И когда он поднялся на ноги, Таданобу размахнулся и ударил. Прославленный меч-сокровище, мощная длань! Удар с треском расколол переднюю часть шлема Какухана вместе с наличником и разрубил напополам его лицо. Когда Таданобу выдернул меч, Какухан рухнул как подкошенный. Раз и еще раз попытался он подняться, но силы покидали его. Стиснувши руками колени, он произнес:
"Конец..." Это было его последнее слово, и он испустил дух. Был ему сорок один год.
Разделавшись с Какуханом, Таданобу немного отдохнул. Затем он отрезал голову врага, насадил её на острие меча и вскарабкался наверх, на вершину Срединной обители.
- Эй, братия! - гаркнул он.- Узнает ли кто из вас эту голову? Это голова вашего прославленного Какухана, а взял её Ёсицунэ! Если есть среди вас его ученики, заберите её и за него помолитесь!
С этими словами он швырнул голову вниз, в сугробы долины. И сказал один из монахов:
- Даже прославленный Какухан не справился с ним. Что же можем тогда сделать мы? Идзая, давайте вернемся к себе и снова обсудим все дело!
Никто не сказал на это: "Позор! Нападем на него и убьем!" Все сказали: "Правильно, так и сделаем".
Монахи побрели обратно в свой храм, а Таданобу, оставшись один, огляделся окрест и прислушался. Стонали и звали на помощь раненые, безгласно лежали хладные трупы убитых. Был вечер двадцатого числа, и наступила темнота, ибо луна всходила лишь перед самым утром. Накануне Таданобу твердо решил умереть, но, хоть и остался в живых, погибать здесь попусту он не собирался. Он снял шлем, подвесил его на тесемках к панцирю, связал узлом на макушке растрепавшиеся волосы, взял на плечо окровавленный меч и, обогнав монахов, направился к храму.
Увидев это, монахи наперебой завопили:
- Эй, кто там есть в храме! Мы разгромили Судью Ёсицунэ в горах и теперь он убегает в направлении храма! Беритесь за оружие, не упустите его!
Но подул ветер, поднялась ночная метель, и их никто не услышал.
Таданобу вступил в храм через Главные Ворота. По левую руку было большое строение, и была это обитель монаха по имени Ямасина-но Хогэн. Таданобу вошел и увидел, что ни в гостиной, ни в сторожке нет никого. Он прошел по веранде и заглянул в среднюю дверь. Там в просторной комнате восседали двое монахов и трое мальчиков-прислужников, а перед ними стояли блюда со всевозможными яствами и две-три фарфоровые бутылочки с сакэ, украшенные бумажными бантами и ромбами. Увидев это, Таданобу подумал: "Навряд ли они ожидают меня! Ждут они кого-то из монахов с победой, наверное, хозяина дома. А пировать-то здесь суждено чужому!" Подумав так, он с мечом на плече протопал по настилу веранды и, рявкнув: "Ага!", шагнул в помещение. Ну и перепугались монахи и мальчики! Они мигом рассыпались кто куда.
А Таданобу грузно уселся па лучшее место, придвинул к себе яства и принялся угощаться в свое удовольствие. Вдруг вдали раздались вопли врагов. Услышав их, Тадапобу подумал: "Этак не годится. Бутылочка и чарочка глядят на меня, а время-то уходит". В выпивке он знал толк, а потому, ухвативши бутылочку за горло, сплеснул немного вина в сторону и опорожнил её большими глотками. Затем, подсунув шлем под колено и нимало не беспокоясь, он склонился над огнем и стал греться. Весь день он топтался в тяжелых доспехах по снегу, да еще залил вином усталость после боя, и тепло сморило его. Он задремал и сквозь дрему слушал вопли подступавших врагов.
Но вот монахи подошли к дому вплотную и заорали:
- Эй, Судья Есицунэ, вы здесь? Уж теперь-то вам не скрыться! А ну выходите!
Таданобу, вздрогнув, проснулся, надел шлем и прикрыл огонь.
- А что вы стесняетесь? - отозвался он,- Входите сами сюда, ежели кто желает!
Тот, кто имел бы две жизни, вошел бы без колебаний. А монахи только шумели и суетились снаружи.
И сказал Ямасина-по Хогэн:
- Не позволю я, чтобы беглец с поля боя просидел всю ночь в моем доме! Коли нам повезет в этом деле, мы такие дома будем возводить хоть каждый день. Поджигайте, а как скоро он выскочит, стреляйте его на месте!
Таданобу, услышав это, подумал: "Будет досадно, ежели скажут потом, что это враги сожгли меня заживо. Пусть лучше скажут, что я сжег себя сам". Он схватил ширму, поджег её и поднял огонь к потолку. Увидев это, монахи завопили:
- Ай-ай! Загорелось само! Стреляйте в него, как только он выйдет!
Они натянули луки, обнажили мечи, уставили алебарды и стали ждать.
А Таданобу, когда пожар разгорелся, как было ему по душе, вышел перед ними на веранду и произнес:
- Ну-ка, уймитесь, монахи, и слушайте меня! Вы полагаете, что я и вправду Судья Есицунэ? Нет, мой господин давно уже скрылся неведомо где. Я же всего лишь его верный вассал, и зовут меня Сато Сиробёэ Фудзивара Таданобу. И никому из вас не придется говорить про меня:
я-де его убил, он-де его прикончил. Я сам вспорю себе живот. Возьмите мою голову и представьте Камакурскому Правителю.
С этими словами он выхватил короткий меч и сделал вид, будто всаживает его себе под левый бок, а на самом деле он всунул меч обратно в ножны, опрокинулся назад и вкатился в комнаты, бегом поднялся по лестнице к потолку и выглянул. Восточная сторона здания еще не загорелась. Ударом ноги он проломил сквозь потолок настил крыши, выскочил наружу и увидел: кругом поднимается дым и сыпятся искры. Обитель была возведена у среза холма, и расстояние между крышей и краем среза не превышало одного дзё.
- Коли суждено мне здесь не допрыгнуть и убиться,- сказал себе Таданобу,значит, так уж суждено. Бодхисатва Хатиман, воззри на меня!
Ухнув, он прыгнул и благополучно перелетел па край обрыва, а затем вскарабкался на вершину холма, где росла одинокая сосна, снял с себя и расстелил доспехи, улегся на них, положив под щеку шлем, и стал спокойно смотреть, как мечутся его враги.
- Ужасное дело! - восклицали монахи.- Вместо Судьи Есицунэ оказался какой-то Сато Таданобу! И ведь сколько людей перебито из-за этого обмана! Нечего и думать - представлять его голову Камакурскому Правителю! Пусть уж лучше он там сгорит дотла, негодяй!
Когда пожар унялся и потухли искры, монахи все-таки решили: "Отправим в Рокухару хотя бы обгорелую голову". Искали вместе и поодиночке, но поскольку никакого самоубийства не было, не оказалось и обгорелой головы. И монахи разбрелись по кельям, говоря между собой:
- Должно быть, великой силы душевной был человек. До того не пожелал терпеть позора даже после смертп, что сгорел и обратился в прах без остатка.
А Таданобу встретил рассвет в молельном зале перед ликом Дзао-Гонгэна, вознося молитвы. Когда же наступил день двадцать первого числа, он возложил на алтарь божества свои доспехи и покинул Священную Вершину Ёсино. Вечером двадцать третьего числа он без приключений вновь вступил в столицу.
о том,
КАК ЁСИНОСКИЕ МОНАХИ ГНАЛИСЬ ЗА ЙСИЦУИЭ
Между тем Судья Ёсицунэ, совершив тяжелый переход через Кусё-но-сё, вершину Сии и перевал Юдзуриха, прошел по долине Косе и двадцать третьего числа двенадцатого месяца оказался в месте, называемом Вишневая долина Сакурадани. Неимоверен был путь по утонувшим в сугробах и обледенелым горным тропам, все выбились из сил и повалились спать кому где пришлось, положив под головы мечи.
Судья Есицупэ пребывал в унынии и подозвал к себе Бэнкэя.
- Есть там внизу люди, на которых я бы мог положиться? - спросил он.Надобно подкрепиться вином, отдохнуть и затем дальше спасаться бегством.
Бэнкэй ответил:
- Не думаю, чтобы был хоть один человек, на кого можно было бы положиться с легким сердцем. Однако здесь невдалеке есть храм Мирокудо Будды Грядущего, воздвигнул же его государь Сёму. Настоятелем там Кандзюбо, но пребывает он в Наре, а храмом управляет мирянин по имени Саэмон со Священной Вершины Есино.
- Попробуем довериться ему,- молвил Ёсицунэ, тут же написал письмо и вручил Бэнкэю.
Бэнкэй спустился по долине и обо всем поведал Саэмону. Тот воскликнул:
- Он пребывает в такой близи, для чего же он до сих пор не давал о себе знать?
И немедля вызвал пять-шесть верных людей, завернул в узел всевозможные яства, уложил вместе с вином и рисом в два короба и отправил в Вишневую долину. Когда коробы поставлены были перед шестнадцатью вассалами, Ёсицунэ произнес:
- Как все оказалось просто!
Кое-кто из вассамов сразу потянулся к вину, другие принялись за рис. И вот в то самое время, когда каждый, взявши себе вина и кушаний по вкусу, приступил было к угощенью, со стороны лесистой горы на востоке вдруг послышались смутные голоса. "Не нравится мне это,- подумал Есицун".- Старики-углежоги сюда как будто не ходят, да и не видно дыма от их печей. И тропа прибрежная далеко отсюда, так что и топор дровосека не был бы слышен даже в селеньях у подножья гор". Он напряженно вгляделся и видит: на них надвигается толпа в полторы сотни ёсиноских монахов, облаченных в доспехи и пылающих злобой, что прошедшего двадцатого числа они упустили Таданобу в долине Срединной обители.
- Враги! - произнес Ёсицунэ.
И тут все его воины, позабыв о посмертном бесславии, бросились бежать со всех ног. Хитатибо, который ударился в бегство первым, на ходу оглянулся и увидел, что одни дишь Бэнкэй и его господин не тронулись с места. "Что они задумали и почему остались, хотя все мы бежим без оглядки?" - подумал было Хитатибо, но Ёсицунэ и Бэнкэй уже делали дело: взяли оба пустых короба и сбросили в пропасть, затем хладнокровно зарыли в сугроб принесенные яства и только тогда пустились бежать вслед за всеми.
Хитатибо далеко их опередил, но Бэнкэй нагнал его и сказал: