Это было понятно.
— А все-таки, что есть у Бога, кроме всемогущества? — спросил Митька у Монаха.
— Например, Бог знает, что делать. Что делать со всемогуществом. А кроме Него этого никто не знает. Один Бог знает, что нужно делать. Потому кто не служит Богу — для того всемогущество в конце концов окажется бесполезным. Дай ему всемогущество — рано или поздно он решит все проблемы — и дальше будет просто жить. Безо всякого всемогущества.
Митька покивал.
— Я тоже не знаю, что делать с всемогуществом. Скучно же. Но Бог ведь может открыть, для чего тогда всемогущество. Раз я сам не знаю.
— А Бог и открыл нам. Всемогущество нужно нам, чтобы служить Богу. Не имея всемогущества, невозможно исполнить Его заповеди.
— Не понял, — сказал Митька.
— Не имея приказа, оружия и… подготовки, нельзя арестовывать преступника. Не имея прав, нельзя водить машину. Не имея всемогущества, не получится служить Богу как подобает.
— Не понял, — повторил Митька.
— Конечно, ты же не Бог. И я не понимаю. Без Бога это лишено смысла. Святые могут все. Абсолютно все. Но делают они только то, что Бог велит. Потому что только Он знает, для чего все это.
— Что — все?
— Вообще — все.
Митька сказал:
— Значити, любой грех — это отказ от всемогущества. По сути.
И добавил задумчиво:
— Это ж необратимое. Всемогущий все может, даже если он всемогущ не сам по себе, а только в молитве… по благодати. Все может. Может и отказаться от всемогущества. Но это необратимо. Вот и грех. Камень, который нельзя поднять.
— Именно — по сути, — сказал Монах. — Любой грех — отказ от Бога. По сути.
— А Волшебник сказал, что любое наше желание — это требование конституции.
И Митька как мог пересказал феерию о конституции.
— Страстное желание — да, — ответил Монах. — Любая страсть враждебна Богу. Потому-то люди и бросают молиться. Попросят-попросят, да и бросают. А если бы не бросили — получили бы. Но — трудно продолжать. Благодать отходит — сомнения одолевают.
— Ну, да. Он говорит: Бог отходит на время. Но если не перестанешь молиться — возвращается.
— Не то, чтобы совсем отходит… Страсть противится молитве, а молитва — страсти. Потому-то тяжело молиться, даже о нужном. Потому что у нас все смешано со страстями. Даже желание спастись у нас смешано со страстями. С гордостью, например.
— А если бесстрастное желание?
— А что у нас бесстрастное?
— Нет, вообще, бывает бесстрастное желание?
— У того, кто чист сердцем. Конечно бывает. Желания — есть; страстей — нет.
— Тот попросит — и сразу получит? Он хочет того же, что и Бог? И трудиться не надо — молитва сама идет? Полная искренность?
— Конечно, полная искренность. А что касается труда, усилий… И да, и нет. И так, и не так. Это неописуемое состояние, нам не понять. Этого надо достичь, тогда и поймешь. Но называется — самодвижная молитва. Не зря так называется. Но труд там есть.
— А как это совместить?
— Не знаю. У Бога все совмещается.
— А у нас все желания — страстные?
— В какой-то мере. Соединены со страстями.
— Тогда же все равно получается, молиться — грех. Если все наши желания противны Богу. Страстные.
Монах нахмурился.
— Да нет, брат, пойми. Как раз наоборот. Вот не молиться — грех. Не молиться, а самому стараться удовлетворить свои желания. Это — грех. А молитва очищает наши желания. Сначала — очищает, потом — исполняет. Бросать молитву — грех. Отчаиваться в Боге — грех. А молиться — не грех. Это как страх и любовь. В Боге это соединяется, а если отделить — одно другому мешает.
— А молиться — не грех?
— Не молиться — грех.
Тогда Митька задал коварный вопрос:
— А почему Давид говорит про своего врага: "И молитва его да будет в грех"?
— Будет молиться о страстном, благодать отойдет, станет трудно — бросит молитву, отчается в Боге. Не сама молитва — грех, а оставление молитвы — грех. Потому говорится: "и молитва его да будет в грех". Приведет ко греху. Оставит молитву.
Монах подумал, а потом покачал головой:
— Одного не понимаю! Тебе-то, тебе все это трудно понять. Но он-то!.. Если он все это сам понимает, почему он до сих пор — волшебник?
— Может, мы сами чего-то не понимаем? — предположил Митька.
Митька встретил Сашу в автобусе.
— Как ты там?
— Нормально.
— А чем занимешься?
— Выступаю.
— И как?