— Почему необратимо? Для Бога все обратимо. Я опять не понимаю.
— Для Бога — да. А для человека — нет.
— Получается, грех — это и есть камень, который можно создать, но нельзя потом поднять?
— Вот именно!
Здорово. Дело слегка прояснилось. Но почему Мама говорила, что человек — это тот самый камень? Человек же — не грех.
Митька спросил у Монаха.
— Человек по природе — не камень. Изначально. Но ему дана настоящая свобода. Он может стать таким камнем. Мама твоя говорила про падшего человека. У нас все смешано со страстями. Мы — камень, который нельзя поднять.
— А если у нас все смешано со страстями, тогда выходит — нельзя молиться? О чем ни помолись — все неугодно Богу?…
— Молиться — можно. Только трудно. А вот делать — нельзя. Потому что для человека это необратимо. А для Бога все обратимо. Ты же Богу молишься.
И они замолчали. А потом Монах сказал:
— Человекоубийственно, но не Богоубийственно бысть прегрешение Адамово. Помнишь?
Митька помнил. Эти слова много раз повторяли во дни, когда Господь лежал во гробе, а плащаница стояла посреди Церкви. И на Митьку накатила волна Страстной седьмицы.
— Значит, Он умер, чтобы обратить необратимое?
Монах покивал головой.
Ясность к Митьке пока не пришла. Но что-то стало яснее.
Последнее время Митька по понятной причине стал ходить на службу в храм Александра Невского, где на клиросе пели Саша и Мишка. Но в это воскресение Саши почему-то не было.
— А где Сашка? — спросил он у Мишки после службы, когда они вдвоем пошли в парк.
— Уехал.
— Куда уехал?
— К тете. В столицу. Будет теперь там жить.
— ?!
— Он решил стать спортсменом.
Митьку поразило, как быстро Мишка усвоил омерту. Главный принцип детской магии. То есть сам Мишка, похоже, не отдавал себе отчета в том, что происходит. Просто Антон не любопытствовал, о чем они там с Митькой беседуют, видимо, полностью доверяя сыну. И Мишка не видел нужды заводить об этом разговор. Как будто так и надо. Вот это-то и была — омерта.
Врать — самый примитивный прием омерты. Высший пилотаж — это просто не нарываться на расспросы.
Удивительно, что Митька оказался на высоте. Да нет, не удивительно. Омерта сродни войне, омерта — это тоже жей ши, война младших против старших.
Мишка использовал против отца то оружие, которое отец вложил в его руки. Использовал серьезно и без колебаний. Это было предательство. Но ведь не предавать — это правило. А Мишка был свободен от правил. Настоящая, понимаешь, свобода.
Митьку пугал такой поворот дела. Чем дальше он впутывался в эту историю, тем больше боялся, что Митька, в свою очередь, предаст его Антону. Рано или поздно. А чего ему? Научится колдовать, да и покается папочке: так и так, мол. Грешен. И папочка простит. А Митька останется в дураках, как совратитель и искуситель.
Но и прекратить занятия волшебством было уже трудно: Мишка взял инициативу в свои руки. Прямо сказать ему: стой, что мы с тобой делаем? тут же пойдет, и покается перед отцом. Митька запутался. И стал уклоняться от общения с Митькой. Но это было уже нелегко.
Что-то уже произошло… необратимое. Митька дал пацану запретный плод. И пацан увидел, что он вожделенен, ибо дает знание.
Человекоубийственно, но не Богоубийственно бысть прегрешение Адамово.
Митьке бы покаяться, попросить прощения у Антона, но… трудно это — совмещать несовместимое. И научить омерте, и нарушить омерту. Совместить несовместимое, обратить необратимое… Для этого пострадал Христос. Это делается молитвой, Именем Его… но как раз в эти дни на Митьку напало какое-то разленение в молитве. Даже за своих врагов он молился лишь кое-как. А за себя, грешного, как-то и вообще перестал.
Митька теперь полюбил размышлять о молитве, а вот молиться… что-то не шло. Тяжко стало. Благодать отошла. Создать волшебный камень — Митька создал, а поднять было тяжело. Даже с Божьей помощью. Антиномия.
— Да, — сказал дядя Антон. — Сашка нас бросил.
— А зачем Вы его отпустили?
— А что я буду его держать? Он — взрослый человек. Сам выбирает свой путь.
Дядя Антон промолчал.
— Обидно только, что путь у него — в противоположную сторону. Он возвращается к тому, что я отверг. Это — обидно.
— Что значит — возвращается? Куда возврашается?
— Я шел от спорта, через реальный бой — к невидимой войне с духами тьмы. А он возвращается обратно в спорт. Для меня это значит — ничего-то ты, папа, в этой жизни не понял.
Митька не нашелся, что сказать в утешение. Невозможно же сказать отцу: давайте, я буду Вам вместо сына.
— Да ты не огорчайся, — сказал дядя Антон. — Для меня это — справедливая кара.
— Кара? За что?
Антон рассказал Митьке о своем детстве. Оказывается, он вырос при монастыре. Тоже отдельно от сверстников, как и Мишка с Саней. Но его, Антона, мучило чувство неполноценности, что он растет не такой как все. И вот, он завел себе друга, тайно от родителей встречался с ним. Отпрашивался погулять один — ему полностью доверяли — а сам спешил к Юрке.
— К Юрке? — переспросил Митька, почему-то пораженный совпадением имен.
Юрка просвещал Антона в обычной мальчишеской жизни.
— Так что колдовством я тоже баловался в детстве, — признался Антон, криво усмехнувшись. Митька промолчал.
Но знакомство с Юркой не ослабило, а лишь усилило у Антона чувство неполноценности. Юрка был такой самостоятельный. Ему приходилось драться. Он знал настоящие битвы, знал настоящие трудности. У него были настоящие проблемы. А Антону ну не с кем было драться в монастыре. А духовные проблемы тогда не казались настоящими. И вот, он бросил родителей и уехал в Столицу.
— Саня просто воспроизвел мой собственный грех молодости. Как я — так и меня.
— А почему — "грех"? — спросил Митька. — Разве это грех? Вы просто повзрослели, и начали самостоятельную жизнь.