— А! И запрещалось, чтобы Христос не страдал?…
— Вот именно.
— А если я за кого-то молюсь, чтобы он не грешил, то я его лишаю свободы?
— В каком-то смысле, да.
— А Бог же дал свободу. Ему же угодно так. Что — не молиться?
— Да нет, конечно, молиться! Молитва совмещает несовместимое. Поэтому так трудно молиться за того, кто грешит. Он грешит — ты трудишься.
— А если не грешит?
— Тогда наоборот — помогает. Легче молиться. Ты молишься — он трудится. Во славу Божию.
— А может Христос всех спасти?
— Конечно. Если не будет других целей, кроме познания Бога.
— А у Него же все совмещается. Несовместимое.
— Ну, да. Потому и труд, потому и страдания. Несовместимое же…
— А! Да… — сказал Митька. И заставил себя ехать домой.
Митьку поразило это состояние ума, когда множество различных ответов на различные слились в какой-то одной тонкой, невыразимой словами мысли. Сама мысль оставалась неуловимой, но все вопросы находили в ней ответ. Митька догадался, что эта мысль всякий раз ускользает от него именно тогда, когда он пытается овладеть ею, усвоить ее. Выразить словами, чтобы запомнить — и пользоваться. Она не хотела, чтобы Митька ее усваивал. А надо было просто — благоговеть. Молиться, и гарантированно пользоваться даром. Безо всяких гарантий пользоваться, потому что мысль оставалась неуловимой. Могла уйти в любой момент. Но если опять просить и просить неотступно — опять дастся. С гарантией.
Это сладко поражало ум.
Единственное, что уяснил для своего ума Митька в этот вечер: что труд и страдание — это совмещение несовместимого. Жертва. Это Митька усвоил. Но там, в ясности, было много еще сразу… несовместимого. Трудно удержать.
Потому в остатке осталась неясность: почему же для нас труд, если в Нем все совместимо? Опять — потому что есть другие цели, помимо Него? но ведь — ВСЕ совместимо… И Митька уснул, запутавшись.
Наутро Митька спросил у Волшебника, есть ли Бог на самом деле.
— Я верю, что Бог есть, — торжественно сказал Волшебник.
— На самом деле?
— Верю, что на самом деле.
Митька все-таки чувствовал какую-то недосказанность.
— Так Вы верите, или на самом деле? — спросил он в упор.
— Знать этого я не могу, — сказал Волшебник, — и никто не может.
— Вот видишь, — сказал Монах. — Для Волшебника вера — это только прием. И молитва — тоже прием, как ковер-самолет или сапоги-скороходы.
Митька кивал головой. Он чувствовал, что в споре Монаха с Волшебником Монах явно одолевает. Одну часть митькиного сердца это тревожило, а другую — радовало. После пережитого вчера Митька явно склонялся на сторону Монаха. Но того, что вдруг понял вчера, сегодня он опять не понимал. И как бы позабыл, будто никогда не понимал! И стал искать потерянного по новой. А Монаха это ничуть не смутило: он еще вчера понял, что сверхъестественная ясность ума у Митьки пока — ненадолго. И спокойно начал все сначала.
— Для него Бог — это просто Всемогущество, — сказал Монах. — А Бог — это не только всемогущество.
— А что еще?
— Всемогущество есть у всякого, кто стяжал Бога в своем сердце. Это обязательный дар любому святому. Любой святой может ВСЕ. Абсолютно все, безо всяких правил.
— Стоп-стоп, — сказал Митька. — Почему «святой». Ведь всякий просящий получает. А теперь говорите "святой".
— Неправильно говорю. Прости. По маловерию.
— А какая тогда разница? Что дает святость?
— Святой знает Бога. А Бог знает, что делать со всемогуществом. А без Бога непонятно, что делать со всемогуществом.
— А что непонятного? Что хочешь, то и делать.
— Что хочешь, то и делать… Мало, чего мы захотим. Бывают желания страстные… Молиться о том, что не соответствует Его воле — это тяжкий труд. Всемогущество — это слишком тяжелая артиллерия.
Слишком тяжелая артиллерия… Волшебник почти то же самое говорил. Но теперь это Митьку уже не удовлетворяло.
— Ну, и что, что слишком тяжелая. Зато уже безо всяких ограничений.
Вместо ответа Монах покопался на кижной полке и дал Митьке почитать пару абзацев из какой-то брошюры.
— Это написал один православный немец, Макс Зальцор, философ. Смысл в том, что Бог дает нам настоящую свободу — но только при условии, что мы от нее не отказываемся.
— А кто ж отказывается?!
— Да ты почитай, почитай…
Митька выхватил главное: "Тот, кто всемогущ по существу, не хочет совершать необратимого. Может, но не хочет. Тот, кто всемогущ по благодати, не должен совершать необратимого."
Что-то это напомнило Митьке… Может, но не хочет…
— Позвольте, — сказал Митька. — Так Волшебник то же самое говорил. Может, но не хочет. Во всемогуществе есть своя ограниченность. Только я тогда ничего не понял. И сейчас не понимаю. Что значит «необратимое»? Если он всемогущий, так для него все обратимое. Захочет — и обратит!
— Так ты считаешь, Он не может совершить ничего действительно необратимого?
— Не может. Для Него нет необратимого, — сказал Митька. — То есть, стоп… Если Он всемогущий, то может. А! так тут опять камень, который нельзя поднять?
— Может, но не хочет, — сказал Монах. — Бог может, но не хочет. И человек, если он в благодати, может. Но не должен. Даже если хочет.
— Не должен? Необратимое? А что? Что для него необратимо-то? Если он тоже всемогущ… по благодати. А! Отказ от всемогущества? Отказ от настоящей свободы?
— Отказ от благодати. Грех, — сказал Монах. — Страсть.