— Древнегреческое что-нибудь?
— Да Эдип с тобой.
— Дон Жуан?
— От такой же слышу.
— Левко с бандурой?.
— Это мы Сидоренке посоветуем, раз ему все советуют. Но, по-моему, он будет Соняшна Машина.
— Солнечная, что ли? в виде робота?
— Вестимо. Ну?
— Историческое лицо?
— Нет.
— Герой романа?
— Да
— Роман иностранный?
— Нет.
— Русский?
— Какая ты догадливая.
— Старинный?
— Современный.
— И я читала?
— И все читали.
— Подожди, сейчас. Воланд?
— Горячо.
— Мастер?
— Эк ты хватила.
— Знаю, знаю! — закричала Люся и в ладоши захлопала. — Ты — Кот Бегемот!
— А говорила — не угадаешь.
— У меня есть целый мешок обрезков меховых, два года собирала, думала игрушки шить на продажу, — Люся даже порозовела от удовольствия, — я тебе такой костюм сошью! ты у нас чудо будешь что за Кот.
— Спасибо, ты ангел.
— Да, я ангел.
— И никто не замечает.
— Никто, — грустно сказала она, — совсем никто.
— А вот и врете-с, барыня, неправдычка ваша, оч-чень даже многие замечают, и лишние тоже, и всякие такие-сякие.
— Иди сюда, — сказала Люся, доставая сантиметр.
Вид у нее был сосредоточенный, почти суровый. Она измеряла длину руки, ширину плеч, обвязывала сантиметр вокруг его талии, подобно пояску, записывала цифры в тетрадку в клеточку. Он терпел прикосновения ее легких маленьких теплых рук.
— Послезавтра приходи на примерку.
— Дай вам Бог здоровья, барыня, и вам, барышня, тоже, и хорошего жениха, а тебе, детка, леденчик принесу, и век ваш должник.
— У меня скоро день рождения, — сказала Люся.
— Я помню.
— Придешь?
— Ну, вот, — сказал он. — Сижу тихо, починяю примус, никого не трогаю. Давай лучше я тебя днем поздравлю скромненько и убегу. А сонмы гостей ввечеру пущай именинницу при свечах чествуют. Годится?
— Приходи.
— Спасибо. Этот твой... из Летнего сада... будет?
— Он про тебя спрашивал, будешь ли ты.
— Вот как. Он про меня спрашивал. И ты ему обещала, что я буду.
— Ничего я ему не обещала. Я сказала: не знаю, может быть.
— На том и стой, — сказал Кайдановский, уходя. — Когда ты людей начнешь различать, Людмила? Когда ты их сочинять перестанешь?
— Что это ты так разволновался? Не иначе как из-за полнолуния.
— Полнолуние меня мало волнует. Волнолуние ничем не наполняет меня, мэм. Оно — декорация для дурдомовских обитателей. Мой дурдом еще не дождался меня, мэм, от нашего Бедлама к вашей Пряжке аллаверды.
— А я — лунная женщина, — сказала вдруг Люся.