Не бойся, дочурка, не бойся,
Наш мир не кончается, нет,
Испортилась, видно, проводка,
А жду я гостей на обед.
Ах, мамочка, но почему же
Твой счетчик так быстро стучит,
И дяди кидаются в реку,
И тети рыдают навзрыд?
Не бойся, усни и не бойся,
И сладкий увидишь ты сон,
Мой счетчик - он просто считает,
Кто, сколько и как облучен.
Ах, мама, усну я, но только
Скажи, отчего у меня
Волосики все выпадают
И стало темно среди дня,
И красное-красное небо...
Красное-красное небо...
Красное-красное небо...
Красное небо...
Небо...
По характеру и воспитанию Каверли был стопроцентный провинциал, и поэтому такие причитания выводили его из себя. Он взял Бетси за руку и вышел с ней из кафе, ворча что-то себе под нос, как старик. Было еще довольно рано.
Ах, отец, отец, зачем ты вернулся?
5
Мозес и Мелиса Уопшот жили в Проксмайр-Мэноре - поселке, который был известен по всей пригородной железной дороге как место, где некогда арестовали даму. Этот случай произошел лет пять или шесть тому назад, но уже превратился в легенду, и наша дама, коротко говоря, стала как бы добрым гением этого очаровательного поселка. Все было очень просто. Если не считать одного нераскрытого грабежа, то проксмайр-мэнорской полиции, состоявшей из восьми человек, было абсолютно нечего делать. Вся польза от полицейских заключалась в том, что они регулировали уличное движение во время свадеб и больших вечеринок с коктейлями. Днем и ночью они слушали по междуштатному полицейскому радио о преступлениях и иных чрезвычайных происшествиях в других общинах - угонах автомобилей, драках с нанесением увечий, пьянках и убийствах, - но книга протоколов в полицейском управлении Проксмайр-Мэнора оставалась чистой. Безделье тяжелым бременем ложилось на их самоуважение, когда они, вооруженные револьверами, с патронташами на поясе, целые дни только и делали, что выписывали талоны на штрафы за оставление машин у вокзала, где стоянка была запрещена. Штрафовать людей за самые пустяковые нарушения правил, изобретенных самой полицией, было для них чем-то вроде детской игры, и они играли в нее с увлечением.
У дамы, о которой идет речь, - миссис Лемюэл Джеймсон - были почти те же проблемы. Ее дети ходили в школу, всю работу по хозяйству выполняла служанка, и когда миссис Джеймсон играла в карты и завтракала со своими подругами, терзавшая ее скука часто делала ее очень раздражительной. Вернувшись как-то днем после неудачной поездки за покупками в Нью-Йорк, она обнаружила на ветровом стекле своей машины талон на уплату штрафа за то, что машина стояла чуть дальше белой черты. Миссис Джеймсон разорвала квитанцию на мелкие клочки. Позже в тот же день один из полицейских обнаружил эти клочки, лежавшие в грязи, и принес их в полицейский участок, где их склеили.
Полиция, конечно, была взволнована этим открытым неповиновением ее власти. Миссис Джеймсон получила повестку с вызовом в суд. Она позвонила своему другу судье Флинту (он был членом местного клуба) и попросила его уладить дело. Он пообещал, но в тот же день слег в больницу с приступом острого аппендицита. Когда на заседании суда, рассматривающего нарушения правил уличного движения, вызвали миссис Джеймсон и никто не откликнулся, полиция не стала мешкать. Был выдан ордер на ее арест - первый ордер за много лет. Утром двое полицейских, в полном вооружении, в новых мундирах и в сопровождении пожилой женщины-полисмена, подъехали к дому миссис Джеймсон с ордером на арест. Служанка открыла дверь и сказала, что миссис Джеймсон спит. Не без некоторого насилия полицейские вошли в прекрасно обставленную гостиную и велели служанке разбудить миссис Джеймсон. Когда миссис Джеймсон узнала, что внизу в ее доме полицейские, ее охватило негодование. Она отказалась сдвинуться с места. Служанка спустилась вниз, и через несколько минут миссис Джеймсон услыхала тяжелые шаги полицейских. Она пришла в ужас. Неужели они осмелятся войти в ее спальню? Старший по званию заговорил с ней из коридора:
- Мадам, вы должны немедленно встать и пойти с нами, или мы вытащим вас из постели силой.
Миссис Джеймсон подняла дикий визг. Женщина-полисмен, держа руку на кобуре, вошла в спальню. Миссис Джеймсон продолжала визжать. Женщина велела ей встать и одеться, в противном случае ее доставят в полицейский участок в ночной рубашке. Когда миссис Джеймсон направилась в ванную, представительница властей пошла за ней. Миссис Джеймсон снова принялась кричать, у нее началась истерика. Она кричала и на полицейских, когда вышла к ним в верхний холл, но дала вывести себя из дому, посадить в автомобиль и привезти в участок. Там она снова стала визжать. В конце концов она уплатила один доллар штрафа и была отправлена на такси домой.
Миссис Джеймсон твердо решила, что полицейских следует уволить, и, едва вернувшись домой, принялась за дело. Перебирая в уме своих соседей и подыскивая среди них кого-нибудь, кто был бы достаточно красноречив и относился к ней с сочувствием, она подумала о Питере Долмече: это был автор телевизионных передач, который жил только литературным трудом и снимал сторожку у Фулсомов. В поселке его не любили, но миссис Джеймсон иногда приглашала его на вечеринки, и он считал себя ее должником. Она позвонила ему и рассказала о случившемся.
- Не могу этому поверить, дорогая, - сказал он.
Миссис Джеймсон сказала, что, зная его природное красноречие, она просит, чтобы он ее защитил.
- Я против фашизма, дорогая, - заявил Долмеч, - где бы он ни поднял свою отвратительную голову.
Затем миссис Джеймсон позвонила мэру и потребовала от него расследовать незаконные действия полиции. Рассмотрение ее жалобы было назначено на тот же вечер в восемь часов тридцать минут. Мистер Джеймсон в тот день был в отлучке по делам. Миссис Джеймсон позвонила нескольким друзьям, и к полудню весь Проксмайр-Мэнор знал, что она претерпела унижение от женщины-полисмена, которая последовала за ней в ванную комнату и сидела на краю ванны, пока она одевалась, и что миссис Джеймсон доставили в полицейский участок под дулом револьвера. На заседание явились человек пятнадцать - двадцать соседей. Мэр и семеро членов муниципалитета, а также двое полицейских и женщина-полисмен - все были там. Когда заседание объявили открытым, Питер встал и спросил:
- Разве в Проксмайр-Мэнор пришел фашизм? Это что же, по нашим тенистым улицам бродит призрак Гитлера? Неужели мы у себя дома должны бояться топота сапог штурмовиков по нашим тротуарам и с трепетом в груди ждать, что в наши двери станут колотить бронированные кулаки?
Он все говорил и говорил. Должно быть, целый день потратил, чтобы подготовить речь. Она вся была направлена против Гитлера, а о миссис Джеймсон в ней упоминалось лишь мимоходом. Присутствующие начали кашлять, зевать, потом расходиться. Когда жалоба была отклонена и заседание закрыто, в заде никого не осталось, кроме главных действующих лиц. Дело миссис Джеймсон было проиграно, но не забыто. Когда поезд проходил мимо зеленых холмов, кондуктор говорил: "Вчера здесь арестовали одну даму", потом: "В прошлом месяце здесь арестовали одну даму"; а теперь он говорит: "Вот то самое место, где когда-то арестовали даму". Таков был Проксмайр-Мэнор.
Поселок, расположенный на трех лесистых холмах к северу от большого города, был красив и уютен; путем искусного общественного воздействия в нем, казалось, была подавлена колючая сторона человеческой природы. Мелиса волей-неволей в этом убедилась однажды днем, когда соседка, Лора Хиллистон, зашла к ней выпить рюмку хереса.
- Я хотела вам сообщить, - сказала Лора, - что Гертруда Локкарт шлюха.
Мелиса в эту минуту была в другом конце комнаты и наливала херес; замечание показалось ей настолько грубым, что она даже усомнилась, правильно ли она его расслышала. Неужели такую новость следует разносить по всем домам? Она никогда не понимала до конца - да в как можно было понять, ведь она еще только набиралась опыта - истинный характер и намерения общества, в котором жила; но разве непонимание распространялось и на подобные случаи?
Лора Хиллистон рассмеялась. Смех у нее был здоровый, а зубы - белые. Она сидела на диване, полная женщина, прочно поставившая обе ноги на ковер. У нее были темные волосы и такие же глаза, большие и ласковые. На мясистом лице играл приятный румянец. Она была давно замужем и имела трех взрослых сыновей, но лишь недавно покинула страну любви - покинула сразу и без оглядки, словно и так слишком много времени провела в этих душных джунглях. Она покончила со всем этим, сказала она своему несчастному мужу. Для визита она слегка подкрасилась и надела массивное ожерелье из фальшивого золота, отбрасывавшее на ее лицо металлический отсвет. Туфли у нее были на высоких каблуках, платье в обтяжку, но все эти соблазнительные приманки предназначались для того, чтобы утвердить свое общественное положение, а отнюдь не для того, чтобы чаровать мужчин.
- Я просто думала, что вы должны знать, - сказала Лора. - Это не сплетни. Она переспала чуть ли не со всем поселком. И с парнем, что развозит молоко, и со стариком, который снимает показания с газовых счетчиков. А хорошенький мальчик со свежим личиком, который доставляет белье из прачечной, - так он из-за нее остался без работы. Грузовик часами простаивал у ее дома. Потом она стала покупать бакалею у Нэроби, и один из мальчиков-рассыльных имел из-за нее кучу неприятностей. Ее муж - довольно красивый мужчина; говорят, он мирится с этим ради детей. Он обожает детей. Но я, собственно, хотела вам сказать не об этом, а о том, что скоро мы от нее избавимся. Они заложили свой дом за двадцать восемь тысяч долларов с обязательством произвести ремонт, и Чарли Питерсон из здешнего банка недавно им сказал, что они должны поставить новую крышу, Локкартам это явно не по карману, так что Бампс Триггер возместит им ту сумму, которую они уплатили за дом, и придется им куда-нибудь уехать. Я думала, вам будет интересно это узнать.
- Спасибо, - сказала Мелиса. - Не хотите ли еще хереса?
- О нет, спасибо. Мне надо идти. Мы собираемся в гости к Уишингам. А вы?
- Да, мы тоже, - ответила Мелиса.
Лора надела короткий норковый жакет и вышла из дверей дома с той грацией, с той осторожностью, с той элегантной и ни с чем не сравнимой осанкой, какие присущи дамам, распростившимся с любовью.
Потом раздался звонок у черного хода. Кухарка гуляла с ребенком, так что Мелиса пошла открывать и впустила одного из рассыльных из бакалейного магазина мистера Нэроби. Интересно, подумала она, не его ли пыталась соблазнить миссис Локкарт. Это был стройный юноша, шатен с голубыми глазами, которые изливали ровный свет, как это свойственно глазам молодых, и были так непохожи на глаза стариков - эти угасшие фонари, вовсе не дающие света. Мелисе хотелось спросить его о миссис Локкарт, по это, разумеется, было невозможно. Она дала ему двадцать пять центов на чай, он вежливо поблагодарил, и она пошла наверх принять ванну и переодеться для танцевального вечера у Уишингов.
Уишинги давали эти танцевальные вечера раз в год. Как постоянно объясняла миссис Уишинг, они устраивала их каждый год до того, как в комнатах расстилались ковры. Играл ансамбль из трех человек, угощали прекрасным обедом с заливным лососем, с boeuf en daube [тушеное мясо (фр.)] и с темным душистым кларетом высшего сорта, был буфет со спиртными напитками. К началу одиннадцатого Мелисе стало скучно, и она хотела попросить Мозеса поехать домой, но тот был в другой комнате. Привлекательная и веселая, Мелиса редко скучала. Наблюдая за танцующими, она думала о бедной миссис Локкарт, которую это общество изгнало. С другой стороны, Мелиса знала, как легко и как ошибочно предполагать, что люди, являющие собою исключения из правила - пьяницы и развратники, - проникают благодаря своим порокам сквозь броню бессмертного общества. Знала ли миссис Локкарт о человечестве больше, чем она, Мелиса? Кто на самом деле обладает способностью такого проникновения? Священник, который видит, как трясутся руки у людей, тянущихся к чаше с вином во время причастия? Или доктор, перед которым люди предстают, сбросив одежду? Или психоаналитик, перед которым люди сбрасывают с себя упрямую гордыню и который сейчас танцует с тучной женщиной в красном платье? А чего стоит это проникновение? Кому какое дело, что та пьяная несчастная женщина в углу часто видит во сне, как ее преследует в роще толпа обнаженных лирических поэтов? Мелиса скучала, и ей казалось, что ее танцующие соседи тоже скучали. Одно дело одиночество, и она по себе знала, какую радость могли принести огни и веселое общество, но скука - это совсем иное. Почему в нашем самом процветающем и справедливом мире все кажутся такими скучающими и разочарованными?
Мелиса пошла в ванную. Дом у Уишингов был большой, она заблудилась и но ошибке попала в темную спальню. Как только она вошла, какая-то женщина, видимо кого-то ожидавшая, со страстным стоном кинулась ей в объятия. Затем, убедившись в своей ошибке, она сказала: "Простите, ради бога", и вышла из комнаты. Мелиса успела только разглядеть, что у нее были темные волосы и округлые формы. Мелиса немного постояла в темной комнате, безуспешно пытаясь как-то связать эту встречу с отдаленными звуками танцевальной музыки. Это могло означать лишь одно: две ее соседки, две домашние хозяйки влюбились друг в друга и договорились о свидании во время танцев у Уишингов. Но кто бы это мог быть? Ни на одну из соседок она не могла подумать. Наверное, кто-то нездешний, кто-то из порочного мира, лежащего за пределами Проксмайр-Мэнора. Мелиса вышла в освещенный коридор и нашла дорогу туда, куда направлялась с самого начала. Единственное, что ей оставалось, - это забыть о встрече. Не было этой встречи, и все тут.
Она попросила Бампса Триггера дать ей чего-нибудь выпить, и он принес стакан темного виски. Она испытывала глубокую тоску, томление по какому-то наполненному чувствами острову или полуострову, какой никогда ей и во сне не снился. Она словно кое-что знала об этом острове - он не был раем, но там было гораздо больше свободы и богатства чувств, и это преисполняло ее радостным возбуждением. Это было изумительное ощущение, что жизнь может быть значительно лучше, что действительность не ограничивается танцами у миссис Уишинг, что в мире но существует твердой границы между добром и злом, по им правит неограниченная власть ее желаний.