Он был молод. Моложе, чем я ожидала. Точнее, гораздо моложе. На вид не больше двадцати пяти или тридцати лет. Я вспомнила слова мамы, что он только неофициально руководил расследованием моего дела. Он выглядел как блюститель закона, весь, до самых корней. Во всем его олицетворении.
Довольно высокий, со светло-каштановыми волосами и ореховыми глазами, его взгляд был столь суровым и холодным, что, будь он немного моложе, я бы назвала его несколько злобным. Но он улыбался. А также, как ни странно, от него исходила некая надменность, как у профессоров или ученых. Но дело было даже не во взгляде, скорее в напряженной челюсти и в том, как он держал плечи. С удивительно степенной осанкой. Стройный и жилистый, но в его движениях читалась сила — было в нем что-то кошачье. Одет в серые брюки и белую рубашку с воротничком, словно он только со встречи и снял пиджак и галстук, а его большие пальцы цеплялись за карманы брюк.
Привлекательный. Как-то неожиданно.
Это не имеет значения, напомнила я себе. Он — враг.
Я почувствовала себя неуютно. Не страх, это точно, потому что он не мог меня подозревать, но мне безусловно стало очень неуютно. Как когда тебя обдувает слишком холодным или слишком горячим потоком воздуха. Он и моя мама остановились возле кухонного порога.
Я заставила себя радостно улыбаться, пытаясь выглядеть крайней дурочкой. Ведь никто не подозревает недалеких людей.
— Алекс, это моя дочь, — взволнованно произнесла мама, указывая на меня.
— Здравствуйте. Я — Кит, — прощебетала я, при этом глупо хихикнув в конце фразы. Он посмотрел на меня и снисходительно улыбнулся.
— Алекс. Рад знакомству, — сказал он.
— Я слышала, вы инспектор.
Мама прищурилась от удовольствия. Наверно, ей было весело наблюдать, как я вживаюсь в роль наивной глупышки.
— Пока лишь сержант, — опроверг он.
— Ох, но разве вы, ну... не руководите расследованием убийства? Точнее убийств, или как?
А теперь маму просто душил смех, она закусила нижнюю губу до боли, пытаясь сохранить серьезное выражение лица. Алекс опустил глаза к полу, а я воспользовалась возможностью и стрельнула в мать предостерегающим взглядом. Она беззвучно захихикала и кивнула, словно говоря «знаю, знаю». Но продолжила смеяться; ну а раз так, мне самой пришлось стараться сдержать улыбку. Пускай она не проронила ни звука, ее смех был очень заразительным.
— Дело «Идеального Убийцы»? — неуверенно спросил Алекс, поднимая глаза.
— Да, точно.
— Руковожу, но не официально.
Мама уже успокаивалась, делая глубокие вдохи, и приступила к собственной роли.
— Но ведь это вы стоите во главе парада? — Я пожалела об этом комментарии. Прозвучало слишком умно, особенно интонация.
— Ну... — сказал он и умолк. Он не хотел рассказывать ничего такого, что могло быть воспринято как из ряда вон выходящее. Я немного начала понимать, почему мама пригласила его. Узнать своего врага — хорошая идея.
— Прекрати смущать беднягу, — шутливо отругала меня мама и указала на небольшой стол в противоположной стороне от рабочей поверхности кухни, за которым мы всегда ели. Настоящая столовая была темной и душной — мы садились есть там лишь в особых случаях, когда это было необходимо. — Давайте сядем за стол? Прошу прощения, Алекс, выпить не предлагаю. У нас правило: не держать дома алкоголь.
— Не переживайте, — сказал он, махнув рукой. — Все равно я не пью.
— Садитесь во главе стола, папы ведь нет, — беспечно произнесла я. Он неловко кивнул и, обойдя рабочую поверхность кухни, присел за стол. Мы с мамой последовали за ним.
Присев, я еще разок хихикаю, на всякий случай. Мне действительно хочется, чтобы он поверил, что я идиотка. Кажется, ему немного неловко в моем обществе, наверно, это потому, что я вела себя как полная тупица, а люди обычно испытывают неловкость в обществе тех, кто менее умен, чем они сами. И это хорошо. С ним получилось еще проще, чем я рассчитывала.
— Как чудесно снова видеть вас, — промурлыкала мама.
— Спасибо за приглашение, — сказал он, взглянув на меня, словно жалея, что пришел. Он совершенно не знал, как себя вести, — столько неуверенности. Я одарила его улыбкой, пытаясь вселить в него уверенность, и он смущенно улыбнулся в ответ.
Бедняжка! Сидит за столом с двумя убийцами, одна из которых еще и подросток, демонстрирующий явное отсутствие интеллекта. Столько растерянности, что даже немного смешно. Он по-прежнему заставлял меня нервничать, но меня не покидала вся комичность ситуации. Он был не в своей тарелке, как рыбка, по глупости заплывшая слишком глубоко. А теперь, конечно же, назад дороги не было. Мы нашли его и захотели оставить себе.
В наступившем молчании я съела несколько кусочков стейка. Полицейский — как там его, Алекс? — куда-то устремил свой взгляд.
— У вас красивый дом, — сказал Алекс, обводя пространство вилкой. Мама захлопала ресницами и приложила пальцы к шее, словно перебирая невидимую нитку жемчуга.
— О, благодарю! — аристократически произнесла она. Я закатила глаза. Она заметила и вперила в меня взгляд.
На мгновение я опустила глаза в тарелку. Алекс сказал что-то еще, мама засмеялась, но я не слушала. А потом снова наступило затишье.
Через некоторое время я посмотрела на маму и встретилась с ней глазами. Алекс смотрел в свою тарелку; нас он не замечал. Мы обменялись долгим взглядом, и я легко улыбнулась. Это была та улыбка, которая означает, что двое делят некую тайну. Причем очень хорошую тайну.
Алекс ушел поздно. Было уже почти десять часов вечера, и в небе картинно горел полумесяц. Обычно я ложилась спать поздно — иногда сильно за полночь, — и мне нравилось коротать время за моими письмами, по крайней мере несколько часов я трачу на то, чтобы прочитать их, запомнить, пробуя слова на вкус, одними губами зачитывая их текст. Но мне завтра в школу, поэтому я не могу засиживаться до утра. Следует быть благоразумной. А благоразумие укорачивает мне время для писем. Сидя у себя в спальне в районе десяти, глядя на отъезжающую машину полицейского, я почувствовала вспышку раздражения, направленную четко в его задний бампер, исчезающий в темноте.
Я сажусь на постель со своей сумкой. Я не вываливаю письма, хоть мне и хочется. Мне хочется высыпать письма, чтобы они разлетелись по всему покрывалу, смотреть, как они упадут, куда им заблагорассудится. Хочется, чтобы они были повсюду, очень хочется увидеть, как же их много, увидеть, сколько людей жаждут моих знаний и моего характерного, невероятного инстинкта.
Но нет. Ведь их будет слишком трудно быстро спрятать, если кому-то вздумается без приглашения завалиться ко мне в комнату. Не то чтобы я кого-то ожидала, но всегда лучше быть готовым ко всему.
Я надела привычные латексные перчатки, туго обтягивающие мои ладони, чтобы не оставлять на письмах отпечатков. В последней купленной упаковке перчатки были на размер меньше, и меня это беспокоило, но не хотелось покупать перчатки чаще необходимого, дабы не вызывать никаких подозрений.
Папы все еще не было, а мама уже легла. Свет в доме горел только у меня. Верхнее окно дома светило в темноте пустой улицы. Я взяла первое письмо и открыла конверт. Внутри лежала вдумчиво написанная записка и семь сотен фунтов. Неплохая сумма. Я просмотрела письмо.
Дорогой Убийца,
Я ненавижу свою невесту, но она шантажирует меня, не давая уйти.
Пару месяцев назад я ехал на машине. И ладно, возможно, я переборщил с алкоголем и мне не стоило садиться за руль, но у меня и в мыслях не было ничего плохого. Я просто ехал домой. Но там был красный светофор, и я даже не понял, что делаю, так что проехал на него — но вдруг появился другой автомобиль, водитель вывернул руль, чтобы избежать столкновения со мной, и он разбился и кто-то умер.
Я же просто продолжил движение. Я не осознал, что произошло — дошло только, когда на следующий день услышал про это в новостях. Там сказали, что виновник остался неизвестным и полиция ищет свидетелей произошедшего. Но я не мог сообщить полиции о своей вине — просто не мог. На меня бы повесили уголовное преступление. А подобное разрушило бы мою жизнь.
Но меня грызли угрызения, так что я признался во всем своей невесте. Но потом наши отношения начали разваливаться, и я сказал ей, что хочу уйти. Она чокнутая. Реально сумасшедшая. Я не могу оставаться с ней. Но она сказала, что если я уйду от нее, она пойдет в полицию. Я могу попасть в тюрьму. Меня больше никто не наймет. И все, над чем я работал, пойдет псу под хвост.
Я не могу позволить своей девушке так разрушить мою жизнь.
Убей ее. Ее имя Лили Кенсингтон, а живет она в доме 28 на Ларк Плейс, в Челси. Домой она возвращается в девять.
Авторы писем, подобных этому, всегда отчаянно пытаются доказать мне свою точку зрения, убедить меня, что их просьба действительно стоит моего внимания. И они пользовались этим, не особо опасаясь. Когда письма обнаруживали, их содержимое не предавалось гласности, по правовому обоснованию, хотя общественности и сообщалось о существовании письма; а полиция не могла доказать, кто его написал — я об этом тщательно заботилась. Перед тем как оставлять письма, я удаляла с них отпечатки пальцев, брызгая спреем для приготовления пищи на маслянистой основе; ведь именно присутствие жирных частиц помогало снять отпечатки, поэтому нанесения масла на всю страницу целиком запутывало и препятствовало любым экспертизам, которые полиция могла бы проводить. Такое простое и умное решение.
Его много лет назад придумала моя мама, когда я рассказала ей, что хотела бы оставлять письма в качестве своей визитной карточки.
Я никогда не оставляла доказательств, что письма настоящие. Никаких отпечатков или ДНК заказчиков, ничего. Главное — осторожность. Стоит совершить всего одну ошибку — и ко мне перестанут обращаться, и где я тогда окажусь.
Благодаря моей дотошности, авторов не могли осудить, только подвергнуть допросу; в письмах они могли рассказать что угодно, не боясь судебного наказания, и они этим пользовались. Конечно, общественность их все равно заклеймит. У любого человека найдутся недоброжелатели, которые искренне желают ему смерти — обычно их один-два, не больше. Чаще всего те, кто знал покойного, могут назвать имя автора, даже не взглянув на письмо. Друзья авторов всегда подозревают их в найме убийцы, а иногда, как в нынешнем случае, есть вероятность, что полиция начнет подозревать их и в совершении других преступлений в дополнение к убийству. Хотя, конечно, ввиду вопроса достоверности писем, полиция может никуда и не дернуться со своими подозрениями. Но все это, в конце концов, лишь небольшая плата за исполнение желаний написавших.
На улице легкий ветерок шелестит листьями деревьев, высаженных вдоль тротуара.