Свое первое убийство я помню в мельчайших подробностях. Такого рода воспоминания никогда не исчезают, их невозможно игнорировать или оставаться равнодушным. Оно возникло несколько минут назад и заполнило все мои мысли, прилипнув как банный лист.
Помню возвышающуюся надо мной мамину тень, наблюдающую, обучающую и направляющую меня. Мне тогда было всего девять лет. Помню тело мужчины — скорее даже парня, — лежащее передо мной, ей пришлось тогда помочь мне, потому что мне не хватало сил сдавить ему горло так, чтобы перекрыть доступ кислорода. Дело происходило в квартире, в конце дня. Помню его красное кресло и маленькую собачку, которую мы заперли на кухне, помню, что он готовил перед тем, как мы пришли, и вся квартира пропахла орегано. Еще помню, как спросила маму, можно ли воспользоваться ножами вместо рук, потому что мне не хватало сил, а она накричала на меня, естественно нет, ведь ножи можно использовать в качестве улик, а мы не имеем права оставлять за собой улик, ведь так? Улики — прокол дилетантов. Поэтому мы убили его голыми руками, точнее, я убила его, потому что, пускай маме пришлось помочь мне в самом конце, она скорее просто убедилась, что последняя капля жизни покинула его синие-синие глаза. В тот, мой самый первый раз, я не оставила письма, я просто убила человека и тихо покинула квартиру, разочарованная, не испытывая чувства завершенности. Тогда я еще не выбрала себе метки. И даже не думала оставлять за собой письма. Такие мысли пришли ко мне спустя несколько дней в порыве нездорового вдохновения.
Это был обычный вечер, похожий на сегодняшний. Только не было столь яркого красного закатного свечения. Странно вспоминать, как я себя корила. Смерть. Смерть была такой настоящей. Я плакала об этом парне. Господи, какой же дурочкой я тогда была.
— С возвращением, дорогая, — поприветствовала меня из кухни мама, когда я входила в черные двери четырехэтажного таун-хауса. Ее голубые глаза, которые я не унаследовала, сияли из-под длинных светлых ресниц; ее волосы, которым я завидовала, потому что мои волосы нельзя было уложить как ее, элегантно подпрыгнули. Ее подбородок словно вытесали из мрамора. Она вписывалась в этот дом, наш дом, выложенный белым кирпичом, украшенный серебряными цветочными горшками и черными ставнями — они прекрасно сочетались. Крутые. Шикарные. Роскошные.
— Привет, мам.
— Как погуляла?
— Я ходила за почтой, — ответила я. Она засмеялась и вернулась на кухню, поманив меня за собой. Я подошла к ней в искусно обставленное помещение. Тщательно продуманное и красивое, нейтральное и дорогое, как и весь дом, но прямо сейчас по кухне растекался пар, погружающий помещение в — ах, какая ирония — таинственную атмосферу. Мама колдовала над кастрюлей на плите, вся кухня пропахла едой. Приглушенно светил свет.
— И как? Есть интересные заказы? — спросила она, оглянувшись на меня спустя мгновение.
— Я пока не читала, — напоминаю я. Она это знала. Первое правило гласило: не существует таких понятий как «правильное» и «неправильное». Второе же взывало к осторожности. А читать письма около ячейки — совсем небезопасно.
— Ах, верно. — Она улыбнулась, словно впервые слышала, всем видом показывая демонстративное безразличие, так раздражающее меня. — Тогда отнеси их в свою комнату. Ужин почти готов.
Она помешала ложкой в кастрюле и отложила ее. Какое-то время ни одна из нас ничего не говорила. Я видела, как подергивалась ее левая рука. Знакомый жест — она тосковала по жестокой силе, спрятанной как можно глубже, отодвинутой подальше, потому что она больше не могла ей пользоваться. За ее равнодушием таилось нечто очень опасное.
— Хорошо. — Я сделала паузу. — Папа дома?
— Конечно нет, — сказала она, ни капли этим не расстроенная, или, по крайней мере, не показывала этого мне. Я пожала плечами. Ничего удивительного.
— Тогда я туда и обратно.
Я вышла из кухни и поднялась на три лестничных пролета, чтобы попасть к себе в комнату. Лестница крутая — обычно, если поднимаюсь по какой-то лестнице, я перепрыгиваю через ступеньки и иду быстрым шагом, но в собственном доме подобное нереально. Чтобы подняться, требуется время, и это не так просто, хотя, казалось бы, за семь лет можно бы и привыкнуть.
Так что я шла не торопясь, как всегда рассматривая фотографии на стенах. У нас прекрасная фото-коллекция — моя мама вообще любит коллекционирование. У нас уже есть коллекция китайского фарфора, коллекция старых пластинок, коллекция фотографий и еще куча всяких разнообразных подобных штуковин. Но больше всего мне нравятся фотографии. От них веет дороговизной, естественностью, а большинство из них еще и старинные. Фотография солнца над Нью-Йорком. Изображение треснувшего льда. Скрипач с закрытыми глазами, от которого так и веет упоением. Они вывешены аккуратным рядком вдоль лестницы, каждая в идеальной черной рамке с белой матовой подложкой. Они так и выделялись на контрасте со скучными песочными стенами.
Моя комната находилась в самой дальней от входной двери части дома.
Я сама не понимаю, почему выбрала ее, когда семь лет назад мы заезжали в этот дом; так часто подниматься по стольким ступенькам было сущей пыткой, но что сделано — то сделано, да и не хотелось мне менять комнату. Мама позволила мне сделать комнату такой, какой я сама хотела, и сейчас она была для меня просто идеальной, чтобы переезжать в другую.
Я вошла и прикрыла за собой дверь. Единственная комната в доме, не оформленная в коричневых, песочных, белых, серых или черных тонах. Она была декорирована в кремово-алых тонах, с дорогими шпалерами и своего рода античной элегантностью — тяжелые, плотные шторы, подушки из жатого бархата, подобного старой бумаге, кровать с возвышающимся балдахином и резьбой на столбиках, которая выглядела странно похожей на ирисы Моне, богато украшенными цветами в стеклянном подносе, стоящем на моем комоде. Ничего лишнего, здесь все стояло на своих местах.
— Твоя комната напоминает будуар женщины в возрасте, — как однажды сказала мне мама, вздыхая о несоответствии дизайна моей комнаты со всем оставшимся домом. Ну, с этим не поспоришь.
Где-то вдалеке залаяла собака.
Я опустила сумку с письмами около кровати и вынула из кармана латексные перчатки. Обернула их обрывками бумаги для принтера, смяла в комок и выбросила в мусорную корзину рядом со столом. Не хватало еще, чтобы чей-то любопытный нос начал интересоваться, что в моем мусоре забыли перчатки. К нам трижды в неделю приходили горничные, потому что Господь обделил маму способностями к уборке. Ей хватало хлопот с готовкой, на этом ее дела по дому заканчивались. Горничные помогали, а мама была признательна, что ей не приходилось ничего убирать, но, честно говоря, их присутствие меня нервировало. Конечно, я прятала невостребованные письма — я не выбросила ни единого послания; это было бы неосмотрительно. Как и другие вещи, они хранились в тайнике, в ящике с двойным дном, но все равно спокойствия это не внушало. Интересно, как отреагировали бы горничные, узнай они, что убирают в доме убийц...
Пританцовывая, я спустилась вниз и обнаружила маму сервирующей стол в столовой. Вилки, ножи и ложки заняли свое место поверх синих салфеток. Я взглянула на нее с любопытством.
— Мне показалось, ты говорила, что папы нет дома.
— А его и нет. Прости, забыла предупредить тебя — мы ждем гостя. Ты одета вполне сносно, так что не утруждайся переодеванием.
— Гостя? — спросила я, ухмыльнувшись. — Какого еще гостя?
Всякий раз, когда мама приглашала гостей, это было интересно. Иногда она незаметно бралась за дела своего мужа, приглашая людей под предлогом ужина, иногда важных шишек, с которыми выгодно водить дружбу, а иногда просто интересных, по ее мнению, личностей, к которым испытывала симпатию.
У нее был талант заводить друзей, и большую часть времени она его использовала. А при помощи заработков мужа-бизнесмена и ввиду его вечного отсутствия она ударилась в дела развлекательные и развлекающие. Бесконечные вечеринки, тщательно продуманные авантюры. Увеселительные поездки в Рим, Вену, даже в Нью-Йорк — при большом желании лететь через океан. Частенько по утрам она появлялась в прихожей с собранным чемоданом, готовая окунуться в новое неожиданное приключение. Папа об этом не знал или, по крайней мере, делал вид, и я прекрасно понимала почему — ей это было необходимо, чтобы не сойти с ума. Она изменилась и стала другой женщиной, иначе было никак. Я понимала. Она переехала, чтобы избежать неудобств после затишья, когда перестала убивать.
Она с головой ударилась во все возможные виды деятельности.
Но так было до тех пор, пока она не возвращалась домой. В момент, когда она заходила домой и мы оставались наедине, она как будто сдувалась. Улыбка исчезала, высокие каблуки снимались, а белый пиджак повисал на двери, стоило ей войти в двери места, где не было необходимости поддерживать маскарад в угоду окружающим. Дома, со мной. А до тех пор, пока я была рядом, она ощущала себя частью системы. Осознания, что я стала ее преемницей, хочется верить, для нее было достаточным — что через меня она ощущала вкус свободы. Дома она была спокойнее и счастливее, когда мы составляли друг другу компанию.
Все же иногда у меня появлялось ощущение, что ей этого мало, что в глубине души она кричит. Но чаще всего все было прекрасно, когда мы проводили время вместе, и спокойно.
Но, конечно же, гости — тоже неплохо. Они вносили разнообразие. Что-то новое. Пускай мы наслаждались нашей компанией, но даже мы периодически надоедали друг другу.
Наблюдая, как она сервировала стол, я размышляла, причем уже не впервые, о ее таланте, который мне не довелось унаследовать. А жаль. Она располагала к себе людей, внушала им доверие. Если бы она в свое время не стала убийцей, из нее вышел бы отличный политик. А при нынешнем положении — слишком много тайн она хранила, которые вполне могли раскопать.
— Молодого полицейского, очень талантливого, находящегося на хорошем счету в Скотленд-Ярде, — с улыбкой произнесла она. Еще больше сбитая с толку, я посмотрела на нее.
— Ты пригласила полицейского к нам домой?
— Что тебя так удивляет. Он приятный человек. Под его неофициальным руководством ведется дело «Идеального Убийцы».
У меня отвисла челюсть.
— И ты вот так просто пригласила его к нам?
— На днях я посещала одну коктейльную вечеринку — твой папа ведь не смог туда отправиться. Так что вместо него туда пошла я. А там был он. Мы разговорились, и я выяснила, что мы просто обязаны пригласить его на ужин.
— Уверена, что это хорошая мысль?
Она оторвала глаза от стола и многозначительно посмотрела на меня.
— Держи друзей близко, а врагов еще ближе, Кит.
О это клише.
Раздался звонок в дверь, звучащий подобно шарманке.
— А вот и он! — радостно воскликнула мама. — Я открою дверь, жди здесь. А вообще можешь начать выкладывать еду. Она в духовке, чтобы не остывала. Расслабься, Кит. Все будет хорошо.
Она упорхнула к двери, а я же тупо смотрела ей вслед. Я напряглась. «Расслабься». Легко ей говорить. Ее дни в качестве убийцы давно прошли, и на ее счету нет такого количества смертей или подобной славы.
Я услышала звук открывающейся двери и затем приглушенные голоса.
Ну вот, у меня дома охотник за моей головой.
Я тихо подошла к духовке и вытащила стейки и пюре, приготовленные мамой. Разложила бифштекс на все три тарелки, после чего выложила на каждую по порции пюре. Постепенно, методично. Я прислушивалась к голосам, доносящимся из прихожей, пытаясь разобрать их слова. Но у меня не выходило. Голоса становились громче, и я с еще большим усердием попыталась что-то разобрать, но мне снова не повезло. Я подошла к столу из красного дерева и криво расставила блюда на стол; мне было не до того, чтобы поправлять их. Я обернулась.