Она глотнула из чашечки и поставила ее на стол.
— Кит. — Она потянулась через стол. — Таких, как мы, в мире нет. Мы — уникальны. И действуем мы в соответствии с нашей собственной моралью. Это же ты понимаешь?
— Да, — после минутного колебания ответила я.
— Тогда скажи. Объясни. Своими словами. Для чего ты убиваешь? Точнее... как ты раньше сама себе это объясняла?
Она испытующе посмотрела на меня в ожидании ответа.
— Ты же знаешь. Ведь это ты меня всему обучила, — напомнила я. Я делала ровно то, чему она меня учила.
— Я только подтолкнула. Остальное ты должна была сама для себя разъяснить. Сейчас же я хочу понять твои мотивы. И если окажется, что тобой ничего не движет, тогда мне многое станет ясно.
Устало посмотрела на нее. Я была не в состоянии заставить себя озаботиться ее словами.
— Я хочу спать, — прикрыв глаза, пробормотала я. Она схватила меня за запястье. Кожа у нее оказалась ледяной. Это меня отрезвило.
— Ради чего ты убиваешь?
— Я убиваю... потому что убийства — это ничто. Ведь в мире не существует ни плохого, ни хорошего. Только... субъективные мнения. Так же ты мне это объясняла?
Она откинулась на спинку.
— Именно.
— А что, я должна была еще как-то додумывать от себя? — огрызнулась я. — Типа мне попутно надо было придумывать ответы на неозвученные тобой тайные ребусы?
Она снова вздохнула:
— Убийство — это необычный метод самопознания. По-крайней мере, так было со мной. Да, кое-чего я тебе недоговаривала. Но это было не просто так. Некоторые вещи не вложишь в голову, до них надо додуматься самой. Ты бы не поняла, по крайней мере, на первых порах. Я дошла до этого сама. Думала, и ты сможешь. Но... видимо, ошиблась. Возможно, тебе было комфортнее, чем мне, жить по четко разложенным правилам. Возможно, до сих пор их тебе хватало.
— Я тебя не понимаю.
— Да, речь вышла немного бессвязной.
— Просто объясни, что ты хотела до меня донести.
— Ты действительно никак не оправдывала себе совершенные убийства?
— Исключительно как ты меня учила.
Начала фразу я сердито, но завершила едва слышно. У меня не осталось сил поддерживать злость. Как же я устала.
— Придерживаться морального нигилизма недостаточно.
Голос ее звенел от уверенности и решительности, каких я давно от нее не ощущала. В этот миг в ней снова что-то заискрилось. Но даже сквозь этот внезапный огонек было видно, насколько она устала.
— Наверное, — уклончиво ответила я.
Она глубоко вздохнула и двумя руками обхватила мои запястья.
— Кит, ты — высшая сила.
Наконец все мое внимание было обращено к ней.
— Что ты такое говоришь? — мягко поинтересовалась я.
— То, что тебе необходимо осознать. Я и раньше говорила тебе это. Тогда ты не услышала. Именно это в свое время поняла я, и надеялась, что осознаешь ты, но, видимо, я ошиблась. — Она смотрела на меня с жалостью, невероятной жалостью. Я не понимала.
— И что, черт возьми, это значит?
— Подумай, Кит.
— Я не понимаю, к чему ты ведешь.
Она коснулась моей щеки, и отчего-то я вспомнила такое же прикосновение Черри.
Я — чудовище. Это она пыталась донести?
Я еще больше съежилась и тихо заплакала в прижатую к груди чашку.
— Кит, выслушай меня. Попытайся понять.
— Я не...
— Ты — высшая сила, Кит. Я тоже была ею, когда убивала. Такие, как мы, нужны людям, Кит. Нужны.
— Не нужны никому убийцы.
— Еще как нужны. Точно так же, как полицейские или банкиры. Мы им нужны, хоть они могут и не до конца это понимать. Мир вокруг нас безумен. Он наполнен несправедливостью, насилием и безумием. Понимаешь?
На краю стола лежал пульт. Она ловко подхватила его и одним нажатием оживила экран телевизора.
В Швеции кто-то взорвал бомбу. Но со мной это никак не вязалось. Но для кого-то это было важнее жизни. Стоящий на фоне репортер жарко вещал что-то. Я не слышала слов. Звук был слишком тихим, чтобы что-то разобрать.
Смерти. Разрушения. Неужели она не понимает, что мне сейчас совершенно не хочется этого видеть?
Я отвернулась и устремила взгляд в стол. Но мама, обхватив меня за щеку, развернула обратно к экрану.
— Смотри, — приказала она.
— Не хочу.
— Смотри.
Я послушалась. Посмотрела на мелькающие картинки. Спасатели ищут выживших среди обломков. Взволнованные очевидцы. Кадр возвращается к тараторящему репортеру. Жуткое зрелище, жуткое и какое-то сюрреалистическое. Фейковое, словно смонтированное для развлечения психбольных. Только, к сожалению, такова была реальность.