. Крепкий этот «Ной», пьянею после первой же капли. Мне много не надо, чтобы улететь от обыденности, точнее от необыденности последних дней…
Подруги наконец-то уснули. Храпят-трубят — не могу с ними в одной комнате, стелю себе на кухне. Тут и холодильник рядом, откусываю то сыра, то колбасы. Подозреваю, конечно, почему постоянно есть хочется, — на меня в первые месяцы беременности всегда жор нападает страшный. А тут столько продуктов в доме! Денег завались, вкуснотищи разной накупили, даже суши принесли в коробочке. С икрой летучей рыбы, с гребешком, с угрем, с водорослями какими-то особенными. Андре изощрилась, новый сорт роллов заказала — с клубникой. Сама не ест от переживаний, я одна трескаю — и за неё, и за Надьку…
Надька второй день с такой мигренью, что голову держать не может. Лежит и стонет. Картина недописанная на мольберте, даже не приближается к ней. Андре покрепче, но тоже укаталась наша сивка: аппетита нет, только к бутылке с абсентом прикладывается. Хорошо ещё, не до фей напивается. Да по телефону трындит часами…
Оказалось, я самая железная. Поем, через часик опять поем, потом по кофейку, затем чаёк, и снова проголодаюсь… У меня насчет еды настройки не сбиваются. Но вот уснуть трудно — перевозбуждение сказывается. Глотну-ка я ещё напёрсточек…
Глотнула. И сон мне той ночью приснился удивительный. Галлюциногены, что ли, в коньяке были подмешаны? Не знаю…
Но утром, открыв глаза, не хотелось возвращаться в реальность. Припомнила сон.
Приснилось, будто дом мне достался по наследству. Белый, просторный — комнат на пять, и всё в нём есть, что нужно для жизни. Хожу я по нему, осматриваюсь. Не верится, что мой дом — всегда о таком мечтала. В самой большой комнате окна зашторены. Дёргаю занавески — тёмные, плотные, тяжёлые, — не хотят поддаваться, но всё-таки медленно отодвигаю. И вижу за окном сад. Цветы там низенькие, изящные, ковром стелются. А деревья не берёзы, другие… И из сада волшебного подлетают к окну птицы, касаются крылом стекла и снова отлетают. Птицы редкостно красивые, неописуемо!
Одна мне особенно запомнилась — крупная, золотистая, крылья, как камнями драгоценными усыпаны, переливаются то изумрудным, то сапфировым, то рубиновым цветом. Видно, что из породы хищных, немного на орла похожа, но с большими добрыми глазами. Тоже в окно торкнулась, осветила огненным светом и улетела. А я стою как завороженная, аж занемела вся. Не то от счастья, не то от грустного предчувствия. Не то оттого, что лежу неудобно, скрючившись на кухонном диване…
Проснувшись, стала кофе себе варить. Одной рукой турку держу, другой набираю в «Яндексе» на ноуте, что значат сны с птицами. Толкований — море. И какому верить?
Читаю: «Сон о птицах с прекрасным оперением очень благоприятен. Если женщине приснились такие птицы — в жизнь войдёт новая любовь или замужество будет, и брак окажется счастливым». Ну, допустим. Я сладко прищурила и без того узкие глаза…
Дальше обещали: «Если во сне птица стучится в окно, то скоро у вас произойдёт какое-то радостное событие или же вы получите хорошие вести, например, от старого друга». Неплохо, хотя расплывчато.
Что там ещё? «Если сон о ловле птицы снится молодой женщине, то он может предсказывать ей скорую беременность». Хм… В моём сне ловли не было, зато наяву поймала беременность, тут и толковать не надо.
«Если вам приснилась очень большая птица, это означает, что в будущем Земле угрожает очень большой метеорит, в результате которого несколько городов будут разрушены».
От последнего комментария впала в ступор. На всякий случай глянула в окно на тихо подрёмывающий Питер, потом на спящих Андре и Надин. Их безмятежный вид меня успокоил. Но после «метеорита» я закрыла «Яндекс» и пошла проведать холодильник на предмет сладостей, неизменно утешавших меня в минуты тяжких раздумий.
Зайдя в туалет, я достала тайком купленный вчера экспресс-тест на беременность. Слава богу, теперь не надо собирать мочу в баночку — тесты третьего поколения струйные. Достаточно намочить его — и через минуту готов результат. Правда, и стоимость, как у самолёта.
Ожидая результатов теста (и почти не сомневаясь в том, что беременна), вдруг вспомнила, что за квартплату накопился долг в тридцать тысяч. Домоуправ ещё до убийства ненашего Стаса угрожала отключить электричество. Надин и Андре говорить об этом ни к чему. Только не забыть бы оплатить коммунальные услуги. И надо позвонить на работу, отпроситься до сентября. Я старательно думала о чём угодно, только не о жуткой смерти Стаса. Хорошо ещё, Аврашка вчера вечером вернулся к бабке Саре за город — незачем мальчику тут быть, когда такие события.
Так, что там у нас? Да, похоже, у моих детей появится брат или сестра. Месяцев через семь с половиной, восемь. Задумчиво уничтожив все результаты проверки, поплелась на кухню.
Я принялась мыть посуду и готовить завтрак. Угу, опять продукты заканчиваются, надо идти в магазин. Ну, пусть подруги хоть что-то сделают! Пора будить Аньку и Надьку. Мы собирались провести день в модном фитнес-клубе. Для снятия стресса и подтяжки фигуры.
Доброму человеку и небо помогает!
Моя сумасшедшая китайская бабка частенько говорила отцу, что самый тёмный час наступает перед рассветом. От папы эти слова я услышала в первый раз в глубоком детстве. Понять же смысл древней мудрости мне было суждено, видимо, только теперь. Раньше, читая в какой-нибудь книжке фразу «Ничто не предвещало беды», я сладострастно замирала и сама придумывала пакости, которые могут свалиться на голову главной героини. Иногда даже попадала в сюжет. Однако литература литературой, а жизнь богата на такие крутые повороты, что предсказать невозможно.
Итак, «ничто не предвещало беды». Мы с подругами шумной и слегка пьяной компанией возвращались вечером из фитнес-клуба. Опять ко мне домой. Не знаю, как Анька с Надькой выносят такие нагрузки, но у меня болело всё. Единственное, чего хотелось, — доползти до кровати и провалиться в сон.
Перед входом в подъезд я притормозила — в туфельку попал камешек. Анька уже успела зайти, и её смех доносился с эхом. А Надька ждала меня, придерживая дверь. Синевато-чёрные тени августовской полупрохладой ложились под ноги.
Вытряхнув камень из туфельки, я с наслаждением поставила босую ногу на зелёный газон. Ни за что больше не пойду в фитнес-клуб! Пусть меня подруги и не уговаривают! Подумаешь, лишние десять килограммов, Мэрилин Монро они не мешали.
Скептически усмехнувшись над попытками самообмана, я резко наклонилась к газону, увидев светящуюся точку рядом с туфелькой. Надо же, светлячок! Что-то пронеслось над моей головой, раздался звон разбитого стекла и грохот захлопнувшейся двери.
— Твою мать! — заорала Надька. — Лейка, ты где? Бегом сюда!
Медленно дохромав в полуразутом виде до подруги, я уставилась на пустое окно первого этажа. Надька переругивалась с хохочущей Анькой через закрытую подъездную дверь.
— Надь, а что это было? — я рассматривала осколки стекла на асфальте возле подъезда.
Надин со всей дури дёрнула дверь и рявкнула:
— Быстро заходим!
И тут из подъезда вывалилась хохочущая Анька, по инерции сбив меня с ног. Пока мы хохотали уже вместе, лежа на цементе, и пытались подняться, в подъезде что-то с грохотом упало. Надька снова заорала:
— Пошёл вон отсюда! Я сейчас милицию вызову! Тебе, тебе говорю! Пшол вон!
Мы с Анькой, как по команде, обернулись. Метрах в десяти маячил силуэт мужчины в джинсах и чёрной спортивной майке. Практически пиная ногами, Надька затащила нас в подъезд, судорожно захлопнула дверь.
— Лейка, ты в рубашке родилась, судя по всему. Дважды этот козёл в тебя целился!
— Ты уверена? — замерла я, ощутив неприятный холодок внутри.
— Лицо только не рассмотрела, — вздохнула Надька, — а так абсолютно точно: в тебя булыжники кидал. Первый раз ты сама наклонилась, второй раз Анькин алкоголизм тебе помог.
— Девчонки, мне страшно… — зашептала Андре. — Так и будем тут стоять и держать дверь?
Словно в ответ на Анькин вопрос дверь дёрнули с той стороны, и мы втроём судорожно вцепились в ручку. Хорошо ещё, она дореволюционная, здоровенная, её и на роту солдат хватит.
Больше книг на сайте - Knigoed.net
— Лейка, набирай «02»! — завизжала Надька. — Маньяка с поличным возьмут!
— Пусть Анька наберёт, у меня от страха руки трясутся.
— Вы что там, с ума посходили? — раздался с улицы знакомый голос. — Я домой хочу попасть! Лейка, ты? Открой сейчас же!
Я аж всхлипнула от облегчения, узнав баритон Матвея. И через пять минут мы полным составом сидели у меня на кухне, снимая стресс в лучших традициях Надьки: коньяком и колой. Матвей не пил, выслушивая наш подробный рассказ с изумлением.
— Надь, а ты уверена, что это не хулиганы?
Мы с подругами только переглянулись.
— Какие планы на сегодняшнюю ночь у такого красивого мужчины? — Надька, залпом допив коньяк, вдруг игриво плюхнулась на колени к Матвею.
Нет, ну надо же, на моих глазах у меня же на кухне уводят моего же соседа! Вот ведь Надин стерва! Конечно, он мне не нужен, но это моя территория!
— Так, Матвей, тебе пора домой, а Надин в люлю! — злобно гаркнула я.
Анька только хихикнула. Сразу после ухода соседа я накинулась на Надьку:
— Нам всем расслабиться надо, а ты как всегда только о сексе думаешь!
— А что может расслабить лучше секса, Лейка? Вместе с одеждой ты снимаешь и стресс… — Надька закатила глаза, представляя, как задирает футболку на животе Матвея. — И уснуть рядом с мужчиной куда как приятнее, чем рядом с тобой. Или с Анькой.
— Ну так и спи! Только не в моей квартире! — Значит, я правильно разгадала маневры Надьки.
— Всё, гасим свет. С меня на сегодня хватит!
Мы лежали, ворочаясь в темноте, сон не приходил. Я думала о словах Надьки. Но Матвей был один, и всё равно на всех бы не хватило антистресса.
Да и потом, использовать мужчину как спиртное, для расслабления я не привыкла. Проще и в самом деле выпить. По крайней мере, наутро не будешь сожалеть ни о чём, кроме пустой бутылки.
В жизни бывает семь неудач и семь удач.
Обычно я встаю довольно легко, но тут — особый случай. Последствия посещения фитнес-клуба давали о себе знать — свинцовая тяжесть панцирем сковала всё моё тело. Пальцы согнуть и то больно. Да ещё события вчерашнего вечера… Неужели в меня и правда кидали камнями? Но зачем?
— Лейк, ты спишь? — душераздирающий шёпот Аньки заставил меня открыть глаза. — Помираю я! Не надо было вчера коньяк мешать с абсентом. У нас что-нибудь осталось из спиртного? — Хриплый голос Андре был полон трагизма Дездемоны, которую додушивал Отелло.
— Ань, отцепись, не до тебя! Спроси у Надьки. Она у нас спец по этому делу.
— Понятненько, — пробормотала Анька. — Как твою жизнь спасать — я всегда пожалуйста! А когда твоя лучшая подруга помирает — «отцепись». У Лятрекши можно не спрашивать, после неё выпивки не остается. Сходи за пивом, а? Ну позязяста!
— Ага, и на меня пару бутылок возьми, — вдруг прокаркал чей-то голос, в котором с трудом узнавались Надькины ноты.
— Ну вы, девушки, совсем офонарели! — вяло пыталась я сопротивляться.
— Лейка, ну ты же практически не пила. Тебе проще всех…
Надька, присев на кровать к Аньке, прикурила сигаретку.
— …А у нас «в головке бо-бо, в ротике ка-ка, денежки тютю, муж гав-гав».
— Ну, положим, у тебя-то муж всегда «гав-гав», — огрызнулась я, понимая, что за пивом всё-таки придется идти мне. — А если в меня опять бросят камень?
После пяти минут перебранки я все же поплелась в круглосуточный подвальный магазин. Как же тяжело ноги двигать… А ещё придется шагать вниз десять ступенек по неудобной лестнице, без перил.
Проклиная всё на свете, я подошла к спуску в подвал. Надо быть поаккуратнее, теперь мне есть, и ходить, и жить — за двоих. Вдруг резкий толчок в спину заставил меня побежать по ступенькам, резво перебирая ногами. Ну всё, сейчас меня можно будет соскребать из-под вывески магазина… И тут дверь распахнулась, я упала в объятия… Матвея.
— Ну ты, Лейка, ваще даёшь! — Матвей еле устоял на ногах. — Хотя мне даже нравится.
Оглянувшись, я успела увидеть силуэт мужчины в чёрной майке и джинсах, который удалялся в сторону моего дома. И заорала, тыча пальцем вслед незнакомцу:
— Матвей, это он меня сейчас толкнул! А вчера бросал камни!
Мужчина ускорил шаг и завернул за угол. Матвей непонимающе посмотрел на меня. Сил бежать за подонком не было.
— Слушай, я сейчас пиво куплю, и ты проводи меня домой, хорошо? Там тебя Надька со вчерашнего вечера дождаться не может, — сказала я соседу.
— Лейка, ну зачем ты так? — покраснел Матвей. — Знаешь, ты… я… ты мне…
— Ох, да на фига тебе старая кошёлка с тремя довесками? Правда, Надька ещё более древняя, — не удержалась я от шпильки в адрес подруги. — Зато она худая и гламурная. А вообще ты же молодой красивый парень, будет и на твоей улице праздник. Ладно, пойдём за лекарством для страждущих, а то помрут там обе. Мне трупов уже как-то достаточно…
Я резко осеклась. Матвей с любопытством посмотрел на меня, но промолчал.
После магазина мы неторопливо направились домой. Сосед заботливо забрал у меня пакеты, предложив помочь донести их до квартиры. Вот интересно, ради меня или ради Надьки старается?
— Здравствуйте! — Дочка бабки Ады как-то неприятно улыбнулась мне возле почтовых ящиков. Не улыбка — оскал прямо.
— Добрый день. — Я непроизвольно вспомнила свои мучения в июле.
— Лия, загляни ко мне. Я под кроватью мамы, когда делала уборку, ключ нашла. Провалился между подушек на пол. Твой, наверное?
— Ой, а я ищу его повсюду! Думала, подруги потеряли.
Я попросила Матвея занести болящим подругам пакеты с пивом, а сама пошла за соседкой в знакомую квартиру, где совсем недавно ухаживала за больной старухой. Аделаида Ильинична встретила меня с восторгом:
— Линейка! Вот радость! Ну, расскажи, как ты? Детки ещё за городом?
— Да, спасибо, всё в порядке. — Я улыбалась, смирившись с «Линейкой» и остальными причудами бабки. — А ваше здоровье как?
— Без особых перемен, — возле старушки по-прежнему лежали «витафон», шарики для пинг-понга и самодельная сумочка с зубными протезами.
Мы мило поболтали. Ада вспомнила Андре — недобрым словом. Ключ оказался и правда мой. Завалился под кровать. Вот ведь как бывает.
Посмеялись над моей рассеянностью. И расстались бы на этой доброй ноте, если бы дочка Ады как бы между делом не сказала:
— Представь, Лия, у мамы куда-то пропали любимые золотые серёжки. С рубинами. Она ещё в пятидесятые годы их покупала. Тогда все украшения делали массивные, крупные. Не представляю, как они могли затеряться. Всегда лежали на трюмо, в вазочке, на самом видном месте.
— Линейка-то тут при чём? — Аделаида Ильинична одёрнула дочку.
— А вдруг она натыкалась на них, когда у нас бывала? — испытующе посмотрела на меня та.
Я растерянно пожала плечами.
— Нет, нигде не встречались.
— Ну, может, ещё найдутся… — Соседка опять кинула пронизывающий взгляд в мою сторону. — Но ты подумай, вдруг вспомнишь. Может, где-то видела? Или переложила куда-то случайно?
После намёков дочки Ады я вышла на лестницу в сильном огорчении. Как-то сразу расхотелось подниматься домой. Я, наоборот, спустилась, потопталась у доски объявлений и, чтобы утешиться, поднять себе настроение, решила снова заглянуть в подвальный магазин за вкусненьким. Не для Надин и Аньки, а для себя. Пожалуй, возьму мороженое. Да! Тем более так жарко — платье прилипало к телу, небольшая сумка оттягивала руку свинцовой гирей.
Но моего любимого черносмородинового не оказалось, и я решила сбегать в ларёк напротив. Там подороже, поэтому быстро не раскупают.
Перекрёсток у нас без светофора. Стоишь и по полчаса ждёшь просвета между машинами. Но мне спешить некуда. Всех пропускаю. И справа, и слева. На переходе уже скопился народ. Вот какие же всё-таки водители пошли вредные — ни один пешеходам не уступит! И вдруг меня необъяснимой силой вытолкнуло на проезжую часть. Из-за поворота как раз, словно чёртик из табакерки, вылетел серый автомобиль с тонированными стёклами — и помчался прямо на меня…
Срезал бы, как травинку, но бдительная тётка из толпы сзади схватила меня за сумку и дёрнула на себя. Автомобиль лишь чиркнул по подолу платья. Спасительница возмущённо крикнула вслед быстро удаляющейся машине:
— Совсем с ума посходили. Изверг! Дочка, ты хоть номера запиши, ведь убить мог на такой-то скорости.
Я хлопала глазами от испуга и растерянности. Какие уж тут номера? Даже не заметила, кто вытолкнул меня с проезжей части. Сердце колотилось, я осознала: да, под машину меня именно толкнули. Если бы не эта тётка — дай бог ей здоровья! — лежать бы мне сейчас на асфальте… Люди уже перебежали на ту сторону, а я всё пыталась отдышаться, забыв, куда шла и по какому делу…
Купив-таки мороженое, вернулась домой, собираясь рассказать Аньке с Надин про ключ, который нашёлся; про серёжки и обидные подозрения дочки бабы Ады; и, конечно, про случай на перекрёстке. А подруги накинулись на меня в тёмной прихожей, как две фурии:
— Лейка, где ты болтаешься? В аварийку звони, света нет! Нам даже в инет не выйти.
— А вы на улицу лучше идите погулять…
Я невесело улыбнулась. Да уж, что на улице, что дома — сплошная засада…
Как ни виляй, а не миновать Филей.
Я отмокала в прохладной ванне — единственное спасение в такую жару для тела и нервов. Ароматические свечи вызывали блики на кафеле — даже здорово, что свет отключили. Подруги, потягивая пиво на кухне, сетовали на жизнь, отсутствие электричества и какого-либо вкуса у меня. Пиво, видите ли, я им купила дешёвое. Какая чёрная неблагодарность! Нет бы, спасибо сказать, что вообще купила. С риском для жизни. Вот сами и пойдут в магазин в следующий раз. Откуда я знаю, какое пиво они любят.
Голоса подруг монотонно бубнили за стеной. Да, всё-таки звукоизоляция оставляет желать лучшего. Я медленно погружалась в полупрохладную дрёму. Опустив голову в воду, легла в невесомость. Звуки смягчились, отдалились. Тело полностью расслабилось.
«Что происходит?» — вяло подумалось мне. Но в ответ ничего путного в голову не пришло. Из лёгкой дрёмы меня вырвал стук в дверь ванной: Аньке надо было срочно сполоснуться — от духоты и пива она, видите ли, вспотела.
Свет дали только через два часа. Оказалось, небывалая жара стала причиной огромных нагрузок на проводку (везде повключали вентиляторы и кондиционеры), и в результате произошла авария на городской подстанции.
Пока Андре принимала душ, я рассказала Надьке о происшествиях возле подвального магазина и на перекрёстке. Подруга сильно встревожилась:
— Тебя явно «пасут». Камни вчера ведь тоже в тебя кидали.
— Но почему?
— Не знаю. Боюсь, это как-то связано с ненашим Стасом. Или с нашим. — Больше ничего на ум не приходит. Странно: покушения все какие-то… неуклюжие.
— Ничего себе неуклюжие! — рассвирепела я. — Машина очень даже уклюже могла меня переехать. А вот моя тушка неуклюже лежала бы на асфальте, если бы не та тётка, дай ей бог здоровья.
— Но всё выглядит как-то несерьёзно. Если бы тебя хотели по-настоящему замочить, то стреляли бы, а не кидали камни. Воткнули бы под лопатку нож, а не толкали на лестнице или под проходящую машину.
— Да что ты такое говоришь? — Меня от страха пробил пот. — С ума сошла! Кому я нужна? Уж скорее на тебя покушались бы. Записку ведь тебе написали, а три дня давным-давно прошли. Надь, а может, меня с тобой перепутали? — Я отчаянно цеплялась за жизнь.
— Тебе от этого не легче, — хмыкнула Надька, видимо подозревая, что в моей версии есть некоторое здравое зерно. — Но я думаю, что, скорее всего, тебя пытаются запугать. Что-то им очень нужно. Тебе никаких записок не присылали?
Я вздрогнула, вспомнив письмо по мейлу в компьютере, но отрицательно замотала головой. Надька, закурив, задумалась. Я мучительно пыталась сообразить, стоит ли рассказать про файл от Стаса.
— Вы чего как на похоронах? — Анька опять в моём китайском халате с драконами бодро прошествовала в кухню. Видимо, холодный душ прибавил ей оптимизма. — Так, девочки, быстро приводим себя в порядок. Мне Храм звякнул, уже сюда едет. Лейка, ты не против? Он звал в ресторан, но что-то не хочется никуда тащиться по такой жаре. А нам с ним надо запись «Дайкири» обсудить.
Я судорожно закивала, как китайский болванчик. Вот ни за что больше не выйду из дома! Даже если есть будет нечего, на улицу — ни ногой. Уж больно мне не понравились Надькины слова про нож под лопатку. Аж спина зачесалась.
Через полчаса мы раскрашенные, как индейцы, и при полном параде ждали Храма. Он, однако, задерживался. Анька постоянно дёргала его по телефону, требуя купить по пути «Тирамису», абсент, потом (с Надькиной подачи) коньяк, затем (даже без моей просьбы) холодец с горчицей.
— Ань, ради бога, оставь Храма в покое, — взмолилась я. — Он так ещё час ехать будет, а у меня тушь потекла. И штукатурка с лица скоро начнёт осыпаться. Пойду умоюсь, сил нет…
Подруги закончили восстанавливать мою боевую раскраску, в аккурат когда раздался звонок в дверь.
— Андреечка, не завидую твоему будущему мужу. Загоняешь ты его по магазинам до смерти. — Шутливые интонации Храма резко контрастировали с льдисто-оценивающим взглядом.
Вместе с Анькиным продюсером и кучей пакетов в мою квартиру проник горьковато-дурманящий запах сандалового дерева, апельсина и хвои. Вот что меня так раздражает в этом герое-любовнике? Вроде бы очень красивый мужик. Ухоженный, галантный. Фигура потрясающая. Белозубая улыбка. Одевается стильно. Однако что-то во мне сопротивляется бронебойному обаянию Храма. Сама не могу понять что.
Через полчаса, разлив горячительное по бокалам и разрезав торт, уселись на кухне.
— С «Дайкири» ты была права. — Чернохрамов, закурив, глотнул холодного чая. — Ко мне уже обратились представители двух рекордс-компаний, готовы записать твой новый альбом. Вокруг песни жуткий ажиотаж, её просят везде. Надо писаться. Но уже в Москве, на хорошей студии. У тебя как там, с материалами? Кроме «Дайкири» что-нибудь есть?
— А чем тебе готовая фонограмма не нравится? — Анька, подобравшись, решила сражаться до последнего. — Вроде всё отлично получилось. Материалов у меня завались. Но, я так понимаю, в первую очередь нужен «Дайкири» — в широкую ротацию?
— Андреечка, не спорю, получилось неплохо. Но надо не просто неплохо, а супер, на мировом уровне. Закинем запись в ротацию на основные радиостанции, на «Он-хит» для регионов и зарубежья. А там и до клипа, глядишь, дело дойдёт.
Последний аргумент сломил сопротивление Андре — она давно мечтала о новом клипе. А Храм продолжал уговоры, понимая, что практически убедил певицу:
— Я с утра созвонился с Гариком Большим. Он дал согласие на запись. Его ребята сделают модную аранжировку. С учётом последних тенденций — всё, как ты скажешь.
Анька недоверчиво слушала, забыв закрыть рот. Мы с Надькой затаили дыхание: на наших глазах решалась судьба шлягера.
— Я тут прикинул, — продолжал убеждать Храм, — даже если потратить полтинник на съёмки — кстати, лучше здесь, в Питере, и проплатить жёсткую ротацию за пару месяцев на «Песня-ТВ», отобьём бабло за первые два-три месяца гастролей.
— Ты мне так и с «Калиной-ягодой» говорил, — ядовито улыбаясь, прошипела Анька. Но даже мне, далёкой от шоу-бизнеса, было понятно, что Мадемуазель Андре сдалась. — Права на фонограмму мои?
— Андреечка, кто старое помянет, тому глаз вон, — обворожительно улыбнулся Храм. — Конечно, твои. Одно неудобно: студия у Большого расписана на полгода вперёд. Свободный день только завтра, кто-то из его звёзд слетел, так что тебе придётся выехать уже сегодня.
— Храм, ты чего?! — заорала Анька. — У меня свои планы на ближайшие дни!
— Не горячись. Бери с собой подруг, — Храм снова обворожительно улыбнулся, уже мне и Надьке, — оттянетесь в Москве после записи. Я уже три билета на «Стрелу» на сегодняшний вечер организовал. На Ленинградском вокзале в Москве вас встретят. Не боись, всё схвачено! Обратные билеты возьмёте сами, когда захотите. И да, Лия… Позвони мне по возвращении, я жду новые тексты песен. Если хотя бы один будет так же удачен, как «Дайкири», поговорим о повышении расценок. Скажем, раза в два.
Нам оставалось только согласиться. По всем пунктам. Храм был чертовски убедителен. Вот только я не поняла про текст «Дайкири» — его же Анька сама написала. Но я промолчала — на всякий случай. Потом у неё спрошу.
Не хвались отъездом, хвались приездом.
Нас действительно встретили прямо возле выхода из вагона.
— Ну, здравствуй, Белокаменная… — прошептала Анька еле слышно. — Как же я по тебе соскучилась!
Вот никогда не понимала этого восторга. Ну, Москва. Ну, столица. Но мне и в Питере неплохо. С другой стороны, я не поддерживала тех питерцев, которые постоянно критиковали Москву и москвичей. У меня у самой здесь мама. И в редкие приезды к ней я гуляю по городу с удовольствием.
— Мадемуазель Андре, а где ваши вещи? — Встречающий оторопело уставился на Аньку, закурившую на перроне Ленинградского вокзала сигаретку.
Да, кроме дамской сумочки, никаких вещей и чемоданов не наблюдалось. Ни у певицы, ни у нас с Надин. Мы решили обойтись минимумом, Надька убедила, что всё, что понадобится, купим в Москве.
— Я так понимаю, что вы нас сейчас везёте на «Киевскую»? В студию Большого? — Анька здесь даже дышала, казалось, иначе. — Вещей у нас нет, расслабьтесь. Девочки, пойдёмте.
Пока мы обходили сбоку Ленинградский вокзал, пытаясь побыстрее выбраться на привокзальную площадь, Андре сокрушалась, что согласилась записываться именно сегодня: ведь пятница, тринадцатое. Как и все актёры и певцы, Анька была суеверной до ужаса.
Сев в машину, я полуприкрыла глаза. Мелькающие улицы Москвы, затем студия Гарри, суматоха записи слились для меня в одно целое.
Анька в огромных наушниках за стеклянной перегородкой прописывала вокал и бэки, вступая в неожиданных местах — музыку-то слышала только она. Мы с Надькой пристроились на мягкой кушетке. Меня сморило. Сквозь дрёму я слышала непонятные слова:
— Тут надо поднять на полшишки. И пачка, вот тут должна быть целая пачка бэков… Здесь делаем остановку… — Анькиным, но очень требовательным голосом. Властным, указующим.
— Быстро пишется. Смотри-ка, чисто даёт, редкость, — бормотание ребят за пультом.
А в какой-то момент я заснула окончательно. Проснулась от толчка Надьки — нам предложили кофе. Подуставшая, но довольная Анька сидела напротив нас, жадно осушая бутылку минералки.
— Всё, три часа — и дело сделано. Ребят, как считаете, нормально? — На вопрос Аньки звукачи рассыпались в похвалах:
— Андре, всё в лучшем виде! «Ритм-секцию» немного подтянем, надо более темпово. Добавим гитар, возможно — флейты.
— Хорошо. Сбросьте «сведёнку» Храму, а мы с девочками отчаливаем. — Анька, допив минералку, встала.
— Так хочется по Москве побродить, — заныла Надин. — Просидели тут, я и города не видела совсем.
— Надь, впереди ещё полдня. Поехали на Тверскую? — предложила Анька.
Заказали такси. Москва стояла задымлённая, за городом горели торфяники. Люди двигались по центру столицы, как по курортному городку, полураздетые. Настроение у всех не просто летнее, а угарно-августовское.
— На Тверской в розницу шампанское не купить, — пояснила Анька и попросила таксиста завернуть на Петровский бульвар. Там в подвальчике она прихватила три бутылки «Советского шампанского». Брют.
— Не могла чего-нибудь подороже выбрать? — фыркнула Надька.
— А мне хочется сейчас именно такое, советское. Вспомним студенческие времена, а?
Пушкинская площадь. Бронзовый памятник. Полукруг скамеечек в ажурной полутени деревьев. Мы уютно устроились позади поэтического зада Пушкина.
Надька подставляла пластиковые стаканчики.
— Ура! Холодное!
Шампанское приятно разливалось внутри.
— Давайте за Анькину песню!
— И за Лейкино здоровье!
— И за Надькин успех!
Проходивший мимо милиционер покосился на наши раскрасневшиеся довольные мордашки. Анька подмигнула ему, качнув полуобнажённым бюстом в открытом платье.
— Девчонки, а ведь у меня здесь было когда-то свидание, — мечтательно вспомнила Надька.
— В пятьдесят седьмом году, да? — захохотала Анька, всё ещё переглядываясь с милиционером.
— Нет, когда училась в академии. Мне было шестнадцать, приехали с друзьями на один день в Москву. Они — погулять, а я с этюдником. И села вон там рисовать. А парень подошёл ко мне, и это была любовь с первого взгляда… Тот этюд с наброском сквера я не продаю до сих пор, — смахнула слезинку ностальгии Надька. — Ну что, погнали? А то вы целый день на скамейке просидите!
Мы рванули по Тверской. Надька и Андре неслись с такой скоростью, что я теряла шлёпанцы, едва поспевая за подругами.
— Девчонки, смотрите, улочка сбоку совсем как в Питере! — краем глаза я увидела классически-строгий жёлтый переулок.
Но Анька и Надька меня не слушали и мчались дальше.
Спустились до Красной площади, вход на которую оказался перекрыт конниками.
— Не повезло, — разочарованно произнесла я.
— Ну и ладно. Значит, мавзолей не посещаем, — заржала Анька. — Пошли, постоим на нулевом меридиане.
— А это что такое?
— Лейка, дороги в России начинаются на нулевом меридиане. Все знают, что можно встать на него, бросить монетку и загадать желание.
— А если её кто-то подберет, оно не сбудется, — ехидно добавила Надин. Но первой бросила пятьдесят копеек, прошептав: «Хочу стать знаменитой, как Моне».
Анька мысленно проговорила то же самое, то есть — почти то же самое: «Хочу стать знаменитой, как Мадонна»… А я в растерянности топталась на золотой звезде нулевого меридиана и, как всегда, ни о чём, кроме детей, вспомнить не могла: попросила, чтобы у меня родился крепкий сынишка. И чтобы все мои козлята были здоровы.
— А теперь, Лейка, я тебе покажу памятник кобыле Жукова. — Анька начала давиться смехом, ещё не дойдя до всадника… — Итак, это история о том, как кобыла превратилась в коня. Жуков воевал на кобыле, но когда скульптор показал проект высокому начальству, ему заявили: «Герой мог ездить только на коне!» И скульптор, не переделывая кобылу, приставил ей увесистое мужское достоинство, подходящее для Книги рекордов Гиннесса. А потом решили, что слишком крупновато, и объявили тендер на отпиливание лишнего. Победивший скульптор не только оскопил кобылу-трансвеститку, но и придумал ещё канал просверлить, чтобы лошадка писала во время дождя… Мне это рассказал один знакомый, историк, когда мы с ним тут гуляли. Занудный был — ужас, целовался отвратительно. А памятник внутри полый и сделан из отдельных частей. Вода через стыки просачивается. И по каналу и выливается.
Надька немедленно полезла под кобылу — рассматривать скульптурные излишества. И заорала оттуда, вызвав нездоровое возбуждение и дикий хохот туристов из Азии:
— Лейка, ну ты глянь, какое безобразие!
Я отвернулась, сделав вид, что не знаю эту экзальтированную даму.
После подробного осмотра кобылы-мальчика Анька с Надькой настроились на шопинг — обе стосковались по столичным магазинам. А я решила, что быть в Москве и не заехать к маме будет просто свинством.
Со времени нашей последней встречи в знакомом кабинете в МГУ ничего не изменилось: старинное деревянное кресло, огромный стол с множеством выдвижных ящиков. Книги, микроскопы, учебные таблицы. Мама достала из шкафа чай, две чашки, шоколадку.
«Как потрясающе она держится! — с восхищением думала я. — Шестьдесят лет, а такая подтянутая, на высоких каблуках».
— Лиюшка, ну как ты там? Выкладывай новости!
— Всё хорошо, мам.
— У тебя всегда хорошо, ничего толком не говоришь. Забава по телефону и то больше с бабушкой секретничает.
Я улыбнулась. Ну что ей сказать? Про труп Стаса, одного и другого? Про беременность, которая вряд ли порадует маму? Она и так всё время переживает, что мне тяжело с тремя детьми.
— Опять молчишь. Ладно, сейчас деньжат тебе подкину…
Я остановила мамину руку, потянувшуюся за сумкой.
— Ма, у меня куча денег. Мы с Надей и Анькой заработали по тринадцать тысяч евро.
— Неужели банк ограбили? — Мама застыла от удивления.
Тут я попыталась вкратце поведать историю своих финансовых успехов, но ничего не получилось — в кабинет стучались люди, приставали к заведующей кафедрой с вопросами, аспиранты подсовывали статьи. И я подумала: так было всегда, мама очень много работала. Под конец нашей встречи в мамин кабинет заглянула незнакомая мне женщина, неодобрительно бросив:
— Элеонора Михайловна, Михаил Петрович уже десять минут ждёт вас!
— Дочка, у меня встреча с деканом. Нужно обсудить преподавательскую нагрузку. И всё-таки, как твои дела? Расскажи по-быстрому.
— Всё хорошо, — опять улыбнулась я.
— Да что ты долдонишь: хорошо да хорошо!
Правильно долдоню — так спокойней и маме, и мне. Ведь если признаешься, что трудно, сразу пойдут расспросы: отчего, почему? А чем она поможет? Только сама начнёт дёргаться и меня дёргать.
Когда я была маленькая, то откровенно рассказывала маме о своих горестях, и она говорила мне: «Сама во всём виновата». Так я разучилась плакать на плече.
— Так тебе не надо денег?
Я помотала головой.
— А чего глаза такие грустные? — мама оторвала взгляд от зеркала, перед которым причёсывалась.
Пришлось добавить яркости в улыбку.
— Вот, другое дело, доча. Так держать! Жалко, что поговорить толком не удалось. Кстати, ведь скоро твой день рождения.
Ну вот, а я и забыла о нём. Двенадцатого сентября мне стукнет сорок.
Мама поцеловала меня, закрыла профессорский кабинет и, помахав мне рукой, пошла по коридору.
Я гордилась ею. Она всегда знала, чего хочет в жизни. Целеустремлённая. Сильная. Умница. А я? О чём мечтаю я? И сбыточно ли оно? Откуда-то подкралась тоска. И вдруг мне показалось: жизнь прошла мимо и что-то важное в ней упущено. Да, я очень люблю детей. Но в них — не вся я. Другая, не менее существенная часть меня жадно ищет своего счастья. Того, которое должно осуществиться не в детях, а во мне, того счастья, которого хотели для меня мои родители.
Медленно, как во сне, прошла я по тёмным, с дубовыми панелями коридорам биофака, вышла из высоких дверей на огромное крыльцо. Спустилась по ступенькам. Присела на скамейку, задумчиво глядя на цветочный газон, уходящий вдаль. Даже кустовые розы поникли от жары.
Вспомнила себя студенткой, беззаботной и наивной. Бегущей, как вот эти девушки сейчас, после лекций в кино. И вдруг по лицу хлынули слёзы — от непрошеной жалости к себе. От воспоминаний о юности. Словно растревожилось, разболелось что-то такое внутри, от чего никто не утешит — только ты сама…
Не помню, сколько я сидела на скамейке, пока солнце не высушило желание плакать и жалеть себя.
Биофак обхватил меня своими пролётами-крыльями, впереди просматривался ботсад МГУ. Яблоки уже краснеть начали на деревьях. Жалко, что мне не удалось поступить сюда. Но теперь я не променяла бы годы учёбы в ЛГУ ни на что. Пожалуй, если улыбаться, то счастье скорей заметит меня? Я вытерла слёзы и позвонила девчонкам.
— Ну, где вы там бродите? Закругляйтесь! Встречаемся в восемь на выходе из метро у Ленинградского вокзала.
Сколько бубнов, столько и мелодий.
С ворохом пакетиков и пакетов Анька с Надькой ждали меня на площади трёх вокзалов, благоухая парфюмом и источая весёлое настроение. Принялись наперебой рассказывать, что и где купили. С билетами, однако, нам повезло меньше: места были только на поезд, отправляющийся в два с копейками часа ночи.
— Можно подумать, вся Москва в Питер решила рвануть! — возмущалась Надин. — И чего москвичам дома не сидится в такую жару?
— Вечер пятницы, Надь. Отпускной сезон опять же. Дым. Чего ты хочешь? — Андре, морщась, разглядывала публику на привокзальной площади.
— Да, пятница, тринадцатое… — пробормотала Надька, тоже оглянувшись.
Обилие полуголых, подвыпивших и совершенно пьяных тел не радовало. Очередь в киоск рядом с вокзалом закручивалась хвостом: все желали купить холодного пива или воды. Пивные бутылки и жестянки не успевали коснуться асфальта — их тут же собирали курсирующие рядом бомжи. В самом здании вокзала было невыносимо душно.
— Придумала! — Анька вдруг стала судорожно искать в мобильном какой-то номер, косясь на фантасмагорию из чемоданов, рюкзаков, обтягивающих маек и полуголых торсов в шортах всевозможных расцветок.
Страждущие уехать сидели на бордюрах, клумбах, чемоданах. Бродили по площади с рюкзаками, собирались в группы. Зрелище поражало своей ленивой разморенностью и каким-то вневременьем. Пивной дух и смог гармонично слились воедино, накрыв разморенную человеческую массу.
— Добрый вечер! А Рената можно? — наконец дозвонилась Анька по одной ей известному номеру. — Как не работает? Ага, поняла… А свободная комната, до пяти человек которая, у вас на сегодня ещё есть? Ну, скажем, с девяти вечера, часа на три-четыре. Отлично! Запишите на Лию Лин, контактный телефон…
Я в обалдении уставилась на Андре, диктующую номер моего мобильного. Чего она удумала? Какие комнаты, что за Ренат? И почему мой телефон? А та командовала:
— Вещи сдавать в камеру хранения не будем, с собой заберём. Так надёжнее. Лейка, у тебя руки пустые, возьми у меня пару пакетов. Теперь, девчонки, надо тачку поймать. Но здесь барыги три шкуры сдерут, немного отойдем в сторону от вокзала.
Анька — и говорит, что дорого? Это какие же космические расценки должны быть у таксистов возле привокзальной площади? Всё ещё ничего не понимая, мы с Надькой засеменили за уверенно шагающей на высоченных шпильках Андре. В машине подруга отказалась отвечать на наши вопросы, загадочно улыбаясь. Лишь когда у меня завибрировал мобильный, Анька выхватила его и бросила коротко: «Едем».
Вывалившись из такси, в котором, по счастью, работал кондиционер, в вечернее удушье, мы с Надькой оторопело уставились… на поэтический зад Пушкина.
«Все расстоянья когда-нибудь в круг замыкаются», — некстати вспомнилась мне строчка из любимой песни. Знала бы я, насколько пророчески вспомнилась. Значит, мы опять приехали на Тверскую. Для этого вывода моих более чем скромных познаний географии Москвы хватило.
— Ань, ты саму себя переплюнула, — глядя на знакомую скамейку, процедила Надин. — Опять шампанское пить будем? Из пластиковых стаканчиков, на глазах милиции? День сурка, блин…
— Потерпите две минуты, нам всего лишь перейти дорогу, — не обращала никакого внимания на наши недовольные лица Андре. — Идём в-о-о-он туда.
Спускаясь за Анькой по ступенькам в полуподвальное помещение, я увидела вывеску «Сам-Пень», горящую неоново-оранжевым. Звякнувший при входе колокольчик отсёк шум вечерней Москвы и духоту.
— Мадемуазель Андре, рады вас снова видеть. К сожалению, все комнаты заняты, но мы что-нибудь придумаем! — Подскочивший к нам официант имел ещё более узкий, чем у меня, разрез глаз.
Анька, отмахнувшись, объяснила, что заказ сделан на Лию, ткнув в меня пальцем. Услышав нестройные голоса, приглушённо доносящиеся из-за дверей, я поняла наконец, что мы приехали в караоке-бар. В небольшой уютной комнатке с плазменной панелью, микрофонами и кожаными диванами мы с Надькой, наслаждаясь прохладным воздухом и игрой разноцветных огней от зеркального шара, прикреплённого к потолку, дали волю любопытству.
— Ань, а зачем номер моего мобильного, если тебя и так здесь знают?
— Слушай, Анют, а тебе петь за сегодня не надоело? Ты ж больше трёх часов в студии надрывалась на записи. — Надька, похоже, тоже быстро сообразила, куда нас затащила подруга.
— Телефон я свой стараюсь никогда не давать, замучают потом, — фыркнула Анька, раскладывая пакеты по диванам и нажимая на кнопку вызова. — А петь я не устану никогда. Знаете, есть такая хохма: если случится ядерная война, выживут тараканы и артисты — у них живучесть одинаково высокая. Только певцы могут, отработав двухчасовой концерт, поехать отдыхать в караоке. Но вам этого не понять. Ладно, не парьтесь. Время проведём клёво, обещаю. Всё лучше, чем на вокзале тусоваться.
В этот момент в дверь постучали, и в комнату проскользнула девушка с миндалевидным разрезом глаз. Из коридора слышался нестройный хор. Особенно старались в комнате рядом с нашей: хриплые голоса подвыпивших мужчин тем не менее слаженным дуэтом исполняли песню про белого лебедя, дом и кол.
Закрыв дверь, девушка со скрытым восторгом уставилась на Аньку:
— Мадемуазель Андре, вот микрофоны фирмы «Шур». Вы ведь их предпочитаете? Ренат уже не работает, но сейчас придёт Дильмурат и отладит звук. Может быть, пока сделаете заказ?
— Пусть будет «Шур» — это лучшее, что тут у вас можно выбрать. «Синхайзеров» ведь нет? Несите пол-литра абсента. Коньяк какой есть? И водку поприличней. С закусью чуть позже определимся.
Приняв заказ, официантка выскользнула, плотно прикрыв за собой дверь. При этом опять на короткий миг стали слышны голоса из соседней комнаты, поющие уже про «централ и ветер северный, этап и зло, которого немерено».
Затянул песню, допевай — хоть тресни.
Где-то после первых пятнадцати минут я потеряла терпение. Анька загоняла Дильмурата до пота, добиваясь одной ей понятной настройки адского агрегата. По мне, так всё звучало одинаково — все пробные строчки песен и бесконечные «раз-два-три, сорок пять, восемьдесят девять» в разные микрофоны. Слава богу, принесли заиндевевший графинчик с водкой.
Надька полулежала на диване, листая толстенный каталог песен «по исполнителям». Наконец Анька, отстроив три микрофона, отпустила парня. Наскоро пролистав каталог «по названиям», Андре выбрала номер с помощью дистанционного пульта. «Гляжу в озёра синие» — выскочила надпись на экране. Андре вдохнула — и…
Я знаю разную Андре. Порой она бывает невыносимой. Несносной. Дурацки хихикая, говорит колкости. Косит под «дурочку-блондинку». Иногда она человечище. Гуманоид, по её собственному выражению. Поющую её я тоже знаю, бывала на концертах. Но тот вечер в караоке-баре я не забуду никогда.
Русское, по-настоящему грудное пение заполнило собой всю комнатку. Андре, стоя к нам спиной, жестикулировала, склонялась и выпрямлялась как ракита, выдавая неимоверные по силе и красоте звуки. Откуда в ней это? Я всегда любила исполнение Зыкиной, хотя и Екатерина Шаврина спела про озера отлично. Вот уж не думала, что можно ещё лучше…
На экране плазменной панели бежали строчки, закрашивая синим уже пропетые слова. Я как завороженная, неотрывно, до боли всматривалась в спину Андре.
Повернувшись к нам, Анька приоткрыла глаза, улыбнулась и выдала ещё более мощную ноту, вдруг почти шёпотом пропела: «И радуюсь с тобой». Затем взмахнула микрофоном в бутафорско-клоунадном поклоне. Мы с Надькой потрясённо молчали. Я поняла, что увидела, вернее, услышала настоящую Андре. Ту, которая своим лёгким отсветом лишь чуток согрела песню «Изумруд».
— Я же обещала, что скучно не будет, — засмеялась Анька, глядя на наши ошарашенные лица, и тут же, пролистав каталог, выбрала следующую песню.
Нет, я многое могу понять. Даже Сару Моисеевну порой понимаю. Но вот когда Андре запела голосом Беллы Гринёвой её известнейшую песню «ноль-в-ноль», безошибочно копируя горловые переливы, но слегка утрируя, совсем чуть-чуть пережимая в некоторых местах, мы с Надькой начали ржать как сумасшедшие. И я уже не понимала, то ли это Белла Фаризовна над собой подтрунивает, то ли моя подруга поёт её голосом. Но ведь это невозможно! У Аньки и Беллы всё разное, всё. Голос, возраст, манеры! От хохота у нас текли слёзы, а Анька, наоборот, была нарочито серьёзна. У неё даже пластика изменилась. Никогда не подозревала у Андре талант пересмешника. Или это — просто талант?
Закончив петь, Анька вручила микрофон сопротивляющейся Надьке. Та, пококетничав для вида, затянула нашу любимую, про гроздья акации, белые и душистые. Пела Надька отвратительно: не попадала в ритм и ноты. Анька, дурачась, слегка помогала ей во второй микрофон, снова натянув маску легкомысленной блондинки.
Но вот теперь-то меня не одурачить. Я по-новому посмотрела на Андре.
Я видела незнакомку сегодня утром, на записи в студии: сдержанно-строгую и целеустремлённую, требовательно-властную и чётко знающую, чего она хочет.
Мы распивали шампанское неподалёку отсюда из пластиковых стаканчиков, смеясь над глупыми шутками. Анька дурачилась и дурачила. Но вот понимает ли сама Андре, насколько она талантлива? Что достойна большего, чем её хиты? Вернее, что может большее?
Анька, увидев мой сосредоточенный взгляд, улыбнулась с лёгкой грустинкой в уголках губ. Понимает, всё она понимает — показалось мне.
— Лейк, теперь твоя очередь. Я ведь никогда не слышала, как ты поёшь. — Анька, подлив себе абсента, а мне водки, протянула микрофон.
Полная катастрофа. Я же не умею петь абсолютно! Мимо нот — это именно про меня. Со внутренним слухом у меня всегда было хорошо. Слышу похожесть мелодий и песен — народ удивляется. Но петь… Потому, наверное, с китайским разговорным мне было сложно: никогда не получалось воспроизвести нисходяще-восходящий тон.
Ох, как не хочется позориться. Когда я пробовала петь, меня всегда просили заткнуться. И, что хуже, я сама, послушав себя один раз в записи, пришла в ужас. Не рак ушей — нет, всё фатальнее. Выстрел в рот — тому, кто извлекает такие звуки. Чтобы мозги по стенке — и вечное молчание.
— Девчонки, а давайте лучше втроём споем что-нибудь? — я отчаянно пыталась выкрутиться.
Как ни странно, на бэк-вокале подвывая подругам, я была даже терпима. Или подруги мужественно терпели меня?
В какой-то момент мы с Надькой заткнулись, прося спеть ту или эту песню по очереди. Анька сопротивлялась. Говорила, что это неправильно, но мы практически заставляли петь её снова и снова. Я парила в удивительно-добродушном настроении, впервые забыв все ужасы с трупами и несчастиями последнего времени.
— Слушай, Анют, а спой нам «Калину-ягоду»… — Надька глотнула коньяка из пузатого бокала.
— Угу, скажи ещё «Изумруд». Нет, я свои песни в караоке не пою ни-ког-да. Извини, вот такая у меня запара, — Анька, погрустнев, рассматривала светло-зелёную жидкость в фужере на просвет.
— Почему?
— Это же как в анекдоте про гинеколога и слесаря: вы приходите с работы, а вокруг вас станки, станки, станки…
— Ань, а «Небо Брайтона» можешь? Которую Шармила поёт? — У меня заплетался язык то ли от водки, то ли от эйфории.
Когда Андре начала петь, я выпала в осадок. Она ещё и в роковой манере может? Нет, Анька не копировала Шармилу, пела иначе, только я поняла, что и её моя талантливая подруга легко могла бы «сделать в ноль».
После лёгкого стука открылась дверь, впустив к нам официантку с подносом и… звуки «Неба Брайтона» из соседней комнаты.
— Сырное ассорти, фрукты, жюльены… Ничего не забыла? — официантка с восторгом смотрела только на Аньку. — Знаете, мы уже давно так не веселились с ребятами — клиенты из соседней с вашей комнаты поют вслед за вами все те же песни. Мадемуазель Андре, вы не дадите мне автограф?
Девушка протянула листок, и Анька, спросив её имя, вывела фразу: «Саран — от Мадемуазель Андре. С любовью». Нет, какая же Анька молодец!
— Саран, а можно не говорить соседям, если будут спрашивать, кто поёт в этой комнате? — Андре лукаво усмехнулась. — И, уходя, не прикрывайте плотно дверь.
После трёх песен мы поняли, что официантка сказала правду. Более того, звуки от соседей раздавались намного громче, чем сначала.
— Ну ладно, получите, — пробормотала Анька, выбрав песню Профессора Гусинского «Я пришью тебе парусник».
Услышав первые ноты, я вдруг вспомнила вокал инопланетной синей дивы из фильма «Пятый элемент». Только там, кажется, половину звуков играл синтезатор, а Анька выдавала «живаго» в трёх с половиной октавах. Когда она запела басом, мы с Надькой заорали от восторга. Это было сумасходительно. Мне показалось, что вибрируют даже листы в каталогах.
После оглушительной паузы два мужских и один женский голос затянули ту же самую песню в соседней комнате. Мы, прослушав не такое уж и плохое исполнение, затаив дыхание, перевели глаза на Андре.
— Угу, сами напросились, — стиснув зубы, Анька быстро пролистывала каталог песен. — Где там этот «Изумруд». Слава богу, мы не в «Караоке-ГУМ», где общий зал[4], и меня сейчас никто не видит.
Надо ли говорить, что «Зелёный изумруд» Анька спела «ноль-в-ноль»? Со всей своей сложнейшей мелизматикой и игрой с ритмом?
После минутной паузы в нашу полуоткрытую дверь раздался робкий стук. После чего в комнату ввалилось человек пять.
Я с интересом рассматривала незнакомых мужчин и женщин, а они, восторженно что-то говоря, окружили Андре. В коридоре фоном рисовались любопытные лица официантов.
— Нет, ну скажите, вы — Мадемуазель Андре? — импозантный мужчина лет сорока, улыбаясь, пожирал Аньку взглядом. — Я поспорил, что это вы. Я любитель, но даже я понимаю, что только Мадемуазель Андре могла ТАК спеть «Изумруд».
— Ну что вы, Мадемуазель Андре — старая и толстая. Неужели клип не помните? Мы просто с ней похожи, — Анька, ехидно улыбаясь, рассматривала гостей. — Но я-то моложе и лучше качеством.
Мы с Надькой ошарашенно посмотрели на подругу: во даёт! Отжигает не по-детски. По-моему, у Саран челюсть упала со звоном. Да и Дильмурат, как мне показалось, был не совсем в себе. От удивления. Вон, даже разрез глаз стал почти русским.
Стремись только к хорошему — плохое само придет.
В два часа ночи мы ввалились в купе поезда в приподнято-безбашенном настроении (четвёртое место подруги тоже выкупили, чтобы никто не мешал). Надо же, сколько всего случилось за этот день.
Надин открыла коньячную заначку и тут же начала курс «высокоградусного опохмела». Минут через тридцать Надька сладко засопела на верхней полке. Мы же с Анькой ещё долго смотрели в окно, думая о том, что ожидает нас в Питере.
— Ань, а почему ты так ответила? Тогда, в караоке? — Этот вопрос мне не давал покоя. Мерный стук колёс располагал к откровениям.
— Лейк, мне кажется, ты сама всё понимаешь. — Бегущие в окне огни вырисовывали причудливые тени на постаревшем лице Андре. Она казалась мудрее и чуточку более уставшей, чем обычно. — В правильно поставленном вопросе всегда содержится ответ…
Перестук колёс, тени на лицах и — какая-то невидимая нить между нами.
— Ань, а ведь ты — талантище. Ты сама хоть понимаешь, насколько ты талантлива?
— Перестань, Лейк. Мне уже под сорок. Ну хорошо, за сорок. Но пока «ни кола, ни двора и ни сада…». Что-то лучшее осталось там, в бесшабашной юности. Всё время мне казалось: да, я талант, — и тигры обязательно будут сидеть у моих ног, впереди еще столько всего. А потом как-то резко обнаружилось: жизнь уже четвёртый десяток разменивает. И меня начинают забывать. Растёт поколение, для которых Мадемуазель Андре — нафталин. Я не умею прогибаться или спать с кем нужно. Или дружить из расчёта. Знаешь, иногда даже задумываюсь о том, что надо менять профессию на что-то более стабильное. Особенно когда простой. Лейка, когда у меня простой, я кончаюсь… Господи, ну чего я разнылась? Вроде всё хорошо, а?
Я вдруг отчётливо поняла, что у нас с Анькой, несмотря на то что мы такие разные, проблемы общие. Может, климакс так подкрадывается? Брр, не надо о грустном.
Поезд, стуча колёсами, нёс нас от одной столицы к другой. Из тумана прошлого — в пелену будущего. Из сумбурного вчера — в тревожное завтра. Тихо сопела Надька. Чуть слышно завывала вентиляция. Умиротворяюще позвякивали ложечки в пустых стаканах, мы так и не взяли себе чай. Мелькали в тёмном окне случайные фонари, даря причудливые тени. Нет, всё-таки нам ещё далеко до пенсии. И впереди что-то хорошее должно обязательно случиться. Свершиться, сбыться, состояться.
Мы с Анькой задумчиво смотрели в окно, затем легли спать. «Сбудется-сбудется» — стучали колёса. «Свершится-свершится» — перестук сопровождал наше смутное неудобное забытьё. Проводница разбудила нас уже на подъезде к Санкт-Петербургу.
Питер встречал жарой, но без удушливого московского дыма.
Анька дремала в такси. Надька мечтала схватиться за кисти.
— Лейка, я три дня не прикасалась к работе! Ужас!
Я покосилась на подругу. Маньячка-живописица… Мне бы её заботы. Внутри бродила смутная тревога, и я развеивала её мыслями о детях: интересно, какие новости у них и пришли ли мне письма.
В подъезде опять закрутилось волнение в животе, как в детстве перед уколом. Анька с Надин медленно поднимались по лестнице, увешанные сумками с покупками. И я первая шагнула в кошмар, который представляла моя квартира.
Конечно, она и раньше не блистала еврокрасотой. Мальчишки регулярно громили футбольным мячом обстановку; собака царапала обои; Забава разбрасывала вещи по всем углам. Но то, что я увидела, было непохоже на привычный урон от домашних разбойников.
Ящики столов вывернуты. Их содержимое валялось вперемешку с битой посудой и раздавленными цветами с подоконников. Вещи из комодов и платяных шкафов кучами на полу, поверх врассыпную книги. С полок сметены чьей-то злобной рукой вазы и фотографии. В комнатах ребят игрушки выброшены из тумбочек, а кровати перевёрнуты.
Я пробежала по квартире и замерла возле компьютера. Системный блок раскурочен, торчат разноцветные провода и разъёмы кабелей. Монитор почему-то включен, и на нём прыгает табличка для настройки. Но я точно помню, как выключала комп перед отъездом. Сердце учащённо забилось от страха.
— Кто здесь?! — заорала я.
— Лейка давно детей не видела, не узнаёт, — заржали подруги на лестнице.
Но смех быстро стих, когда они вошли в прихожую. Несколько минут стояли неподвижно с пакетами в руках. Потом Анька тихо спросила:
— Лейка, а это что?
Она сразу прошла в комнату к Забаве, где оставила свой ноутбук. Его не было.
— Ни фига себе! Ноут исчез, а я за него пятьдесят тысяч выложила! — вопила Андре.
Авраашкиного лаптопа тоже не наблюдалось.
— И как это понимать?! Хорошо хоть картины на месте! — орала Надин, пересчитывая свои нетленки.
— Да кому они нужны… — начала было Анька, но прикусила язычок.
— Девчонки, лучше скажите, как это всё убирать?
Я бессильно опустилась в кресло, предварительно вернув его в вертикальное положение (оно валялось вверх колёсиками).
— Лейка, ты кому-нибудь оставляла ключи? — спросила Надька.
— Нет, конечно.
— Что-то пропало ещё, кроме ноутбуков?
— А у меня и брать-то нечего. Игрушки детские, что ли?
Я в недоумении перебирала версии, кому и зачем понадобилось так перелопачивать квартиру. Меня охватило чувство незащищённости. Ну ладно, в Надькиной мастерской после убийства ненашего Стаса было не по себе, но собственный дом казался крепостью. А выяснилось, что и в него могут вломиться. Может, это из-за файла, который мне прислал перед смертью Стас? Поэтому все компьютеры сломаны или пропали? Но зачем им этот непонятный файл? А может, дело в чем-то другом?
Чтобы подавить чувство страха, попробовала прибраться, но после нескольких наклонов подкатила тошнота, и я побежала в ванную. Токсикоз? В такси укачало? Или нервы? В ванной меня вырвало.
Склонится, но не сломится.
Меня мутило, пошатываясь, я осторожно прошла через перевернутый вверх дном коридор в комнату к креслу. Девчонки сразу заподозрили неладное:
— Лейка, что с тобой? Ты только не переживай так из-за квартиры, мы поможем всё привести в порядок! — зачастила Анька. — Хрен с ним, с ноутом, новый куплю, ещё лучше. Да и тебе пора мебель обновить. Вытаскивай из всего плюсы!
— А ты случайно не беременна? — невпопад спросила Надька.
Я кивнула, борясь с очередным приступом тошноты.
— Так и думала, — сурово посмотрела Надька. — Видела в ванной вскрытую упаковку экспресс-теста. От Стаса, значит. И что? Неужели ты оставишь этого ребёнка? После всего, что случилось? С твоим-то здоровьем, с астмой, да с тремя детьми… Какой кошмар! — Подруга вытащила сигарету и обреченно закурила.
— Надь, тошнит. От дыма.
— А как меня тошнит! Ну ты даёшь, мать. Такое учудить…
Анька смотрела на меня с состраданием. Молча.
После душа я заварила в чайнике чай с мелиссой и мятой. Девчонки негромко переругивались: Анька советовала Надьке не лезть в мои дела, Надин тихонько, со смаком посылала Аньку по ряду адресов, параллельно доказывая, что мне нужно делать аборт.
— Не ссорьтесь, ребёнка я оставлю в любом случае. Я так решила, — мне не хотелось сейчас слышать ничего про прерывания беременности и жизненные сложности. — Лучше давайте подумаем, кто всё это мог сделать, — обвела я рукой разгром.
Надька стала строить версии насчёт взлома квартиры:
— Я думаю, всё из-за бабки с Паркинсоном, за которой ты ухаживала. Помнишь, её дочка отдала твой ключ? Говорила, что он завалился за диван, когда ты дежурила у Ады? Она и сделала дубликат, я уверена.
— Помню… Но зачем ей рыться в моей квартире?
— Увидела в окно, что мы уехали, вот и решила поискать серёжки.
— Ты думаешь, она искала те самые серёжки с рубинами?
— Ну да… — Надька искала утешение в этой смехотворной версии, чтобы отмести тревогу о том, что смерть Стаса и погром как-то связаны.
— Что за серёжки? Ничего не понимаю, — задумчиво-молчаливая Анька посмотрела на нас недоумевающее.
Я рассказала ей о подозрениях дочери адской бабки (Надьке-то успела пожаловаться давно, по горячим следам). Однако совсем другая мысль всё крутилась у меня в голове, и я наконец озвучила её:
— А зачем взяли ноутбуки? И самое странное: мой комп включали и раскурочили. В нём что-то искали! Чую, не в соседке дело. Здесь что-то посерьёзней.
Анька была на удивление молчалива. Очнулась она, только когда я предложила:
— Девчонки, может, милицию вызвать, а?
— Совсем спятила, Лейк! Давай лучше вызовем службу уборки квартир. Куда тебе, беременной, разбирать завалы? Я позвоню, и они всё сделают как было.
— Как было, невозможно, Ань. Я уберу сама.
Андре кивнула. И впервые стала помогать мыть, пылесосить, подметать осколки. Надолго её, конечно, не хватило, и она потихоньку выскользнула на лестницу покурить (от табачного дыма меня тут же начинало скручивать).
Мешки с мусором скапливались в прихожей, я взяла один, выставила за дверь. И сразу услышала Анькин голос этажом ниже:
— Храм, скажи, что это не ты! Ведь только ты знал, что мы уехали. Ты же мне слово давал, что никого не тронут! Поклянись, что разгром квартиры никак не связан с котом и запиской в мастерской!
«Кот в мастерской…» Я тихо осела на пол в коридоре, возле приоткрытой входной двери, вспоминая труп Мыша и записку рядом. Аньке мы ту самую записку не показывали. Холодок пополз по спине… Но тут я вспомнила, как сама всё рассказала Андре в спортбаре. С другой стороны, почему об этом знает Храм? И почему он должен клясться? В памяти всплыло, как Храм настойчиво интересовался, не передавал ли мне Стас диск или дискетку. Значит, всё-таки именно ему нужен загадочный файл…
Через пару минут входная дверь распахнулась. Андре схватила меня за руку.
— Лейк, тебе плохо? Говорила же, что надо вызвать профессиональный клининг, а не надрываться с тряпкой. И вообще, перестань собирать черепки. Сейчас поедем в «Ленту», и ты всё купишь новое, красивое…
— И я с вами! Я здесь не останусь! — заорала Надин из спальни.
Слава богу. Я бы без Надьки и не поехала.
В гипермаркете было немноголюдно — будни, жара. Хозяйственный шопинг не радовал Аньку и Надин, они зевали от вида кухонной утвари, пока я набивала в корзину бельё, тарелки, моющие средства. Вскоре подруги свинтили за колой, а я продолжала блуждать среди высоченных стеллажей, заставленных коробками. Огромными, тяжёлыми. Одна на другой, как камни Стоунхенджа.
Наверное, не так важно заметить, что опасность нависает над тобой, как важно, чтобы она не свалилась на голову. Не знаю уж, интуиция ли подсказала мне резко отступить в сторону, к тележке с уценённым мылом, или ангел-хранитель, но коричневая глыба рухнула с верха стеллажа прямо за моей спиной. И упала ровно на то место, где я была долю секунды назад. Из разорвавшегося картона высыпались пачки со стиральным порошком, а у меня из груди вырвался сдавленный вопль. Я подняла голову. Коробка стояла на самом краю? Или кто-то подтолкнул её? Никого вроде не видно. Но меня не покидало чувство, что за мной следят…
В голове шумело. Ноги тряслись. Я представила себя под упаковкой «Аиста» и поняла, что это не та смерть, которой умирают достойные леди. Тридцать штук по четыреста грамм — двенадцать килограммов. Конечно, не много, но, учитывая высоту стеллажей, достаточно, чтобы задуматься о жизни вечной.
Я всё ещё была в ступоре, когда подруги вернулись. Они быстро поняли, что к чему, хотя рассказывала я больше жестами, чем словами.
— Тяга к жёлтым ценникам спасла Лейку, — вздохнула Надин, оторвала мои руки от тележки с дешёвым мылом и покатила наш товар на кассу.
— Между прочим, по этим ценникам, со скидкой, часто хорошие вещи распродают! — От волнения у меня зуб на зуб не попадал.
— На сегодня достаточно. Тебе надо расслабиться. — Подруги потащили меня к кассе.
Дома мы забаррикадировали дверь — на всякий случай. И весь вечер смотрели добрые советские комедии, герои которых ничего не знали о харакири и тому подобных ужасах.
Выдуманная история имеет семь версий, правдивая — только одну.
Ночью вместо того, чтобы спать, я мучительно размышляла, кто бы мог защитить нас от свалившихся несчастий. Вспомнилась Надькина выставка. Тогда отец Стаса оставил мне визитку и предложил звонить, если будет необходимость… Вскочив с постели, я стала судорожно рыться в сумочке. Ага, нашла! Теперь можно и вздремнуть.
Утром, проснувшись, сразу же набрала номер сотового Мультивенко.
— Лия? Да, помню, конечно. Рад слышать. — Александр Владимирович с таким теплом откликнулся, что у меня мгновенно полегчало на сердце. — А как ваши подруги Надин и Андре?
Тут я не выдержала и выложила всё про то, как нас допрашивали в милиции. Хотелось рассказать и о ненашем Стасе, но пока промолчала. Ведь обещала подругам, что никому… Мультивенко резко сник, как только я заговорила о расследовании убийства. И я тоже смутилась.
— Знаете, Лия, у меня сейчас нет возможности для общения. Вы перезвоните мне завтра, встретимся, поговорим обо всём.
Я поспешила ответить:
— Конечно! До свидания.
И, уже положив трубку, пожалела, что не сказала ему про харакири в мастерской, про Мыша, про кинжал. Про то, что мне сейчас страшно. Самое главное, получается, опустила. И зачем же я звонила Мультивенко? Почему-то казалось, что ему можно довериться, что именно отец Стаса поможет распутать клубок необъяснимостей, в которых мы погрязли. Решила собраться с мыслями и при встрече выложить Александру Владимировичу всю правду.
Рассказала подругам про разговор. Обе в один голос заорали:
— Ни слова Мультивенко! Лейка, только попробуй! Болтай с ним только о своей беременности, а про остальное и не заикайся!
Сил на споры не было, но мне всё-таки хотелось честно и открыто поговорить с губернатором. Поэтому на следующий день я позвонила и предложила:
— Александр Владимирович, давайте встретимся в кафе «Три лилии»?
— Лия, если вы имеете в виду забегаловку рядом с площадью Восстания, то ни в коем случае. Ужасное заведение! Как там можно что-то есть? — Мультивенко рассмеялся. — Я не против поговорить, но позвольте вас пригласить в приличное место. Вы любите рыбную кухню?
— Да, я всё люблю, и рыбу тоже.
— Тогда встречаемся в три часа дня в ресторане «Тритон» на набережной Фонтанки, шестьдесят семь? У нас будет около часа.
— Спасибо. До встречи!
Нацепив впопыхах первое, что попалось под руку, я помчалась в сторону Сенной. От волнения разболелась голова и подкашивались ноги. По дороге я представляла, что и в каких выражениях сказала бы мне Надин, узнав, что я решила расколоться об убийстве ненашего Стаса.
Швейцар открыл двери в царство океана: на потолке — сцены подводного мира, под ногами прозрачный пол с аквариумом, по гранитным колоннам сбегает вода. Аквариумы с экзотическими обитателями, обилие зеркал и мрамора. Увидев Мультивенко, я почему-то сразу успокоилась и поняла, что всё делаю правильно.
Отец Стаса встал из-за стола, подождал, пока я сяду, открыл меню.
— Лия, рекомендую вам суп «Буйабес». Его готовят из различных видов рыб, голубых и зелёных мидий, лобстера и креветок, сваренных на густом бульоне с шафраном и специями. Или как вам, например, нежное мясо из клешни омара и блинчик, фаршированный камчатскими крабами?
— На ваш вкус, — растерялась я, совершенно не представляя, о каких блюдах речь и насколько это вкусно.
Меня переполняло радостное волнение, очень хотелось поговорить с дедушкой будущего малыша. Рассказать ему про нас со Стасом, поведать о моих тревогах. Александр Владимирович казался таким внимательным и заботливым, а именно этого сейчас мне и не хватало.
— Я весь — внимание. Слушаю вас, Лия, — ободрил улыбкой губернатор.
Собираясь с мыслями и настраиваясь на беседу, я сначала пролепетала что-то про обыденные заботы. Про то, как Авраам поступил в институт. Про отдых детей у бабушки.
— А что ж вы про себя-то ни слова? — Мягкая, немного ироничная интонация, с которой говорил губернатор, напомнила мне Стаса.
Я засмеялась и поняла, что про себя мне рассказывать нечего, кроме последних событий. То ли от успокаивающего вида воды, то ли от общего ощущения комфорта я наконец расслабилась и приступила к главному, зачем и вызывала Мультивенко-старшего.
— Александр Владимирович, мне нужно рассказать вам о некоторых событиях, очень важных. Но, умоляю, пусть то, что вы услышите, никак не повредит моим подругам. Они ни в чём не виноваты! Правда, ни в чём!
— Лия, вы можете мне полностью доверять. Я ничего не сделаю во вред вам, Надин или Андре.
Знаком руки Мультивенко дал понять официанту, чтобы тот не нависал над столиком. И официант испарился.
Я выдохнула и приступила к подробному рассказу, начиная с той самой минуты, когда впервые увидела Стаса у ларька «Роспечать». Взахлёб, словно боясь упустить что-то важное, поведала о своём свидании с Мультивенко-младшим, о том, что мы провели вместе ночь. И о том, как узнала о беременности. И как тяжело переживала события последних недель. И продолжаю переживать, потому что…
Тут я хотела в деталях выложить всё об убийстве ненашего Стаса и кота Мыша, но не успела. Как не успела попробовать и злополучный суп «балбес» с пряностями. Слушая мою сбивчивую, но правдивую до мелочей историю, Мультивенко смотрел на меня сначала с изумлением, потом с негодованием, и наконец презрение проявилось в его глазах:
— Остановитесь! — воскликнул он. — Я больше не намерен ничего слушать. У вас очень богатая фантазия.
— Фантазия? — Я ошарашенно посмотрела на Александра Владимировича.
— Не верю ни одному слову! Лия, ну что вы такое говорите? Вам не стыдно?
— А почему же мне должно быть стыдно? — сердце упало. — Неужели, вы думаете, что я обманываю?
Мультивенко горестно вздохнул.
— Я знаю, у моего сына было много женщин. Мы не раз беседовали с ним об этом, я советовал остепениться, жениться, детей родить. Моя жена очень хочет… хотела внуков. Стас смеялся и отвечал, что не готов к серьёзным отношениям. В чём-то он был ещё мальчишкой. Да, сын часто увлекался. Был несерьёзным. Но зачем же спекулировать на имени погибшего?
— Спекулировать? — сорвался мой голос.
— Да! Вы, видимо, решили воспользоваться ситуацией. Это жестоко. Не ожидал от вас такого. На выставке вы мне показались довольно милой, скромной и порядочной. Я редко ошибаюсь в людях, и тем досаднее…
— Но я говорю правду! — Лицо моё покраснело от негодования.
— Бессмысленно продолжать. Прошу вас, не звоните мне больше.
Отец Стаса с возмущением посмотрел на меня, достал портмоне, бросил на стол несколько купюр. После чего встал и ушёл, не прощаясь. Официант взял со столика деньги. А я сидела, как замороженная, машинально дожёвывая салат, изысканности которого не понимала. Как не понимала и того, почему судьба так меня наказывает.
Слова — семена драки.
Чёрная полоса и не собиралась заканчиваться. Едва я доплелась до дома после разговора с губернатором, посыпались звонки.
Первым отчитал меня по телефону за задержку клиент, заказавший сложнейший перевод патента на английский. Пообещав заказчику доделать всё в сжатые строки, я окончательно пала духом.
Но нет такой плохой ситуации, которая не могла бы ухудшиться. Мне позвонил хозяин ларька «Роспечать». За всеми событиями я и забыла, что мой отпуск закончился и уже двенадцатого августа надо было выйти на работу. Выслушав про себя массу слов, в основном качественных прилагательных с «не» (необязательная, непунктуальная, недобросовестная, неблагодарная, не…), я вдруг взорвалась:
— Ну и зачем вам такая отвратительная продавщица? Увольняйте! Найдёте обязательную и добросовестную за десять тысяч в месяц, без выходных и праздников. Какие проценты? Их сверху от силы тысячи на три набегает.
Начальник резко пошел на попятную, однако я твёрдо решила уйти с работы. О чём и сообщила, нажав после этого кнопку «отбой». Ничего, деньги от выставки есть — прожить какое-то время можно. А там видно будет, что-нибудь придумаю. Главное, не унывать.
А неприятности и не думали заканчиваться.
Ко мне подсела Андре, закурив.
— Лейка, надо срочно добить тексты песен, Храм звонил.
Я отодвинулась, от табачного дыма меня воротило. Правда, меньше, чем от разговора с Мультивенко-старшим: я снова и снова придумывала аргументы, с помощью которых могла убедить Александра Владимировича в том, что честна. Глупо это, не нужно было надеяться на встречу.
— Ань, либо на площадке в подъезде кури, либо не кури вообще!
Видимо, из-за раздражения в моём голосе Анька сразу же затушила сигарету.
И вдруг меня понесло:
— Что значит — добить? Я за эти тексты ещё не садилась. У меня перевод горит, обещали заплатить триста долларов, но там тематика сложная — биохимия, патент. А времени не оставалось со всеми нашими событиями. Так что скажи лучше Храму, что я отказываюсь. Тем более ты зачем-то ему наврала, будто текст «Дайкири» написала я. А ведь ты ж сама его родила…
Мне совершенно не хотелось объяснять Аньке, что ничего общего ни с ней, ни с Храмом после подслушанного на лестничной площадке разговора я иметь не хочу. Просто было страшно. Так ошибиться в Аньке! Вот я идиотка, сама ей выложила все свои подозрения. Чернохрамову Храму ничего не сказала. И вообще всё это выглядит слишком подозрительно. Неужели Храм — убийца? Как-то не похоже на него. Как, впрочем, и на Аньку не похоже. Я оценивающе окинула взглядом подругу. И та возмущённо выпалила:
— Лейк, захлопнись! Понимаю: токсикоз, гормональные сдвиги и всё такое. Но штука евро тебе не помешает. Даже сейчас. Деньги имеют свойство быстро заканчиваться. Тащи бумагу и ручку, быстренько что-нибудь наваяем. Например, нетленку для «Сверкающих». Даже пару нетленок.
Вот совсем мне не хотелось что-либо ваять. Не верила я Андре. Ни на грош. Но сил спорить с Анькой не было, и я предприняла последнюю отчаянную попытку отделаться от текстов:
— В квартире — погром. Я — в полном раздрае. Перевод нужно было отослать две недели назад. Ань, отцепись, по-хорошему прошу! Не желаю ничего писать.
— Ну кисюнь, одно дело другому не помеха. Сейчас позвоню в клининговую компанию, которая всегда у меня в квартире убирает. Придут приятные мальчики и девочки, и через пару часов у тебя тут будет всё блестеть. Считай, это мой подарок тебе.
Андре, не слушая моих возражений, взялась за мобильный. Продиктовав по телефону мой адрес, подруга ослепительно улыбнулась:
— Завтра с утра приедут и всё тут вылижут. Где у тебя кофе? Давай я сварю. Вообще-то от тебя, Лейк, требуется только поучаствовать в мозговом штурме: кинуть мне пару необычных рифм, я сама быстро тексты напишу. А ты можешь параллельно своим переводом заниматься. Тащи всё сюда. Ты не против, если я в окошко курить буду?
Я только вяло махнула рукой, понимая, что сопротивляться Анькиному напору бесполезно. Пока подружка боролась с туркой, плитой и кофе, я притащила на кухню ручку и две стопки листков. Первая, огромная, — русский текст, распечатка. Вторая, совсем тоненькая, — мой перевод на английский, от руки. Вот как объяснить Аньке, что мне надо сосредоточиться для перевода. А ещё лучше — обложиться словарями и открыть программу-переводчик на компьютере. Английский я знаю лучше китайского, но хуже французского.
Хотя — да, компьютер приказал долго жить… Я сникла. Ладно, на худой конец всегда можно позвонить маме, она лучше всякой программы посоветует. Правда, мозги вынесет начисто. Так что это — на самый крайний случай. Попробую справиться сама.
Анька, прикурив и старательно выпуская сигаретный дым в открытое окно, что-то бормотала себе под нос, разливала кофе по чашкам. Так, на чём я там остановилась? «Сложная смесь ферментов» или «комплексный ферментативный препарат»… — Я задумалась.
Всегда, когда имеются сложности с английским, у меня из памяти выскакивают сначала китайские и французские варианты. Учитывая, что в английском более половины слов сходны с французскими, это иногда помогает. Но не всегда. «Смесь» по-французски «микстюр»; отсюда и русское «микстура». По-английски, если правильно помню, практически так же — «миксча». Как же перевести? «Камплекс инзайм миксча»?
Анька продолжала бубнить себе под нос, потом потребовала от меня рифмы к словам «дорого́й», «роман» и «этажи».
Отделавшись словами «родной», «сам» и «скажи», я все-таки решила взять помощь мамы. Не хотелось выслушивать нотации и поучения, но словосочетание «комплексный ферментативный препарат» встречалось в тексте практически в каждой фразе. А в патентах требуется точность формулировки — знаю из собственного опыта. Вот почему мне почти никогда не попадаются нормальные, лёгкие тексты?
Дозвониться маме удалось только с третьей попытки. Желая увильнуть от очередной лекции из области этимологии, я звонила с мобильного:
— Мам, извини, что дёргаю. Как правильнее перевести… — поведала я о возникших затруднениях скороговоркой. — И если можно, ответь побыстрее, у меня деньги могут кончиться, с мобильного звоню.
— Лиюшка, ты ничуть не меняешься, — вздохнула мама. — Опять у тебя «редокс-потеншиал».
Я стиснула зубы. Начинается. «Редокс-потеншиал» — нарицательное выражение, которым мама любит меня «приласкать» в подобных случаях, когда перевод в лоб, без знания специфики.
Впервые это выражение я услышала в глубоком детстве, когда папа, давясь от хохота, рассказывал, как он дивно повеселился на международной конференции биохимиков, проходившей в Москве в Большой химической аудитории МГУ. Докладчики были русско— и англоязычные. Для удобства советских учёных пригласили переводчика-синхрониста. И всё шло замечательно, пока тот не стал выдавать шокировавшие аудиторию фразы типа: «Потенция красного быка равнялась сорока милливольтам» или «Имелась очень высокая потенция красного быка». Сам переводчик всё больше менялся в лице, с изумлением и растерянностью поглядывая на докладчика. Недоумение аудитории сменилось лёгкими смешками, потом гомерическим хохотом после слов ошарашенного толмача: «Только когда потенция красного быка на нуле, происходит взаимодействие».
Биологи и химики поняли, что синхронист просто перевел в лоб «Редокс-потенциал»[5]. Синхрониста быстро поменяли, но я возненавидела его лютой ненавистью. На всю жизнь. Когда мама желает в очередной раз «пролечить» меня и мою лень, она постоянно припоминает эту «краснобычью потенцию». Вот и сейчас:
— …Читать надо в оригинале чаще. Правильнее всего будет «инзаймс камплэкс препарейшн», хотя допустимо и «камплэкс препарейшн оф инзаймс».
Наконец мама ответила на мой вопрос. На десятой минуте. Вздохнув, я попрощалась с ней. Дальше должно быть легче.
— Лейк, а к слову «ложе» какие рифмы есть? — Анька что-то усердно строчила.
— «Себе дороже», — буркнула я, погружаясь в перевод ненавистного текста. Но пообещала ведь — значит надо делать.
— Ага, это идея. Пусть в конце песни влюблённые в мужика дурочки убивают его. — Андре кровожадно прищурилась. — Когда узнают, что он переспал с ними, со всеми сразу.
— Ань, ты с дуба рухнула? — вздрогнула я. — Тебе мало сплетен про харакири, решила ещё и «Сверкающих» подставить? Забудь ты наконец про Стаса!
— Нет, решено. Это будет хитяра. И клип сразу же просится — в самом конце девчонки тащат покойника закапывать…
Мы с Анькой переглянулись. Хм, как странно, оказывается, проявляется сублимация — Андре так же, как и я, не могла забыть последние события. Но виду не подавала.
— Решено, бабника в тексте песни в последнем запеве мочим, — Андре с прищуром посмотрела на меня. — А что у нас из рифм к слову «смерть»?
— Нет сил уже терпеть! — рявкнула я. — Отстань, мне ещё всю ночь перевод делать, а руки уже трясутся. Спасибо тебе за приятные воспоминания.
— А это идея, «терпеть»… — снова забормотала Анька. — Нет сил уж бабника терпеть, он на себя накликал смерть… Нет, лучше так: не надо бабника терпеть, его подружкой станет смерть… Или…
Я, заорав, бросила в Андре толстенный англо-русский словарь Мюллера.
Через какое-то время Анька начала исчёркивать свои листы, я — свои.
Ненадолго воцарилась блаженная тишина. Вот никогда не задумывалась, что сочинять тексты для песен не менее сложно, чем заниматься переводами. Анька периодически продолжала отвлекать меня вопросами, напевая рождающиеся строчки. Я критиковала, параллельно продираясь через хитросплетения английского и биохимии. Даже что-то общее нашлось в этом: необходимо максимально точно подобрать слово. Ночь предстояла весёлая. У Аньки — два текста, у меня — проблемы с потенцией красного быка: вот уже не знаю, как переводить другое словосочетание…
Кто ближе к огню, тот первым и сгорает.
После бессонной ночи я себя так неважно чувствовала, что любые гости были бы некстати. Но с клининговой компанией действительно всё получилось просто замечательно: мой дом такой чистотой не мог похвастаться никогда. Спасибо Аньке.
К обеду зверски захотелось спать, однако неугомонная подруга настаивала на встрече с Храмом, так сказать, по горячим следам:
— Он сам подкатит, не переломится. Лейка, нельзя упускать возможность подзаработать. Поговорим о получившихся текстах. У плиты не надо стоять, еду закажем.
Но я всё равно встала к мартену. Достала свинину и приготовила её в хреново-луковом соусе по своему рецепту.
Гость — это святое. Как стол не накрыть? Вымыла новые бокалы, купленные в «Ленте». Постелила белую льняную скатерть. Нарезала салатов. Разложила фрукты. Надька потребовала крепкие напитки, хотя Анька склоняла нас по привычке в пользу очень крепких. В результате на столе выстроилась батарея из вин, шампанского, коньяка.
— Ну и весёлый разговор у нас получится! — смеялась я.
— Угу, точно, будет нескучно. Одно плохо, — вздохнула Анька, — надо было всё-таки абсента прикупить. Он закончился.
Мы с уважением посмотрели на подругу: уговорить за сутки почти полтора литра абсента — надо суметь. Даже списывая на последние события — многовато будет. Может, стоит серьезно поговорить с Андре? О вреде бытового алкоголизма. Хотя нет, не надо — себе дороже.
— А я бы на твоём месте только радовалась, — нетактично ляпнула Надька. — Вспомни: тогда, в мастерской, тоже всё весело начиналось, и ты пила именно абсент. Признавайся, не наметила случайно Храма как очередную жертву?
Анька бросила ошарашенный взгляд на подругу, державшую фужер. Когда это мы успели открыть коньяк? Так, вечер начинает быть интересным.
— Ну тты и дуррра коншенная, Надюшш! — Через сжатые зубы процедила Андре, пытаясь открыть винную бутылку. — Если бы я хошела замочить Шрама, то давно бы это шделала. Только не у Лейки дома. И не после шого, как тут всё отмыли.
Анька сражалась с пробкой, зажав бутылку уже между ног и натужно таща штопор, а мы с Надькой переглянулись. Я глазами показала на Андре. Надька быстро кивнула, поняв, что мне надо сказать ей что-то наедине.
— Лейк, вот тебя убить давно надо было! — вдруг рявкнула Анька. — Ты когда нормальный штопор купишь, а? Который с ручками…
В этот момент пробка поддалась и, нанизанная на штопор, вырвавшийся из рук Андре, просвистела в миллиметре от моего носа. Я отшатнулась, зацепив локтем бутылку шампанского. Та, падая, задела стоявшую рядом ёмкость с водкой, а эта зацепила коньячную. Мы поражённо уставились на «алкогольное домино».
Первой моментально отреагировала Надька, поймав на лету открытый коньяк. Ещё бы, он был у нас один, а своя шкурка, как говорится, ближе к телу.
Я успела спасти шампанское, а Андре — водку и вино. На полу кухни с осколками стекла смешивались полусухие и полусладкие вина, дополняемые вспенившимся шампанским.
Мы переглянулись и оглушительно расхохотались.
— А чего, Надюх, вот тебе и постелька готова, — икая от хохота, — выдавала на-гора Анька. — На том же самом месте… Ты того, не раздеваясь, укладывайся… Коньячком заполируешь — и на сутки в отключку, тебе не привыкать.
После каждой фразы Андре мы начинали истерически хохотать снова. Видимо, напряжение последних дней как-то подточило нашу психику.
— Анют, блин, ты сколько отвалила ребятам из клининговой компании? — тихонько подвывала от восторга Надин. — Сколько-сколько? Зря! Видишь, за ними полы перемывать приходится. «Хванчкарой» и «Золотой коллекцией». Лейка у нас капризная — на меньшее не согласна.
— Ну вы и жадины, — я хохотала, прижимая к себе единственную выжившую бутылку шампанского. — Одна для мытья линолеума коньяку пожалела, другая — водки. А ещё подруги называется…
Быстро ликвидировав последствия «аварии на ликёро-водочном заводе», как изящно выразилась Анька, сели за стол, наполнили фужеры и чокнулись. Я могла себе позволить только пару глотков шампанского: боялась за ребёнка, да и тошнота не отпускала. Из еды, кроме фруктов, и смотреть ни на что не хотелось.
Храм явился без опоздания. Старался улыбаться, но в нём чувствовалось какое-то напряжение. Да и Анька была как на иголках. Чтобы сгладить шероховатости общения, гость и певица начали заливать за воротник.
— Ну, так как насчёт текста, девушки? Есть намётки? — наконец спросил гость.
Анька легонько подтолкнула меня в бок. Я вытащила заранее приготовленные листы с набросками песен. Продюсер, отставив пустую рюмку, тут же стал читать вслух строки. Строки, рождённые Анькиной неугомонной энергией и моей усталостью и недоверием. Я с некоторым удивлением прослушала получившиеся варианты: со стороны они казались чужими, будто и не мы с Анькой их придумывали.
— Хм, вот тут неплохо… А вот это никуда не годится, «встать, сказать и выпить чаю» — много согласных подряд, не будет петься… В «Сверкающих» только две солистки могут записать более-менее нормальную фонограмму, остальные-то на подпевках. Последовательность действий опять же нарушена. Может, «сесть, с улыбкой выпить чая»? — Храм налил себе водки и залпом опрокинул рюмку.
Андре, набрав побольше воздуха, тут же бросилась на защиту нашего с ней коллективного творчества. Я не встревала, мне замечания Храма как раз показались разумными. Продюсер подливал себе водки, Андре — красного вина. А мне — шампанского в маленький бокал, который я всё время отставляла подальше, чтобы не добавляли. Гость же постоянно настаивал на доливе. Надька вяло слушала перебранку. И наворачивала свинину, периодически запивая её коньяком. Изредка хихикала и отпускала язвительные замечания. Как ни странно, одно из них, про рифму «ложе — себе дороже», даже попало в «десятку». Надька, не дожевав луково-хренный кусочек мяса, вдруг выдала:
— Не «себе», а «тебе дороже»!
Вот она, правда жизни. И разница между мной и Надин. В чистейшем, незамутнённом виде. Анька и Храм, уставившись на художницу, тут же ринулись перекраивать и переделывать текст с учётом её гениально-эгоистического экспромта. Я показала Надьке глазами на дверь за её спиной и вышла. Якобы по надобности, о которой настоящие леди никогда не говорят прямо. Вскоре ушла с кухни и Надин — покурить на лестницу. И я тут же, нажав на кнопку смыва воды, хотя унитаз не выполнил своего предназначения, покинула туалет. С кухни были слышны разгорячённые спором и спиртным голоса Аньки и Храма. Встав у входа в квартиру спиной к кухне, я поманила пальцем курящую на площадке Надьку:
— Надь, мне страшно. Я тебе потом всё расскажу, но эти посиделки не к добру. Андре в сговоре с Чернохрамовым, я случайно подслушала их разговор.
— Лейка, будем смотреть в оба. Ты аккуратнее, ага. А из-за чего всё, как ты думаешь? — оглушительно прошептала мне прямо в ухо Надин, выдыхая мерзкий, вонючий дым в сторону.
Я закашлялась, помахала рукой, разгоняя смог:
— Надь, перестань хоть сейчас курить!
— Я для конспирации!
— А меня тошнит. От дыма и всего этого. Причина, наверное, простая — файл, который мне Стас прислал по мылу. Я про него никому из вас не говорила. Но как-то всё с этим файлом, видимо, связано…
Я осеклась, увидев, как расширились Надькины глаза. Медленно развернулась, почти зная, что увижу. Спина Храма удалялась по направлению к кухне.
— Он с-слышал про фа-файл? — от волнения я начала заикаться.
Надин судорожно кивнула.
— Может быть, уйдём прямо сейчас? — пролепетала я.
— Делаем вид, что ничего не случилось. Если спросит — говорили про другого Стаса, друга Альки, например. Идём, иначе будет подозрительно.
Войдя, как мыши в мышеловку, мы с Надькой уселись за стол. Храм с Анькой разговаривали, обсуждая что-то своё. Но через какое-то время я поймала очень пристальный взгляд Андре.
— За наш успех! — Храм, подлив мне шампанского, поднял бокал. Руки у него сильно тряслись.
Анька как-то подобралась, затем внезапно схватила мой бокал. Я не успела сообразить, зачем и почему.
— А-а-а-ань? — пролепетала я от изумления.
— В бутылке ничего не осталось. — Подруга перевернула пустую ёмкость вниз горлышком и выпила до дна из моего бокала. — А я за наш успех хочу шампанского!
Храм побледнел. Анька смотрела на него торжествующе, но в глазах у неё почему-то застыл ужас.
Как-то очень быстро собравшись, Храм почти выбежал из квартиры, успев только пообещать перезвонить по поводу текстов.
— Вот и всё. — Андре тяжело дышала. — Вот и всё, девочки. Лейк, вызывай «скорую». Прямо сейчас.
Мы с Надькой замерли.
— Прямо сейчас вызывайте, — пьяно расхохоталась Анька, почему-то обмякнув на стуле. — Лейк, у тебя от отравлений… пищевых… что-нибудь есть?
Казалось, каждое последующее слово даётся ей всё труднее. Надька ожесточённо дозванивалась до «скорой», а я вспомнила про «Что-то-там-сти». Купленное для Авраашки, когда он траванулся алкоголем после поступления. Быстро найдя таблетки в коробке для лекарств, протянула драже Аньке. С трудом проглотив одну таблетку, требовала ещё и ещё, запивая их водой. Анька чувствовала, как в голове похолодело и дышать становилось труднее, будто в груди — одна за другой — закрывались невидимые дверки. Она судорожно хватала воздух…
— Во всём виноват Храм… — через силу прошептала Андре. — Лейк, я тебя люблю, прости за всё.
Мы с Надькой остолбенело замерли: Анька потеряла сознание.
«Скорая»! — заорала Надин, наконец дозвонившись. — Выезжайте, у нас женщина умирает…
Следующие десять минут мы с Надькой сидели, обнявшись, и выли в голос. Аньке, казалось, уже ничто не может помочь. Дыхание у неё становилось всё реже, пока почти не пропало. Именно в этот момент позвонили в дверь — приехала «скорая».
— Что с ней? — Двое мужчин резко шагнули в комнату.
— Отравилась.
— Чем?
— Не знаем.
Медики проверили пульс, поднесли ватку с нашатырным спиртом к лицу Аньки. Она слабо дёрнулась. Врач назвал какое-то трудно произносимое лекарство, и молоденький парнишка, сломав ампулу, тут же набрал полный шприц.
— Как глубоко сосуды! — чертыхнулся он, не попав в вену с первого раза и продолжая цеплять кожу. С третьей попытки он щедро влил в Анькину кровь кубов двадцать какого-то зелья. Потом ещё десять — другого.
А дальше — кислородная маска, носилки, и Аньку бегом понесли к машине. Я только запомнила, как беспомощно свисала её белая холёная рука с прекрасным маникюром. И в ту секунду подумала, что с радостью бы весь год мыла за ней посуду, лишь бы подруга осталась жива.
Такого заведения в Москве не существует. По крайней мере, на момент написания этой книги.
Редокс-потенциал, или окислительно-восстановительный потенциал, по англ. RedOx — Reduction/Oxidation potential (по созвучию red — красный, ox — бык).