Выговорившись и накурившись, она утихла, только всхлипывала иногда.
— Не бойся, — сказал Кайдановский медленно, — зачем ему твоего мужа сажать? на пушку берет. Не знаю я ни про какой клад. Ничего тебе не говорил. И все.
— Он спрашивал — с кем ты дружишь. Я не сказала. Говорю — он со всеми дружит.
Голубое табачное облачко окутывало их, не желая рассеиваться. Чернота за окном тоже начинала плавиться голубым отливом.
— Кай, покажи мне, как поднимаются на купол.
— Кто же зимой поднимается на купол?
— Мы и не будем подниматься. Ты просто мне дорогу покажешь. Ты обещал. Что тебе стоит.
— На чердаке темно, — сказал он, сдаваясь, — и в причердачье мрак, да и холод собачий.
— Мы на минуточку. Ну, пожалуйста.
— Ладно, — сказал он, — подожди, сейчас фонарик от Мансура принесу.
Черная лестница переходила в маленький крутой трап. Зимними ледяными сенями веяло с чердаков. Кайдановский накинул на Люсю принесенную куртку. В фонарном луче плясали тени.
— Как интересно! — прошептала Люся.
Он с удовольствием отметил, что в лице ее проступило живое выражение, она оттаивала на ледяном чердаке, озиралась, готова была улыбнуться.
— Пройдем немного по чердаку? Знаешь, я ведь в детстве тек любила чердаки!.. Меня на них тянуло. Я дома на чердак притащила сена, табуреточку, одеяло, подушку, кукол, у меня там сундучок был, зеркальце, я картинки красивые развесила, свои рисунки, бусики мои любимые красные там на гвоздике висели. Хорошо было. И все в окно глядела. Из окна было Волгу видно, все соседские сады как на ладони.
Комендант сел на своем кожаном диванчике. Над головой кто-то ходил. По чердаку? Противопожарная безопасность была в опасности.
«Мало им, сукам, общежития, — спросонок Комендант думал Распространенно, — мало углов, на чердак сношаться лезут».
Покровскому снилась Волга, черемуха в цвету, яблони в цвету, У берега лодки. Он хотел спуститься к воде, но что-то ему все время мешало: то заборы на пути встречались, то его звали — приходилось вернуться в дом. Он оглядывался на один из соседних домов: из чердачного окна кто-то на него смотрел.
— Говори тише, мы почти над вестибюлем, Комендант спит чутко, вдруг там слышны голоса.
— Тут очень холодно, — шепнула Люся, — но очень хорошо. Мы еще немного погуляем и вернемся. Спасибо тебе. Мне уже легче. На что я только тебе сдалась.
— Сам не знаю. Нужна зачем-то.
— Не я тебе нужна, — шепнула она опять, — тебе нужно: они жили долго и счастливо и умерли в один день, так не бывает.
— Почему-то все знают, кто мне нужен, что мне нужно, кроме меня, — отшептался он.
— Ты это знаешь лучше всех, потому и все знают.
— Мне надо, чтобы сумасшедшие исцелились.
— Тогда человек не будет человеком. Все люди сумасшедшие. Человек ненормален.
— Не чоловик, а жинка, — поправил Кайдановский. — Тебе так кажется, ибо ты спишь с чокнутыми.
— Я сама таё. Я нимфоманка.
— Ты — легковерная дурочка.
— Верю всем?
— Веришь в свою божественность. Богиня Лю. Какая же ты богиня? Дурочка в платочке.
— Прости меня, Кай, — шептала она, — я не хотела, я не нарочно. Я всегда мечтала, чтобы ты меня забыл.
— Я забыл. Не помню. Ты кто?
— Я хотела, чтобы ты был свободен.
— Я свободен.
— Нет. Я даже Мансура просила, чтобы он со мной переспал и тебе рассказал, и я бы рассказала, ты бы не выдержал, это бы тебя отрезвило.
— Я не пьяный.
— Сегодня пьяный. Сейчас да. И я тоже. Но я не о том. Но Мансур отказался.
— Ты нимфоманка разве? а я — лесбиян. Приходит мужик к доктору, говорит: «Доктор, я — лесбиян». — «Да это что, голубчик, такое?» — «Ох, доктор, столько вокруг мужиков прекрасных, а меня все к бабам тянет».
Она остановилась.
— Кто-то идет за нами, слышишь?
— Тебе кажется.
Но и он слышал скрип двери, там, далеко, откуда они шли, и осторожное приближение.
— Это Комендант.
— Нет, — сказала она шепотом, — шаги легкие, женские.
— Привидение?
— Мне страшно, Кай.
— Идем, не бойся. Дурачки вроде нас, пьяненькие романтики. Или домовой.
Они шли дальше. Свод над головой ушел плоскостями вверх.
— Иди по балке, — сказал он. Балка была довольно широкой.