К делу, незаконченному два месяца тому назад, удалось вернутся только после разгрузки тюрьмы от криминальных, цыганских и коммунистических элементов. Пришлось даже переоборудовать вполне приличные казармы в Банице в концлагерь — а что делать, если доблестное Люфтваффе скинуло бомбу прямо на главную тюрьму Белграда? Когда ее теперь отремонтируют… Хотя вчера коллеги шепнули, что решение найдено — хорваты выделяют землю за Савой, туда можно будет согнать всю эту еврейскую и цыганскую шваль, которой кишат Балканы в целом и Белград в частности.
Фельдполицайкомиссара Юргена Клопфа аж передернуло, но он тут же взял себя в руки — офицеру СС надлежит сохранять трезвый разум и не давать волю эмоциям. А лучшее средство для спокойствия духа — аналитика.
Клопф раскрыл отложенную папку с аккуратно подшитыми листами и перечитал первый.
Итак, гауптштурмфюрер Фриц Пауль Генрих Отто Клингерберг, командир роты разведывательного мотоциклетного батальона дивизии СС «Рейх». Двадцать восемь лет, член НСДАП с 1931 года, «Железный Крест» первой степени, обучение, служба и так далее. Погиб 12 апреля, утром с группой в шесть человек переправился через Дунай, а днем его тело обнаружено югославами на Новом кладбище…
Комиссар перелистнул несколько страниц и пробежал глазами рапорт чиновника городской полиции… доложил полицейский стражник второго класса, начальник над патрулем из стражников и солдат. Обнаружил вышедший к ним Вальдемар Забуров, русский кадет… Юрген на секунду застыл, пытаясь сообразить, откуда в Белграде взялся русский кадет, а потом с облегчением вспомнил про антибольшевицких эмигрантов.
Так, пятеро убитых, Клингерберг и его подчиненные, в полицейский рапорт данные переписаны из зольдбухов. Доннерветтер, эти сербские бестолочи не зафиксировали ни из чего убиты, ни положения тел! Герр комиссар Тайной полевой полиции вздохнул и успокоил себя — в той сумятице, когда на голову падают бомбы, и он бы вряд ли отметил детали. Не до соблюдения формальностей, спасибо и на том, что в канаву не сбросили, а похоронили. Хорошо бы провести эксгумацию, да только для этого нужны серьезные основания. Пока же все выглядит обычно — гауптштурмфюрер слишком зарвался и погубил разведгруппу.
Но есть, есть некая червоточинка, не дающая покоя…
Вот копии рапортов Курта Гюнделя и Михаэля Кемпински — отлично, что в разведбатальоне догадались снять показания с уцелевших. Оба разведчики со стажем, с крестами за Польшу и Францию, утверждают, что Клингерберг отправил их обратно за Дунай с требованием прислать подкрепление. Из-за погодных условий это удалось только на следующий день. Так, что еще? На берегу группу встретил банатский шваб Иоганн Вайс, он же вызвался проводником. Разведчики молодцы, дали описание внешности — примерно семнадцать-восемнадцать лет, средний рост, спортивное телосложение, волосы светлые, глаза серые, подбородок выступающий, спинка носа слегка выпуклая…
Комиссар встал, вытащил из кармана портсигар и отошел покурить к открытому окну. Что там было дальше? Дальше группа углубилась в город на три километра, но никак себя не обнаружила, что можно посчитать заслугой Вайса. А затем вдруг погибла полностью — но куда при этом делся Вайс, где его тело? Сбежал? То есть весьма серьезный противник уничтожил пятерых опытных разведчиков одной из лучших дивизий, но упустил необстрелянного юнца?
И тут же появляется второй юнец, обнаруживший тела погибших…
Юрген прокрутил эту мысль в голове еще раз, потом еще — пока сигарета не обожгла пальцы. Он чертыхнулся, вернулся к столу, затолкал окурок в пепельницу и снова взял папку.
А что если Вайс завел группу в засаду? Нет, не логично — во-первых, никто не знал, где и когда переправится Клингерберг, а во-вторых, какой смысл устраивать засаду так далеко от берега?
Два юнца, два юнца… Интересно, а как выглядел Забуров и куда он делся? Кто его видел, кроме стражников? Ага, Радован Чареджич из городского полицейского управления, надо будет его допросить.
А пока придется вернуться к рутине и отправить запрос по поводу всплывшего на черном рынке оружия, в первую очередь тех образцов, что стоят на вооружении Вермахта. Фельдполицайкомиссар вызвал машинистку и продиктовал ей серийные номера.
***
В Илияш на базар шли со всей округи, даже из горных сел с другого берега Босны. Мальчишки, управлявшие лодками на перевозе, солидно покрикивали на пассажиров и собирали монетки в карманы драных штанов.
— А, Муса, черти тебя взяли, где пропадал? — орал через весь рынок крестьянин, пригнавший полдесятка баранов.
— Так у чертей и спроси! — перекрикивал в ответ всю площадь черноусый Муса.
Неумолчный гомон стоял над толпой: торговались, ссорились, встречали старых друзей, восхищались товаром, передавали последние новости. Рядами красовались горшки с топленым маслом, миски с каймаком, глиняные бокалы с молоком, плетенки с яйцами. Над мясным рядом висели на крюках связки кур, телятина и ягнятина, привлекавшие несметные скопища мух и стаи собак.
В базарные дни мы с Марко не тренировались в горах и не устраивали акции, а продавали добычу — узнавали заранее, где будет торговля, напрашивались в попутчики к едущим туда, а уже на месте раскидывали рогожку с небогатым товаром. Ну там фляга, зажигалка, перочинный нож, мыльно-рыльное, и прочее, добытое «неуловимыми мстителями». Так-то ценных веников мы запасли изрядно, но светиться с клейменым военным снаряжением или военной формой с дырками от пуль и следами крови дураков нет. Вот если бы найти надежную тетку со швейной машинкой и наладить перелицовку…
Хорошо продавались ботинки, но идеальный для нас товар — наручные часы. И размер маленький, и стоят дорого, только попадаются нечасто. Уже с первого выхода мы выкладывали на продажу по одному-два предмета, чтобы наблюдательный покупатель не смог вычислить происхождение комплекта. Толкнул Марко, например, кусок мыла и помазок (типа от отца остались), и свернулся. А чуть позже на другом месте уже я продавал зажигалку и ножик. Бывало, торговались до умопомрачения за жестяную мыльницу, бывало, покупатель спрашивал «Сколько за все?» и сгребал товар.
Вот и широкоплечий с щербатым сгребли все и мы чуть не влипли.
— Часы не интересуют? — спросил шепотом Марко, когда эта двоица рассовала купленную мелочевку по карманам.
Они переглянулись и кивнули. Марко на радостях совсем забыл про осторожность, запихал деньги за пазуху и повел потенциальную клиентуру в тихий закуток, чтобы не светить сделку. Остановить его я не успел — уж больно мне эти рожи не понравились, так что просто двинулся следом, шагах в двадцати.
Торг обрывался сразу за площадью и если на ближайших тридцати-сорока метрах базар еще можно увидеть и даже унюхать, то за первым же углом, в густой синей тени, о нем напоминал только неясный гул.
— Дай посмотреть.
— Деньги покажи, — с опозданием почуял неладное Марко.
— Дай сюда, щенок!
— Не дам! — Марко отступил к стене и прикрылся плечом.
Щербатый гаденько ухмыльнулся и внезапно потребовал:
— А покажи-ка документы.
«Усы, лапы и хвост!» чуть было не ответил я, но вместо этого краем глаза окинул пустую улочку и шагнул за угол к парочке:
— С каких хренов?
— Мы усташская милиция, — нагло заявил щербатый, прищурив глаз и сильно напомнив мне родную гопоту.
— А у тебя повязка хоть имеется?
— Да что с ним спорить! — широкоплечий откинул полу и попросту вынул нож.
Оба повернулись ко мне, как более опасному, и очень зря — Марко вытащил «вальтер», подшагнул вперед, взводя курок, упер ствол в бок широкоплечего и прострелил ему печень.
Щербатый еще только разевал пасть, чтобы заорать, как я достал его душевным хуком. Судя по звуку удара и падению тела бревном, уркагана можно поздравить с переломом челюсти. А меня с напрочь отбитыми костяшками, которыми я тряс перед Марко, остолбеневшим от изрыгаемого мной потока нецензурщины — пожелание всем усташам вступить в противоестественную связь с рукоятками всех метел в Хорватии было, пожалуй, самым невинным среди прочих.
Отпрыгав и обезболив кулак частым дутьем, я подхватил пацана:
— Валим, и побыстрей!
— Кого? — только и успел спросить Марко.
— За мной!!! — рыкнул я и понесся в сторону околицы Илияша, оставив за спиной лужу черной кровищи, труп и мычащее тело.
На бегу думал, что третий нужен прямо позарез, а еще лучше найти двоих или даже троих участников нашего передвижного цирка, хотя бы для страховки. И глушитель.
Но каковы стервецы, а? Усташская милиция, мать их! Чистые же уголовники, а туда же! Но тупые — умные уже сообразили вступить в усташскую милицию, чтобы потрошить фраеров «на законных основаниях».
За два месяца, что мы исходили и объездили, наверное, всю восточную Боснию от Мостара до Тузлы, я нагляделся на художества усташей и напитался ненавистью по самую макушку. Удивительно, но целое государство, пусть и с приставкой «псевдо», вело себя, как дорвавшееся до власти чмо. Вот в самой что ни на есть официальной газете, «Хорватском Листе», прямо декларировалась натуральная полпотовщина:
«Одну часть сербов мы уничтожим, другую выселим, остальных переведем в католическую веру и превратим в хорватов. Таким образом скоро затеряются их следы, а то, что останется, будет лишь дурным воспоминанием о них. Для сербов, цыган и евреев у нас найдётся три миллиона пуль!»
И после таких высеров хорватских интеллектуалов всякая мелкая шушера семимильными шагами рванула к успеху — еще бы, они получили возможность безнаказанно грабить и глумиться над соседями только потому, что принадлежали к правильной национальности!
А лица неправильной национальности бежали. Кто мог — в Сербию, кто не мог — в леса и в горы, отчего нам стало сложней заниматься подготовкой и делать схроны. Как ни сунешься в тихое прежде место — там прячутся люди, затыкают пасти скотине, чтоб не ревела, боятся даже огонь развести и на тебя поначалу смотрят, как на кару небесную.
Засаду заметил Марко.
То есть сперва он обратил внимание на легкий, почти неуловимый запах дыма, потом ткнул пальцем в сторону давно облюбованного распадка, где мы сделали целых две закладки. Я поначалу даже не понял, а потом прислушался — точно, козы блеют. И дальше мы пошли уже в уверенности, что рядом люди.
— Вон тот валун, за ним человек, — Марко выпятил подбородок в направлении опушки. — И за купой деревьев второй. Но это не усташи.
До предполагаемой засады было еще изрядно и я в очередной раз подивился остроте зрения напарника, мне пришлось пройти еще добрых две сотни шагов, прежде чем убедиться в его правоте.
Ну а раз не усташи, то мы изображали деревенских и спокойно дошли до валуна, откуда нам навстречу с винтовкой в руках поднялся не кто-нибудь, а Красный Бранко. А следом за ним из-за деревьев появился второй стрелок, молодой парень в пиджаке и кепке.
— Стой! Куда идешь?
— Тамо, — махнул я рукой вперед.
— Не можешь тамо!
— С чего вдруг честный человек не может ходить по горам? — делано удивился Марко.
— С того! — отрезал второй, которого я окрестил «студентом».
— Слушай, Бранко…
Густые брови сошлись над переносицей, он всмотрелся…
— А, ты из поезда, я тебя узнал!
— Ага, а вы тут от усташей прячетесь?
Слово за слово, прощупали друг друга — ну, как собаки при встрече обнюхиваются, и нас провели дальше, в лощину, где собралась уже добрая сотня беженцев. Не только женщины, старики и дети, еще и десятка два мужчин, только винтовок ровным счетом две. А ведь правительство Югославии в тридцатых годах карабины чуть ли не насильно насовывало, и сколько еще принесли домой солдаты разбитой армии?
У небольшого костерка Бранко присел сам и предложил нам устраиваться рядом. На огне булькал закопченный котелок с варевом, рядом, на сложенном в несколько раз лоскутном одеяле лежал седоусый дедушка в коротком гуне и цветных шерстяных носках.
— Эх, дечко, что за жизнь настала, — забубнил он сразу же, как только появились слушатели. — Дома не останься… Приходят, убивают, отбирают все… Уезжать нельзя… Мельницей владеть нельзя, в школе нашу азбуку запретили… Племянника выгнали со службы и всех сербов тоже… Останутся только клятые хорваты и чертовы турки…
— Бошняки? — влез Марко.
— Бошняки, турки, какая разница, да отомстит им Господь…
— Такие же бедняки, как и ты, — оборвал его Бранко, вытянувший к огню ноги в потертых опанаках.
Старик серб даже не обратил внимания и продолжал свои жалобы:
— Будь я посильнее, взял бы винтовку, да пошел турков убивать… Как в молодости, когда с Костой Печанацем в одном полку служил.
Бранко только рукой махнул. Усташи скопом зачислили бошняков в хорваты, хотя разницы между ними и сербами — только вера. И продвигали на низовые посты в государстве. Да еще старые, со времен турецкого господства, счеты православных с мусульманами, мешали взаимопониманию.
Мы помолчали, глядя на огонь, а дед, прекратив помешивать варево, вдруг затянул дребезжащим голосом:
Тамо далеко, далеко од мора,
Тамо је село моје, тамо је Србија.
Тамо је село моје, тамо је Србија.
Старую песню подхватили — сперва один голос, потом другой и вскоре весь лагерь беженцев тихо выводил грустную мелодию, песню солдата, покинувшего родину.
По седой щетине прокатилась слеза, молчал Бранко, хмурился Марко, да и меня тоже морально размазало. Тамо далеко… А где мое село, где моя «Сербия»? Россия? Так она сейчас совсем другая и для меня чужая. А та, что не чужая вообще в другом времени, не достать никак. И Аргентина тут никакая не поможет, иллюзия это — совесть замучает, если удеру. Да и перед дедами-прадедами, что с немцами вот прямо сейчас воюют, стыдно.
Тамо далеко… Как ни странно, не тамо, а здесь. Не то, чтобы прямо «мое село», но мои люди. И если я научу не только Марко тому, что знаю — фашистской сволочи придется здесь тяжелее. Может, те мотоциклисты должны были в Россию попасть, но не попали и теперь Красной Армии хоть на мизинчик, но легче? Или те пули, которые на меня потратят здесь, не потратят в СССР и мой дед вернется с войны с обеими ногами?
Так что не плачь по мне, Аргентина, я остаюсь.
— Пошли, — пихнул я Бранко, — поговорим.
Он молча поднялся, но за нами увязался его напарник, а следом и Марко. Ходить вокруг да около я не стал, а спросил напрямую:
— Как с немцами да усташами воевать думаешь?
Но тут неожиданно влез студент:
— Сейчас восстанет весь народ, поднимутся рабочие всего мира и фашистам конец!
— С чего бы это? — слегка опешили мы все.
— Гитлер напал на Советский Союз, страну рабочих и крестьян! Пролетариат в Германии, Франции и по всей Европе восстанет!
Блин, он что, листовку наизусть выучил, шпарит лозунгами? Только идеалиста-энтузиаста тут и не хватало, и я оборвал его излияния:
— Четыре года.
— Что четыре года? — оторопел студент.
— Воевать нам года четыре, не меньше.
— Что ты мелешь, пес!
Он сжал кулаки и чуть было не бросился на меня, но крепкая затрещина от Бранко сбила боевой настрой. А я с удивлением понял, что парень как бы не старше Сабурова на год-два.
— Студент, что ли? — спросил я у так и молчавшего Бранко.
— Гимназист. Старший класс, — угрюмо кивнул бровастый и добавил: — Брат мой, Лука, двоюродный.
— Ладно, так как же воевать будешь?
— Да что тут навоюешь? Люди гирей висят, оружия нет.
Беженцев, предположим, можно увести из Хорватии. Полтораста километров по горам не ближний край, но там хоть этноцид не светит. Но без оружия как-то стремно…
— Поделимся? — опередил меня Марко.
Бойцов вместе с Бранко и студентом набралось двенадцать человек, а в ближайших нычках у нас было только две винтовки, два пистолета и штук восемь югославских гранат. Решили уводить весь табор в Сербию, а на маршруте малость натаскать новобранцев и пощипать, где возможно усташей, заодно и добыть оружия. Студент сразу вылез с предложением напасть на управы в Олове, Хан-Песаке и Братунаце — как раз по дороге, а последний стоит на пограничной Дрине и там есть каменный мост еще турецкой постройки.
Марко, Луку и еще двух ребят помоложе разослали по сторонам к другим схронам — оружия там мало, но шмотки пригодятся. Сам же с Бранко взялся за потенциальных партизан.
До Олово мы дошли за короткую летнюю ночь, даже несмотря на то, что караван наш сильно тормозил, и встали на дневку — подтянуть тылы, послать людей в городок на разведку, прикинуть план.
— Шесть человек, ночуют в управе, присланы из Далмации, — доложил Лука. — А еще на управе углем написано «Срба на вербу».
Бранко выругался.
— Ладно, — махнул я, — устроим им «Гранате на хрвате». Все помнят, как их бросать?
Зачисленные в бойцы согласно кивнули — у югославских гранат надлежало снять предохранительный колпачок, долбануть капсюлем о твердое (да хоть о приклад винтовки) и кинуть. Никакого привычного мне рычага, конструкция простенькая, да только стук капсюля, особенно в тишине, прямо-таки орал благим матом на весь мир «Бойся! Сейчас полетит граната!»
Напасть решили на рассвете, чтобы за ночь беженцы ушли подальше, а боевая группа их догнала после акции.
— Бранко, ты же артиллерист, так? — спросил я красного.
— Служил в артиллерии, — подтвердил солдат. — Противотанковой.
— Так вот, не дай себя убить, ты еще очень сильно пригодишься.
— Кому? — хмыкнул бровеносец.
— Придет время, будем жечь итальянские и немецкие танки.
На дело вышли всемером, остальных я оставил с караваном в качестве охраны. По зеленому кукурузному полю, избегая открытых мест, спустились в городок, стараясь подобраться как можно ближе к управе. Хорошим укрытием стала пустая православная церковь с выбитыми дверями, от нее до управы оставалось два или три двора.
Бранко довел задами, проверяя рукой каждый забор на прочность, но в последнем доме мы чуть не влипли — на галерею-трем вышла хозяйка. Лука чуть было не двинул речь, объясняя, кто мы такие, но Бранко подскочил к женщине, зажал ей рот и прошипел сквозь зубы:
— Тихо! Ни звука и мы никого не тронем. Если поняла, моргни.
Она усиленно заморгала и Бранко осторожно опустил руку.
В предрассветных сумерках мы подобрались к цели — с крыши здания свисал флаг с шаховницей в центре и буквой U у древка. Трое заняли позиции под тремя окнами, вынули по две гранаты и теперь смотрели на Бранко в ожидании команды.
Он взмахнул рукой — бойцы тюкнули капсюлями по прикладам, закинули первые гранаты в открытые по летнему времени окна, и тут же повторили бросок.
Два строенных взрыва вынесли дверь управы с пришпиленным листом под заголовком Oglas — она буквально вылетела на площадку перед зданием. Не слушая воплей раненых, мы с Марко, как наиболее опытные, рванулись вперед, но работы нам не досталось — осколки посекли всех, кто мог оказать сопротивление.
— Лука, быстро найди повозку!
— Зачем?
Бранко снова, не задумываясь, выписал братцу леща:
— В бою не спрашивают, а выполняют! Добытое грузить.
Выставив двух человек в охранение, мы обчистили управу от ненужного мертвым, но зато очень полезного для нас имущества и закидали в найденную в соседнем доме тележку.
Разбуженные грохотом жители боязливо выглядывали из-за заборов и окон, но, видя, что тут убивают усташей, понемногу начали выходить и даже помогать нам. Лука отдал свою винтовку товарищу и тут же устроил импровизированный митинг, в ходе которого к нам присоединились семеро добровольцев. Двум, ранее служившим и умеющим стрелять, тут же выдали затрофеенные винтовки, а все остальное отправили с двумя бойцами на повозке, догонять беженцев.
Пока Лука разливался соловьем, к толпе подъехали два вооруженных человека верхами и первым делом потребовали разойтись. Но один из усташей, оценив последствия разгрома управы, уже потянул с плеча оружие.
— Руки вверх! — заорал он.
— Бросай оружие! — ответил Бранко, прицелившись в него.
Бахнул первый выстрел, завизжали женщины, но все кончилось почти мгновенно — стоявший сбоку Марко не растерялся, а выстрелил в упор — два раза и еще два раза. Обоих всадников снесло на землю, и во внезапной тишине слышно было как стремя первого звякало о винтовку, повисшую на луке седла. Два новобранца подобрали оружие и с очень серьезным и гордым видом закинули стволы на плечи.
Мелкую и неширокую Биоштицу перешли за небольшой плотиной — там, как уверял Лука, вообще по щиколотку. Студент не ошибся, не иначе, по предмету «Родной край» имел только отличные оценки.
Так и пошло — двигались по ночам, днем прятались. Примерно по такому же сценарию провели налеты в Хан-Песаке и Братунаце, только с каждым разом нас становилось все больше — и бойцов, и мирняка. В Братунаце сбили хорватскую охрану и проскочили Старый мост бегом-бегом, мимо застывших в изумлении сербских стражников — за границей пальба, а потом прорыв! Они было попытались остановить нас, но свеженатасканные бойцы попрыгали с телег и довольно шустро разоружили жандармов. Обошлось без стрельбы, но возбухнувшему нареднику Бранко съездил по морде, на том все и закончилось, а караван рванул дальше.
И только после того, как мы отошли от берега километров на десять, державшая людей тугая пружина будто бы лопнула — они, словно обессилев, садились на землю и плакали.
Тут моя Сербия.