Митька сказал уверенно:
— По-моему, прекрасную.
— По-моему, бессмысленную, — сказал Антон с той же уверенностью. — Я всю жизнь дрался с людьми. И только угробив все здоровье, понял, что надо драться с нелюдями. Но вернуть время назад я уже не могу.
— С бесами?… А вы молитесь. Для Бога нет необратимого.
— Именно. Надо молиться. Видимыми разбойниками руководят невидимые. Они дают им силы и смысл жизни. Обманчивый, конечно. Надо молиться.
— Но воевать-то тоже кто-то должен, — забеспокоился Митька. — С людьми, с разбойниками. Кто-то должен сражаться руками… пальцами.
Антон кивнул.
— Конечно. В нашем мире без этого никак. Надо казнить тех, кто созрел для казни. Для меня это ясно, как пять пальцев. Пацифисты просто не знают жизни. Вопрос не в этом. Вопрос в том, с чего надо начинать. Начинать надо именно с молитвы. Человек не должен сам за себя решать: вот, я буду палачем. Это должна решить судьба.
— Ну, вот у вас и решила… судьба.
Антон помотал головой.
— В том-то и трагедия, что я сам все решил. Я — самозванец. Просто когда я стал жить в Столице, на меня посыпались нападения.
— Как на Мишку?
— Ну, да. Боюсь, что Мишка тоже расплачивается за мои грехи.
— А может, он просто для того и родился? — предположил Митька. — Он-то, он-то ничего не решал. Просто так выходит, и все.
— Может быть. Но мне что-то подсказывает, что не будь я сам палачем, моему сыну не пришлось бы брать на себя эту роль. Но теперь уж что жалеть? Что сделано, то сделано. Теперь остается — каяться.
На молодого Антона посыпались нападения. В том числе и очень серьезные, с оружием. Но Бог хранил его, и давал победу в битвах.
— И я возгордился. Я решил, что это мой путь.
Антон стал заниматься, стал отличным бойцом. Потом стал военным. Потом стал инвалидом. И только через много лет, поселившись при храме, молясь и пересматривая прошлое, он с годами начал догадываться, что ошибся.
— Понимаешь, в какой-то момент мне открылось… Я просто всю жизнь доказывал, что Юркина проблема имела решение.
Он на минуту остановился, как бы подыскивая слова.
— Никакой я не палач. Никакой не боец. Я — мыслитель. Головастик. Мое дело — думать, а не делать пальцы веером. В сущности, я просто всю жизнь думал. Просто мои мысли так выглядели… как удар, как выстрел… Просто я в такой форме размышлял. Вся моя жизнь ушла на доказательство Юркиной теоремы — что мальчишка МОЖЕТ защититься от своих врагов. Юрка поставил передо мной задачу, и я не мог остановиться, пока не нашел решения. Нашел. Решил. Может! Но только если предаст себя Богу. Если откажется от мысли САМОМУ СЕБЯ защищать.
— Ну, и правильно, — сказал Митька, пожав плечами. — И хороший результат. Антиномия.
Антон засмеялся.
— Конечно, брат. Очень хороший! Только я угробил на это всю жизнь. Это очень дорогая цена — жизнь.
Митька тоже был мыслителем. Его волновал спор между Монахом и Волшебником, в котором он был дипкурьером и одновременно яблоком раздора.
— А молитва? — спросил Митька у Волшебника. — Вы же говорили, что молитва действует сама по себе, независимо от веры. Значит, все же есть Бог, а не только вера в Бога.
— Есть люди, которые верят в Бога. Верят, что молитва действует сама по себе. По их вере она и действует.
— А сама по себе все-таки бесполезна? Без их веры.
— А куда без их веры? Все дело в вере. А иначе выходит черная магия. Заклинание.
— Значит, по-Вашему, тот батюшка говорил правильно.
— Конечно. А я с ним и не спорил.
Митька подумал. Он думал долго. Волшебник терпеливо ждал. Наконец, Митька сообразил, что возразить.
— А Вы же говорили, что черная магия слабее белой?
— Слабее.
— А тут выходит — сильнее.
Митька молчал, глядя Волшебнику в глаза.
— Во-он что, — произнес Волшебник, помолчав. — Вон что тебя привлекло. Ну, я понял. Ты поклонник силы, как и все мальчишки. Ты все-таки почуял, что в Имени Божием действительно есть Сила, Которая сокрушает любое сопротивление. И склонился перед Силой.
— Ну да. А Вы же сами говорили — стать маленьким. Вернуться в детство.
Волшебник молча задумчиво кивал головой, глядя на Митьку магическим взглядом, от которого почему-то захотелось плакать. А потом вдруг повернулся и неторопливо пошел вверх по дороге.
Митька постоял на месте, а потом погнался за Волшебником, потому что почувствовал, что тот может уйти навсегда. Они молча шли рядом.
— Я только человек, — сказал Волшебник. — Ма-аленький человек.
Митька молчал. Митька тоже был человек, и кажется, понимал.
— Я выбрал свой путь, — сказал Волшебник. — У меня есть своя мера. А ты хочешь Безмерного.
Митька молчал. Он действительно хотел чего-то такого. Безмерного.
— Может быть, это просто мальчишество. А может быть, это призвание.
— Мне не нравится слово "мальчишество", — сказал Митька немного брезгливо. — Я не понимаю, что оно означает.
— Это приходит с возрастом, — сказал Вошебник. — Может быть, просто приходит усталость. Просто начинаешь понимать, что у тебя есть своя мера. Я ведь тоже когда-то хотел стать монахом.
Митька молчал. То, что приходит с возрастом, либо надо принимать на веру… либо не принимать. Митька чувствовал, что ему не хочется этого принимать на веру.
— А потом понял, что я всего лишь человек, — сказал Волшебник устало. — Видишь, я уже совсем седой.