Наступило воскресенье. Клиника, точнее, доступная для меня ее часть, и без того немноголюдная, опустела настолько, что если бы не дежурная медсестра, что-то писавшая у себя за столиком, и автобус, пропыхтевший за окном сразу же после завтрака, то я бы, наверное, решил, что остался здесь один. Впрочем, после разговора с Вороновым это было даже к лучшему.
О сроках выписки никто даже не заикался, интернет мне так и не включили, оставалось лишь гонять в мыслях по кругу скудную информацию из рапортов "Нестеренко", да фильтровать тонны шлака, переключая телеканалы. Был бы доступ к спирту, я, скорее всего, снова бы запил. Чтобы хоть как-нибудь отключиться, пришлось действовать от противного — изнурять себя до седьмого пота в спортзале. Именно там меня, незадолго до обеда, и отловил профессор.
— Я раз-другой в месяц остаюсь ответственным. Можно спокойно посидеть с бумагами, просто поговорить. Не желаете ли составить компанию?
Кабинет главврача располагался вне моей "зоны", в конце тихого уютного коридора с ковровой дорожкой и спокойными акварелями на стенах, за тяжелой дверью без надписей и табличек.
Пропустив меня вперед, профессор купеческим жестом распахнул створки белого медицинского шкафа. Перед глазами предстала пестрая батарея бутылок с очень заманчивыми надписями. Я поймал себя на том, что щемящее чувство, прежде возникавшее при виде доступной выпивки, так и не проявилось.
— Что будете пить, молодой человек?
Я молча указал на массивную прямоугольную емкость.
— Текила? Что же, по медицинским показателям вполне приемлемо, — одобрил выбор труженик шприца и скальпеля. — Минимум сивушных масел, антидепрессивный эффект…
Профессор извлек из недр шкафа приземистые пузатые рюмки, ловко нашинковал скальпелем лимон и разлил белесо-мутноватую жидкость. Мы чокнулись и выпили.
Текила ухнула в желудок горячим комком, и мигом там растворилась, словно кружка воды, выплеснутая на раскаленный бархан в каких-нибудь Кара-Кумах. Но вместо привычного посасывания в районе солнечного сплетения, я ощутил лишь желание забить лимонной долькой неприятное послевкусие. Сказались, мать их, несколько месяцев воздержания и здорового образа жизни…
Правда с третьей рюмки меня слегка пробрало. Но не как раньше, до желания продолжать до полной потери даже намека на сознание и здравый рассудок. Хороший алкоголь вызвал потребность немедленно хоть с кем-нибудь поделиться тем, что накопилось внутри.
Я сам не заметил, что уже минут пять как плачусь в жилетку профессору.
— Страны, в которой я родился уже нет и никогда не будет. Та, что есть, меня в бомжи списала! Та, которую я от атомного взрыва спасал, вылечила после расстрела собственным снайпером, на том и забыла! Мне про отца такие подробности выдают, что ни жить спокойно не смогу, ни спать, ни чего другого делать! В конце концов, блин, девушка, которую я люблю, тоже моей никогда не будет! Потому что мальчишка, с которым она мне изменила, принял вместо меня пулю… Мою пулю!
Дав выговориться, профессор вздохнул и по-новой наполнил рюмки
— Я так понимаю, батенька, вы сейчас полностью дезориентированы и не знаете, на что опереться в жизни?
— Типа того, — буркнул я в ответ. Душевный порыв иссяк, и теперь я жалел, что выплеснул на доктора свои мысли и страхи. Улыбается он сочувственно, но ведь получает деньги не только за должность, но и за звание. Так что еще неизвестно на какой стол ляжет отчет о нашем с ним разговоре…
— Ладно вам, Виктор Сергеевич! Это не медицинский допрос, — профессор, махнул рукой, словно прочитав мои мысли. — Ланцетом клянусь, наша сегодняшняя беседа не выйдет за стены этого кабинета. Защиту от прослушки здесь ставили те же специалисты, что оборудовали кабинеты на Старой площади. Я вам вот что хочу сказать… Вы пробовали, как бы поточнее выразиться… Посмотреть на свои проблемы снаружи?
— Это как?
— Ну не: "Меня окружает такой враждебный мир", а: "Мир живет по своим законам, и я его часть".
— И в чем же отличие?
— Всего лишь в том, что в первом случае, батенька, вы будете пытаться обвинять в любых неприятностях кого угодно, кроме себя любимого и замечательного. А во втором, будете искать свое место в мире, преодолевая не выдуманные, а реальные трудности.
— И что вы можете посоветовать?
— Ничего нового, ровным счетом. Вы, судя по всему, придерживаетесь христианских взглядов на жизнь. Христианская догма считает, что человек изначально грешен, и только праведной жизнью он может искупить этот грех. Но существует еще одна занимательная теория, трактующая происходящее с человеком, как результат некоего суммарного балла, кармы. Карма меняется в зависимости от того, какие решения человек принимает и какие он совершает поступки. С этой точки зрения никогда не поздно начать с начала. А ведь у вас для этого сейчас исключительные возможности.
— Подумаю, — хмуро ответил я.
Хорошо профессору теоретизировать. А мне то что он прикажет делать после выписки? Нуль, он знаете ли, разный бывает… Подобно комсомольцам — добровольцам ехать на освоение бескрайних просторов Сибири? Возвращаться в Русу, выбивать местечковых олигархов и, воюя за справедливость, подминать под себя городок? Черной тенью мстителя из бульварных романов годами идти по следу убийц отца? Согласиться на предложение Короленко, и встроиться в "цивилизованное общество нефтяного социализма"? Не мое это все, или сбегу или запью. А что мое? Да вот хрен его знает…
На том душеспасительную беседу мы и закончили. Кофе, сваренный профессором на лабораторной спиртовке, был просто великолепен.
На следующий день, наспех позавтракав, я отправился в тренажерный зал и таскал железо до тех пор, пока дежурная сестра, опасаясь за мое здоровье, не пригрозила что выгонит, позвав санитаров, если я её не послушаюсь. Я был в душе, когда в дверь жилого бокса постучали. На пороге стоял Геращенко.
— Ну что, Виктор Сергеевич, поздравляю! Главврач вам диагностировал полное выздоровление. Так что подписывайте обходной лист и готовьтесь к выписке. — Он протянул разграфленный бумажный прямоугольник. — Как только все закончите, зайдете ко мне.
Не веря своим ушам, я пробежал глазами по перечню служб, согласие которых требовалось для того, чтобы покинуть эти гостеприимные стены. Старшая медсестра. Начмед. Завхоз. Завскладом личных вещей пациентов…
Справился меньше чем за час. Процедура оказалось совершенно будничной, словно не спаситель мира выходит на волю после почти чудесного воскресения, а терпила в районной больницы бюллетень закрывает. Ну да это ладно, нам фанфары не трэба, лишь бы выпускать не раздумали, только вот что одевать. Меня сюда летом привезли, а сейчас зима на дворе…
Но вопрос экипировки решился на удивление не казенно. Выяснилось, что мне оставлена вся выданная одежка, а помимо нее еще и шапка, зимний бушлат с новыми берцами и носками. Завсклада вернул все, что было на мне во время боя, кроме, конечно, оружия.
Помимо телефонов и левых документов, купленных на границе, там обнаружилась изрядная пачка денег из дядьлешиного транша. Кроме этого от щедрот добрый Пал Осипыч предложил мне еще и "ничейный" тактический рюкзак…
Упаковав немногочисленные пожитки, я втиснул поверху, осторожно свернув, военно-морскую фуражку. Присел на дорожку. И с подписанным обходным листом потопал к начальнику по режиму, который должен был выписать пропуск на выход с территории спецобъекта.
Ошарашенный неожиданным избавлением, я даже не думал о том, куда первым делом двинусь, вырвавшись за ворота.
День был будний, но огромное здание будто вымерло. Я шел по коридору, придавливая рифлеными подошвами ковролин. Дойдя до холла, перед тем как шагнуть на лестницу, ведущую на первый этаж, оглядел себя в большое, на пол стены зеркало.
На меня смотрел подтянутый, гладко выбритый парень, у которого на лбу было написано "спецназ", а мускулатура просматривалась даже под верхней одеждой. Ни тени синяков под глазами, да и взгляд, как это в книгах пишут — боевой. В общем, вылитая Рэмба в молодости, только рожа рязанская.
Сволочь, конечно, профессор, вылечил так, что теперь от здоровья не знаешь, куда себя деть — я выглядел так же, как себя и чувствовал.
За время пребывания в особом лечебно-оздоровительном центре с помощью самой современной техники мне провели комплексную диагностику, вычистили и восстановили изрядно побитую печень, промыли почки, удалив малейший намек на камни и поубирали с внутренних стенок сосудов чреватые инфарктом холестериновые бляшки, которых у меня, оказывается, накопилось немало. Здоровье, конечно, купить нельзя, но зато можно получить в награду по распоряжению первых лиц серьезного государства…
Я вдруг вспомнил день, когда хоронил Сербина и познакомился с Милкой. В голове сменяющимися слайдами защелкали картинки, которые я прятал глубоко внутри.
Щелк — связанная Милка в ванной, а я голяком дерусь с налетчиком.
Щелк — в Киеве ко мне подходит прикинутая хардкорщица.
Щелк — они с Берковичем встречают меня в квартире и одинаково прячут глаза.
Последним кадром был взгляд девчонки, которым она провожала меня в Новозыбкове после ночи, проведенной с Ольгой…
Пока я уничижаю себя ностальгией, два последних пролета лестницы осталются за спиной. Теперь пересечь почему-то неосвещенный вестибюль, сдать на КПП пропуск и обходной лист, и шагнуть в автоматические двери, навстречу новой и пока непонятной жизни…
Но дойти до конца вестибюля я не успел. От стеклянной дежурки отклеился незнакомый офицер примерно моих лет, роста и телосложения. Я мгновенно напрягся и чуть заметно тряхнул головой. Наваждение рассеялось. Парень на самом деле моложе, чем кажется, куртка на нем форменная армейская, с полевыми капитанскими погонами. На непривычной, в виде каплевидного щита нарукавной нашивке, российский двуглавый орел, сжимающий в лапах меч вместо скипетра и державы. В левой руке капитан неизвестного рода войск держит берет неразличимого в полумраке цвета.
Приблизившись, военный изобразил нечто вроде кивка.
— Товарищ капитан?
Ага. Капитан, мля. Дальнего плавания…
Я неопределенно кивнул.
— Вы не могли бы уделить нам пять минут?
"Не могли бы"… "нам"… вежливые, мать твою. Но не крутят ласты и не тянут в машину — это уже хорошо. А вообще-то интересно. Похоже, что покинув госпиталь, я попал под чью-то еще юрисдикцию. Так что хождения по мукам, кабинетам, присутствиям и комнатам, у которых замки снаружи, только начинаются…
Во дворе, рядом с дорогим черным микроавтобусом, меня ждали двое. Первый — штабной старлей в очках и с умно-серьезной мордой. Второй — невысокий простоватый майор с круглым лицом и выражением глаз прожженного блядуна. Ишь ты, целая свита.
Майор сделал шаг навстречу, протянул руку:
— Здравия желаю, Виктор Сергеевич. Есть у меня до вас один важный и не терпящий отлагательства разговор. Пашкин — моя фамилия.
Конец
Больше книг на сайте - Knigoed.net