Они стояли все трое на обочине шоссе. Трое потому, что, как ни гнала от себя Казака Клоди, как ни уговаривала то ласково, то с угрозами вернуться на виллу, собака упорно следовала за девочками. Да и Бабетт завела слезливую песню:
— Собачка… Хочу собачку… — и упиралась ножонками, не желала идти, если Казак не пойдет с ними.
Вот и пришлось Клоди принять в компанию лохматого спутника.
Время уже близилось к середине дня. Солнце скрылось, стало прохладно, начал накрапывать даже дождик, а трех «голосующих» ни одна из проносящихся мимо машин не подбирала. Некоторые вовсе не желали останавливаться, иные, завидев детей, притормаживали, съезжали на обочину, но почти всегда оказывалось, что в Париж они не едут, что им не по дороге и что вообще они торопятся. И решительно все спрашивали Клоди:
— Это твоя сестренка?
Она кивала.
— Это сразу видно. Очень вы похожи, — удовлетворенно говорили спрашивающие, и машина отъезжала.
Один шофер, небритый и сердитый, объявил:
— С собакой не повезу. Оставьте собаку, тогда возьму обеих.
Другой, тоже хмурый, шофер фургончика спросил:
— А сколько думаешь заплатить?
Клоди вспыхнула — о деньгах она не подумала, да у нее и не было ни су.
— У меня ничего нет, мсье… — пробормотала она.
— Тогда пусть в городе заплатят за вас родители, — сказал шофер.
— Родителей тоже нет… — все так же смущенно сказала Клоди.
Шофер окончательно рассердился:
— Что ты морочишь мне голову! На жалость рассчитываешь, а сама врешь! Нет ни денег, ни родителей! Ну и стой, где стояла! — И он умчался.
А старушка в клетчатом фартуке, которая везла, видимо, на продажу персики в корзинках, занявшие доверху всю ее небольшую машину, объявила:
— Есть одно место, да и то крохотное, человеку не поместиться. Могу взять собаку, если хочешь. Скажи только, куда ее отвезти?
О, если бы Клоди знала куда! Пока они стояли на обочине шоссе и ждали, что кто-нибудь их все-таки подберет, Клоди успела многое передумать. Необходимо спасти девочку — это главное. Потом позаботиться и о собственной безопасности: двое приятелей, конечно, вернутся на виллу, обнаружат, что Клоди с девочкой исчезла, и пустятся немедленно в погоню. Обшарят все мышиные норки в Париже, потому что они, конечно, будут уверены, что, кроме Парижа, Клоди никуда не могла направиться. Значит, в городе она должна быть особенно осторожной.
Трудная жизнь успела многому научить Клоди, и о многом она думала уже почти как взрослая. Куда же ей пойти в Париже? Кто даст хотя бы временное пристанище малышке и ей? И еще эта собака… Снять номер в гостинице? Но на это у нее нет денег, да и не пустят детей одних, без взрослых в гостиницу…
Инспектор Дени, вот о ком она думала как о спасителе! Как бы только добраться до него, найти его! Инспектор непременно поможет, отведет Бабетт к родителям, спрячет Клоди, убережет ее от мести тех двух… Но где искать инспектора? Ведь когда умер папа Клоди, инспектор сам приходил к ним домой. Может быть, в мэрии района знают, где его найти, и скажут Клоди? А с другой стороны, как доберется она с малышкой и собакой до этой самой мэрии 19-го района?
Деньги, деньги… На машину, на метро… Где их взять?
Голова Клоди раскалывалась от тревоги и волнения. И еще Клоди думала о темнолицем Саиде. Вернее, не о нем, а о Вожаке «стаи» — Рири. Если Саид знает, кто родители Бабетт, то наверняка знает и Рири. Вот кто помог бы, вот кто все распутал бы, поставил на свои места. У Рири есть телефон — это известно Клоди, но вот жалость — номера она не знает. И опять-таки на то, чтобы позвонить, нужен жетон, а жетон стоит пятьдесят сантимов. Значит, и этот путь закрыт. Идти же в дом, где сидит у входа Желтая Коза и живут Рири и Назеры, абсолютно невозможно: сейчас же станет известно всем, что приходила Клоди с какой-то малышкой. Ги пустится по ее следам, и тогда все пропало. Можно было бы вызвать Юсуфа, а через него Саида, но их семья тоже живет по соседству. Нет, подальше, подальше от площади Данюб, от улицы Музаи, от улицы Кримэ…
Дождь полил вовсю. Клоди мокла в своем стареньком полосатом пончо. За Бабетт она не беспокоилась: еще у самого дома накинула на малютку свою непромокаемую куртку, в которую та влезла с головой. Казак в своей пушистой шкуре тоже не чувствовал холода, только изредка шумно отряхивался от льющих на него струй.
Клоди все безнадежней и безнадежней подымала руку: в пелене дождя две маленькие фигурки были, наверное, даже плохо видны, и машины проносились мимо, иногда обдавая девочек и Казака брызгами.
Внезапно, когда Клоди потеряла уже всякую надежду, возле них остановился довольно обшарпанный, старенький автомобиль. Боковое стекло опустилось. Выглянуло бледное женское лицо, и грудной, нежный голос спросил:
— Бедняжки мои, куда это вы собрались в такую погоду?
Клоди проворно подскочила к машине:
— В Париж, мадам… Вы не могли бы…
Бледная женщина распахнула дверцу:
— Скорей, скорей, залезайте… И эта прелесть тоже с вами? — Она повернулась, разглядывая Казака, который первым вскочил в машину и уже сидел, занимая добрую половину заднего сиденья.
— С нами, — робко проговорила Клоди (вот сейчас начнутся неприятности, и их, конечно, высадят). — Он… Казак увязался за нами, хоть я его и гнала…
— Правильная собака, — сказала женщина за рулем. — Преданная, как и полагается собакам. Значит, его зовут Казак? И нечего Казака за преданность бранить. Я, например, хотела бы иметь такую собаку. И какой красавец…
У Клоди отлегло от сердца. Хоть эта похвалила Казака. А Казак, словно чувствуя, что понравился, совсем уже развалился на сиденье и положил голову на колени Бабетт.
Малышка молчала. С самой телевизионной передачи девчушка почти не разговаривала, не плакала, только просила взять с собой собаку. Сейчас она ласково теребила шерсть Казака. Клоди заботливо сняла с нее куртку. Женщина увидела в зеркальце личико с золотистой челкой, сказала восхищенно:
— Какая у тебя хорошенькая сестричка!
Клоди устало кивнула. Она знала: сейчас последуют стандартные вопросы: почему они одни, без родителей, оказались так далеко, зачем едут в Париж, сколько им лет, куда направляются в Париже… Она и отвечала так, как отвечала многим проезжающим: жили у тетки на хуторе, тетка заболела, родители в Париже, проводить девочек было некому, потому что все соседи на работе, а она, Клоди, уже достаточно большая, вот ей и поручили сестренку.
Бледная женщина за рулем, видимо, удовлетворила свое любопытство и теперь молча, внимательно следила за дорогой. Дождь перестал, но было очень мокро и скользко, приходилось быть осторожной. В машине стало тепло, даже жарко, и водитель остановилась на минуту у обочины, чтобы снять с себя короткую замшевую курточку. Когда она снова уселась за руль, Клоди увидела на ее затылке страшный сине-багровый шрам, уходящий глубоко вниз, под воротник блузы. «Ох, что же это с ней такое случилось, и как ей, наверное, было больно, когда это случилось!» — с состраданием подумала девочка. Женщина за рулем становилась ей все симпатичнее, она разговаривала так ласково и с ней и с Бабетт, и девочку, стосковавшуюся по ласке, все больше тянуло к ней.
Она спросила осторожно:
— Простите, мадам, вы не смотрели сегодня утром передачу по телевизору?
Женщина покачала темной, остриженной под мальчика головкой:
— Нет, дружок, не смотрела. Сегодня утром я выезжала из Сен-Мало. Очень торопилась, потому что проспала. Вчера у меня был трудный вечер — выступление в концерте. Видишь ли, я пою.
Клоди теперь во все глаза смотрела на хозяйку машины. Она — певица?!
Впервые в жизни девочка видела так близко настоящую, выступающую перед публикой певицу. Наверное, у нее тоже куча «фанов» — поклонников-фанатиков, которые орут в концертах, ловят ее при выходе, готовы за нее лезть в огонь и в воду.
— А как ваше имя? — решилась она спросить.
— Меня зовут Жаклин Мерак, — сказала, не оборачиваясь, певица. — Слышала, может быть, мои пластинки? Или меня?
— Слышала пластинки, — храбро солгала Клоди. Ей казалось неприличным ответить, что ничего-то она не слышала. Но что-то смутно забрезжило в ее памяти. Кажется, она действительно слышала это имя — Жаклин Мерак. Но когда, где, в какой связи? Этого девочка не могла припомнить. — Вы и в Париже выступаете, мадам? — робко спросила она.
Жаклин Мерак кивнула, и шрам на ее затылке натянулся и как будто пополз вверх под волосы.
— Как бы я хотела вас услышать не на пластинке, а в жизни! — вздохнула Клоди.
— Ну, это совсем просто, — тотчас отозвалась певица. — Ты где живешь?
— В Бельвилле, — брякнула Клоди и тут же прикусила язык.
Но было уже поздно.
— В Бельвилле? — повторила Мерак. — О, это знакомый район. Там у меня куча друзей.
Мысленно Клоди проклинала себя и свой неуемный язык: так попасться! Так глупо попасться!
— У вас в Бельвилле почти все люди какие-то особенные, — продолжала певица, зорко вглядываясь в блестящую, точно от пота, ленту шоссе. — Есть у меня там приятель-журналист, участник Сопротивления, старый чудак, некий Андре Клеман. Его там прозвали Старым Старожилом…
Клоди точно обдали кипятком: мсье Клеман! Жаклин Мерак знает самого Андре Клемана! Но тсс… Осторожность, осторожность! Теперь Клоди не даст себя так поймать!
— Не слыхала, — промолвила девочка самым равнодушным тоном. — В Бельвилле живет столько всякого народа…
— Ну понятно, где ж тебе слышать, — подхватила певица. — Да он и не слишком общителен. Правда, часто он ввязывается в дела, которые его как будто вовсе не касаются, старается делать людям добро…
Клоди слушала во все уши.
— И еще есть у меня там молодой друг, почти не старше тебя, — снова заговорила Жаклин. — Я его зову «мой опекун». Конечно, это шутка, но он мне, правда, очень во многом помогает. И, представь себе, молодежь в Бельвилле почему-то прозвала этого мальчика, доброго, великодушного, готового со всеми поделиться последним, Вожаком!..
— Как? Вы знаете и Рири! — вне себя закричала девочка. — Знаете Рири Жюльена?! Но ведь это его я хочу отыскать! Он мне нужен! Он мне так нужен сейчас! Я вам все расскажу! Раз вы знаете Рири, я все расскажу, я вас больше не боюсь!
И, торопясь, заикаясь, путаясь в словах и подробностях, Клоди принялась рассказывать Жаклин Мерак всю длинную историю похищения маленькой Бабетт, историю, так тесно сплетенную сейчас с ее собственной жизнью.
Дорога уже приближалась к Парижу. Бежали по сторонам огромные указатели направлений, над шоссе повисали ажурные пешеходные мостики, мелькали разноцветные броские рекламы папирос, коньяка, зубной пасты. Певица слушала Клоди молча, не задавая вопросов.
— Да, трудное у тебя положение, дружок, — сказала она, когда девочка кончила рассказывать и удрученно замолкла. — Ты же понимаешь, тебя могут обвинить в пособничестве преступлению. В том, что ты помогала этим двум бандитам похитить малютку.
— Что? Как вы сказали? — Клоди была потрясена. — Я преступница?! Но это же неправда! Я ничего не знала!
— Все это еще придется доказать, — сказала Жаклин Мерак. — Полиция, видишь ли, словам не верит. Наверное, ажаны теперь ищут не только Ги и Жюля, но и тебя.
— Меня? — ужаснулась Клоди. — Но за что же меня? И потом, никто не знает, что я была с ними, никто меня с ними не видел…
И едва она произнесла это, перед ее мысленным взором вдруг появилось темное, полное дружелюбия и доброты лицо Юсуфа. Юсуф! Вот кто видел ее в парке Бют-Шомон, вот кто может навести на ее след полицию! И не со зла, не умышленно, а просто скажет Саиду и другим, что видел Клоди в компании Ги и Жюля в парке и что тогда с ними была малютка с золотистой челкой. Дрожь пробежала по спине девочки.
— Боже мой, что же мне делать? — пробормотала она в отчаянии. — Я погибла! Я… Со мной кончено!
— Без паники, — коротко скомандовала Жаклин. — Постараюсь тебе помочь. Сейчас мы заедем к Андре Клеману. Он человек опытный и умный, что-нибудь придумает. А если не застанем его дома, позвоним Рири. Этот, наверное, тоже поможет нам разобраться.
Клоди с благодарностью отметила про себя это «нам».
— Да, да, позвоним Рири, — откликнулась она.
Девочка была как во сне, почти не понимала ни что с ней, ни что она говорит. Никогда еще не приходилось ей так бояться. Это было чувство унизительное, безобразное, но она никак не могла его в себе перебороть.
— Надо сделать так, чтобы нас никто не увидал, — слабым голосом произнесла она. — Боже мой, я — преступница!
Между тем шум парижских улиц разбудил сначала Казака, а за ним Бабетт. Оба завозились на сиденье, подняли головы, открыли сонные глаза.
— Приехали? — пропищала Бабетт. — А где мама? Где папа?
— Ты скоро их увидишь, — пообещала Жаклин, и Бабетт затихла, разглядывая через стекло загорающиеся огни на улицах.
Старенькая машина Жаклин отважно лавировала среди сотен других автомобилей. Вот уже и Бельвилль, площадь Фэт, улица Вилла де Лорен и кирпичный домик Андре Клемана. Однако окна дома темны, и на звонок Жаклин никто не отзывается.
— Сейчас я поставлю машину у «Монопри», — говорит она Клоди, — и позвоню из бистро Люссо Вожаку. А ты, на всякий случай, постарайся стать невидимкой.
Она шутит, но девочка понимает, что певица сильно озабочена, что все очень-очень всерьез.
Клоди сидит в машине, сжавшись в комочек, и прижимает к себе Бабетт и собаку, только бы никто не заглянул в машину, только бы не увидел их… Где-то глубоко в ней кипят и рвутся наружу слезы, но девочка крепится.
Дверь машины внезапно рывком открывается. Клоди видит темные, падающие почти на плечи кудри, слышит запыхавшийся, торопливый голос Рири:
— В хорошенькую историю ты вляпалась! Так я и знал с самого начала.