- С той поры, как наш родитель покинул этот мир, я ничего о тебе не слыхал. Видел же я тебя только в те времена, когда ты был младенцем. По предстательству Монахини Пруда мне была определена ссылка в Идзу, ко мне приставили стражами Ито и Ходзё, и в этом положении моем я ничего не мог сделать. Поэтому лишь краем уха удалось мне слышать, что ты перебрался в край Осю, и несказанно я рад, что хоть и не могли мы с тобой сноситься, по ты не забыл о своем брате и, не замешкав, примчался сюда ко мне.
Взгляни. Вот я замыслил такое огромное дело. Здесь люди из Восьми Провинций, которые явились служить мне, и с ними многие другие. Но все они чужие мне! Нет среди них человека, с которым я мог бы говорить о своем самом главном. Все они прежде держались дома Тайра, и они, может быть, только и стерегут, чтобы я поскользнулся. Ночь напролет думал я о доме Тайра. Все время казалось мне, что пора наносить удар. Но ведь я был один! Решись я двинуться отсюда, на кого бы мог я оставить Восточные земли? Можно было бы послать кого-либо вместо себя. Но кого? Из братьев мне не на кого было положиться, а посылать чужого не годилось никак: не мог быть я уверен, что он не снесется тайно с домом Тайра и не ударит, повернув войска, на Восточные земли. Теперь же, когда мы с тобой встретились, другое дело. Так и кажется мне, словно вернулся из мира иного наш покойный родитель!
Когда наш с тобой предок, господин Хатиман Таро Ёсииэ, во время Второй Трехлетней войны осадил крепость Муно, все его войско погибло, и пришлось ему отступить до самой реки Куриягава. Там воздал он богам священные дары "нуса", распростерся в благоговейном поклоне в сторону государевой столицы и взмолился: "Обрати на меня взор свой. Великий бодхисатва Хатиман! Да пребудет твое заступничество за нас беспременным! Сохрани нам жизнь нашу в нынешней беде и дай исполниться нашим заветным помыслам!"
И, быть может, внял Великий бодхисатва Хатимап этой его молитве. Ибо в ту пору в столице пребывал во дворце государя младший брат Ёсинэ, секретарь ведомства наказаний Ёсимицу. Вдруг он объявляет, что должен быть в Осю, покидает дворец и мчит туда с двумя сотнями всадников! К берегам Куриягавы прискакал он уже с тремя сотнями. Там он соединился с Ёсииэ, и в конце концов они покорили край Двух Провинций.
Но и та радость Ёсииэ не идет в сравнение с тем, что испытал я, дождавшись тебя. Отныне и впредь будем мы нераздельны, как рыба с водой, пока не смоем позора с имени наших предков и не успокоим их гневные души. И так будет, коль будем мы сердцем едины!
И, не успев еще договорить этих последних слов, Ёритомо снова заплакал. Ёсицунэ, не в силах сразу ответить, сжимал влажные края рукавов. И многие из видевших это больших и малых владетельных особ поняли, что творится в сердцах братьев, и тоже омочили рукава слезами.
Немного спустя Ёсицунэ произнес:
- Как вы и изволили сказать, мы не виделись со времени моего младенчества. В ту пору как вы удалились в изгнание, я сначала жил в Ямасине, а когда исполнилось мне семь лет, отдали меня в храм на горе Курама, где я до шестнадцати предавался, как подобает, ученью, намереваясь затем поселиться в столице. Но тут пошел слух, что в доме Тайра против меня умышляют, и я удалился в край Осю под защиту Хидэхиры. Едва узнав о вашем мятеже, я бросил все и, в чем был, поскакал к вам. Теперь, когда я вас вижу, мне чудится, будто передо мной покойный отец наш. Жизнь свою я посвятил отцу, а себя самого предаю отныне вам и потому готов вам повиноваться и из воли вашей не выйду.
Когда Ёсицунэ произнес это, голос его прервался.
Вот как случилось, что в поход против дома Тайра главным военачальником Камакурский Правитель послал своего младшего брата Ёсицунэ.
о том,
КАК ЙСИЦУНЭ ХОДИЛ ПОХОДОМ ПРОТИВ ТАЙРА
Итак, одержав свою первую победу при Фудзигаве, Ёси- цунэ в том же третьем году Дзюэй двинулся на столицу, изгнал оттуда войска Тайра, с неслыханной самоотверженностью первым бросался на врага в Итинотани, у Ясимы и в Данноуре и в конце концов полностью поверг во прах дом Тайра. Главный полководец, а прежде министр-управитель Тайра Мунэмори с сыном был взят живым, и с ними и еще тридцатью пленниками Ёсицунэ явился в СТОЛИЦУ" удостоился приемов как у государя-монаха, так и у царствующего государя, а еще раньше, в первом году Гэнряку, был пожалован званием столичного судьи пятого ранга. Затем Судья Ёсицунэ, взяв с собой Мунэмори с сыном, прибыл в Косигоэ, ко вратам Камакуры.
А в Камакуре некий Кадзивара, представ перед Правителем Ёритомо, говорил ему так:
- Как вы полагаете, для чего Судья Ёсицунэ привез с собой в Косигоэ этого министра-управителя с сыном? Помоему, таит он в душе некий дерзкий умысел. И я вам скажу, с чего это началось. Когда в сражении в Итинотани наш Сё-но Сабуро Такаиэ взял живым начальника личной государевой стражи Тайру Сигэхиру и передал его в руки вашего брата Нориёри, Судья Ёсицунэ страшно разгневался. "Да кто он такой, этот Нориёри? Как посмели отдать ему то, что по праву принадлежит мне? Неслыханная наглость!" Так крича, он налетел на Такаиэ и чуть было не убил его, но тут моими стараниями пленника передали в руки почтенного Дои Дзиро, и только тогда Судья утихомирился. И вот тут-то он и сказал: "После разгрома дома Тайра все земли на запад от Заставы будут принадлежать мне. Хоть и говорится, что-де не бывать двум солнцам на небе и не бывать двум владыкам на земле, а все же будут у нас два сёгуна!"
Конечно, он искусный воитель. Никогда прежде не воевал на кораблях, но в морском бою не устрашился ни волн, ни ветра и прыгал с борта на борт лёгкий, словно птица. Или взять сражение за Итинотани. Бьюа там крепость, какой нигде больше нет. У Тайра сто с лишним тысяч войска, у нас - шестьдесят пять тысяч. Когда у осажденных сил мало, а у осаждающих силы большие, тогда дело обычное. А тут в крепости сил много, и все местные, у осаждающих же сил меньше, и местности никто не знает. Казалось нам, что взять крепость нипочем не удастся, однако Ёсицунэ провел кучку воинов тропой Хиэдори по каменным кручам, где и птицы не летают, ринулся на врагов сверху и в конце концов их уничтожил. Такое обыкновенному человеку не под силу.
Взять теперь битву у Ясимы. Бушевала страшная буря, выходить в море нечего было и думать, а он стремительно переправляется всего на пяти кораблях с отрядом в какихнибудь пять десятков человек, дерзко подступает к Ясимскому лагерю и обращает в бегство десятки тысяч воинов дома Тайра! И ни разу не дрогнул он вплоть до последней битвы в Данноурском мешке, и воины что из Восточных, что из Западных земель превозносят его, говоря, что ни у хаиьцев, ни в нашей стране не было еще такого военачальника, он же, лелея дерзкий свой умысел, ласкает каждого и не обходит вниманием даже самого захудалого из самураев, и все они в один голос восхищенно толкуют между собой: "Вот доподлинный господин для самураев! Положить за него жизнь нисколько не жаль, все равно что бросить горсть пыли!"
Потому и сердце у меня не на месте, как подумаю я, что вы впустите его без оглядки в Камакуру. Конечно, сроки ваши определены счастливой кармой, п никто тут ничего изменить не может. Но что будет с потомками вашими? Да и о вашей собственной жизни озаботиться не мешает.
Так говорил Кадзивара. Когда он закончил, Правитель произнес:
- Вряд ли все то, что сказал здесь Кадзивара, является ложью. Однако брать меры, выслушав одну лишь сторону, было бы осквернением порядка. Поскольку Куро Ёсицунэ прибыл, пусть завтра явится сюда. Мы поставим его против Кадзивары и послушаем, что он ответит.
Услышав это, даймё и сёмё сказали друг другу:
- Если будет так, как решил сейчас Правитель, то Судья Ёсицунэ скорее всего оправдается, поскольку он, конечно же, не совершил ничего дурного. Тут дело в том, что в свое время он повздорил с Кадзиварой из-за весел "сакаро", а потом, когда еще не кончилась между ними досада, схватились они в Данноуре из-за того, кому вести передовые войска, и уже натянули было тетивы своих луков. Теперь Кадзивара со злости возводит на него напраслину, и непонятно, что из всего этого получится.
Между тем Кадзивара, услыхав повеление поставить его с Ёсицунэ лицом к лицу, в замешательстве воротился к себе домой в Амано и послал Правителю "клятвенное письмо", в котором поклялся перед богами и буддами, что ни в чем не солгал. "Ну, раз так..." - произнес Правитель и повелел доставить пленного Мунэмори к себе в Камакуру, а Судье Ёсицунэ повелел оставаться в Косигоэ.
Узнав об этом, Судья Ёсицунэ подумал: "Заветным желанием моим было смыть позор с имени наших предков и успокоить их гневные души, но старался я также, сколько мог, угодить и брату моему Ёритомо. Ожидал я верной награды, но не удостоился даже встречи с ним, и вся моя преданность ему ныне ничего не значит. А все наговоры подлеца Кадзивары! Жаль, надо было его без лишних слов прирезать еще там, на западе, а я его опрометчиво пощадил п вот теперь заполучил такого врага!" Так сожалел он, однако делать было нечего.
А в Камакуре Правитель призвал к себе Кавагоэ Таро Сигэёри и сказал ему:
- Куро Есицупэ, полагаясь на благорасположение государя-монаха, замыслил смуту. Поспеши же в Косигоэ, пока он не поднял самураев из западных провинций!
Кавагоэ произнес па это:
- Ни в каком деле не иду я против ваших повелении. Однако, как вы изволите знать, Судья Ёсицунэ женат на моей дочери, и мне будет тяжело поднять на пего руку. Благоволите приказать кому-нибудь другому.
С этими словами он поднялся и вышел.
Правитель, сочтя возражение основательным, настаивать не стал, а призвал к себе Хатакэяму Сигэтаду и сказал ему:
- Я приказал Кавагоэ, но он сослался на то, что-де родственник, и уклонился. Между тем мы не вправе смотреть сквозь пальцы, как Куро Ёсицунэ готовит смуту. Я намерен послать к нему тебя. Помни верность предков своих. Коли свершишь, как надо, пожалую тебе провинции Идзу п Суруга.
Господин же Хатакэяма, будучи человеком весьма прямодушным, ответил:
- Хотя и не годится идти против ваших повелений, однако известно вам, что сказал в своем обете Великий бодхисатва Хатиман: "За свою страну прежде иных стран, за своих людей прежде иных людей". Чужак не идет ни в какое сравнение с родной плотью и кровью. Кадзивара - человек, который однажды оказал вам услугу, только и всего. По его навету вы гневаетесь, а вы за долголетнюю преданность, а вы за братские узы пожаловали бы земли Кюсю или призвали бы к себе и пожаловали бы в награду провинции Идзу и Суруга, кои мне хотели отдать, а еще лучше поставили бы наместником в Киото, дабы была у вас охрана с тыла!
И, высказав это без смущения и страха, он удалился. Счел ли Правитель его слова основательными, но не сказал более ничего. Прослышав об этом, Судья Есицунэ написал несколько "клятвенных писем" с заверениями в чистоте помыслов, во ответа не получил, и тогда он отправил в Камакуру послание по всей форме.
ПОСЛАНИЕ ИЗ КОСИГОЭ
Управляющему канцелярией Правителя превосходительному Оэ Хиромото.
Я, Минамото Есицунэ, почтительно препровожаю Вам это послание, а содержит оно следующее:
Будучи избран одним из главных военачальников Правителя, я как посланец по указу государя ниспроверг врага династии, а как наследник боевой славы многих поколений предков моих смыл позор с их доброго имени. Меня надлежало наградить, но, противу моих ожиданий, из-за свирепой клеветы великие подвиги мои остались без последствий. Я ни в чем не повинен, но меня осыпают упреками, и я лишь плачу кровавыми слезами.
Всей душой стремлюсь я объясниться, ведь сказал же Конфуций: "От хорошего лекарства горько во рту, но оно помогает излечиться; правдивые слова с трудом входят в уши, но они помогают делу". И вот Вы не можете разобрать, что в наветах па меня правда, а что ложь, а меня не пускают в Камакуру, и я не имею возможности изложить свои настоящие мысли, и дни мои влачатся в Косигоэ впустую. Коль скоро не могу я предстать перед Правителем, уж не прервалась ли братская связь между нами, определенная в прежних рождениях?
Или, может быть, это возмездие мне за провинности в прошлой жизни? В таком случае, если только не возродится мой покойный отец, то кто еще откроет мне, неразумному, истоки печалей моих? Чьи сердца состраждут мне в беде моей? Скажут: снова он витийствует, он ропщет и жалуется, но вот: был я пожалован от родителей жизнью, однако лишь самое малое время прошло, а отец уже в мире ином, и сделался я сиротой, и материнские руки унесли меня в земли Ямато, в захолустье уезда Уда, на пастбище Драконьих Ворот. С тех самых пор не знал я ни дня покоя. Я только мог сколь угодно тщить свою бесполезную жизнь, но появляться в Киото мне было нельзя, и я скрывался по разным глухим местам, проживал там -а сям в отдаленных провинциях и служил всяким тамошним жителям, простолюдинам и мужикам.
Но вдруг судьба обернулась счастьем, и меня послали в столицу походом на Тайра. Первым делом я покарал Кисо Есинаку, а затем, чтобы повергнуть в прах дом Тайра, мне приходилось гнать коня через скалистые горы, уходящие вершинами в небо, я шёл на верную гибель, чтобы разгромить врага, я бросал вызов бурям, бушующим на безбрежном море, и был готов бестрепетно пойти ко дну, чтобы труп мой стал добычей акул. Доспехи и шлем были моей постелью, война была единственным помыслом, и все для того, чтобы успокоить терзаемые обидой души предков моих и исполнить заветную мечту всей жизни, а иного дела для меня не было.
Что же, я стал столичным судьею пятого ранга, так разве это не к вящей славе нашего дома, разве это не редкое отличие в наше время, и что может с ним сравниться? И тем не менее я пребываю в глубокой скорби, и сетую я безмерно. И если не к защите богов и будд, то к кому еще я бы мог обратиться со своею печалью? Вот почему я брал бумажные талисманы из Кумано и других разных храмов и, призвав в свидетели больших и малых богов Японии, а также будд преисподней, писал на обороте "клятвенные письма", в которых заверял в чистоте своих помыслов. Что нужды! Прощения от Правителя я так и не удостоился.
Наша страна - страна богов. Боги отвергают неправедных. А более мне надеяться не на кого. Поэтому от всей души взываю я к Вашему безграничному милосердию. Выберите удобный час и, втайне обеспокоив Правителя, доведите до высокого слуха, что за мной никаких провинностей нет. И если будет мне даровано прощение, тогда "Да осенит Ваш дом избыток радости от накопившихся добрых деяний", а процветание Ваше да распространится на Ваших отдаленных потомков! Чело мое разгладится от мимолетных огорчений, и я обрету наконец спокойствие в этой жизни.
Нет слов, чтобы выразить все мои чувства, поэтому остальное опускаю.
Почтительнейше и с благоговением
Минамото Есицунэ.
Второй год Гэнряку, пятого месяца, ... дня.
Так было написано в послании. Когда его зачитывали, то все плакали - от Правителя и до находившихся в высоком присутствии дам. И на время Есицунэ был оставлен в покое.
Так прошло лето, а когда осень была в разгаре, Судья Ёспцунэ отправился в столицу. Его отменно приняли у государя-монаха. Было благосклонно сказано: "Лучшего наместника для Киото, чем Есицунэ, не найти", и все сделалось по этим словам. Но вот и осень прошла, и началась зима, а злоба Кадзивары не иссякала, он клеветал с прежним усердием, и Правитель вновь склонился к тому, что Кадзивара, наверное, прав.