— Было безумно. Но сейчас уже ничего. Наверное... Мне он не нравился. На самом деле, прозвучит ужасно, но не могу сказать, что меня так уж опечалила его кончина.
— Понимаю. Мне довелось заглянуть в расследование. И судя по тому, что я видел, этого парнишку — Майкла — не назовешь хорошим человеком.
— Это правда.
— Ты знала, что за последние шесть лет его трижды арестовывали за драку? — выдал Алекс. Я засмеялась.
— В его стиле.
— В школе он был таким же?
Я перевела на него взгляд и прищурилась.
— А ты точно только заглянул в его дело?
Смутившись, он пожал плечами и откинулся на спинку стула.
— Вообще-то, да. Особо развернуться мне не дали — дело-то не мое. К тому же, я и так завязан в деле Идеального Убийцы. Просто было любопытно. Потому и заглянул. Так уж вышло. Мысли сами тянутся к этому убийству в любую свободную минуту.
— Как-то странно думать о таком в свободную минутку, не находишь?
Он усмехнулся.
— Неужели ты подозреваешь Идеального Убийцу? — горячо выпалила я, пытаясь скрыть напряжение. Только не это. Он умен, умнее большинства следователей. Это-то мне в нем и нравилось. И раз уж у него возникли мысли, что убийство Майкла дело рук Идеального Убийцы, значит, он может выйти на меня. Вот этого не хотелось бы. Не тогда, когда я наконец осознала свое место в мире. Когда еще столько всего надо сделать.
— Вообще, не знаю. Все возможно.
— Но разве Идеальный Убийца не оставляет письма?
— Может, он потерял письмо. Или забыл. Не знаю. Не понимаю почему, но мне кажется, что это он. Интуиция что ли. Может, это и глупость, но все же.
— Как-то не верится, что Идеальный Убийца мог что-то забыть или потерять, — размышляла я тихо, но достаточно громко, чтобы он услышал. Лишь бы породить в нем сомнение, не вызывая подозрений.
— Если б мы только знали, где ему оставляют письма. — Он прикусил губу.
Ничего не ответив, я заглянула в меню. Сегодня мне не хотелось играть с ним в эту игру.
— Я буду салат, — сказала ему. — А ты?
Я принимала ванну в темной воде.
За окнами, прикрытыми белыми занавесками, было темно, даже луна не светила. Залезая в ванную, я не включала свет, в тот момент этого еще не требовалось. Сейчас же единственным источником света служил тонкий луч из-под двери, теряющийся в махровом коврике. Вытянув руку из воды, я даже форму ногтей не могла разглядеть.
Поэтому вода была темной.
Я выдохнула, напела мотив детской песенки, слов которой никак не могла вспомнить. Что-то про мышек. Как же там было... Я окунулась под воду, пытаясь припомнить. Через несколько минут мне удалось. Откинув голову, я пропела уже громче, со словами. «Три слепые мышки».
Три слепые мышки, три слепые мышки,
Смотрите, как они бегут, смотрите, как они бегут.
Они все бегут за женой фермера,
Которая отрезала им хвостики разделочным ножом...
Я замолчала, забыв остальные слова, и снова окунула голову в остывшую воду. Подушечки пальцев сморщились от тепла и влаги. Волосы облепили плечи подобно шелковому палантину. А ведь действительно они слишком отросли. Может, правда стоит их обрезать.
Я глубоко задумалась. Руки так и чесались совершить убийство.
Но со мной все еще была она. Неуверенность, помешавшая убить Черри Роуз. Да, я знала свое предназначение, но червячок сомнения все равно грыз. И прогрыз он глубоко, настолько, что невозможно было не замечать.
Надо выждать. Не хотелось бы, но надо. Придется. Если убить так скоро, я могу вновь утратить контроль над собой. И даже снова начать обдумывать самоубийство. На некоторое время надо дистанцироваться. Уйти на хиатус. Набраться ума и сообразительности. Я думала об этом несколько часов, что проторчала в ванной, и наконец пришла к выводу.
Я погрузилась под воду, открыла рот и начала выпускать пузырьки воздуха на поверхность.
Но как же не хотелось! Знала, что веду себя как ребенок, но все же. Я хотела немедленно показать всем свое место в этом мире. Хотела убивать и являть свою высшую власть. Впервые в своей жизни я хотела убивать по правильной причине.
Но нет. Нельзя вести себя так по-детски избаловано.
Я поднялась из ванной, вода водопадом потекла по моему телу. Ступила на мягкий коврик и завернулась в полотенце с монограммой. Взглянула на отражение в зеркале. Но увидела в нем только глаза; хранящие много тайн, пылающие и светящиеся, как два светлячка.
Я выжду время.
Вытащив пробку из ванной, я снова взглянула на себя в зеркало. И снова увидела посверкивающие огоньки.
Я смогу.
Шли недели. А я все выжидала.
Насколько я поняла, мама не имела ничего против моего решения, хотя я никогда не могла точно судить о ее мыслях. Мы не обсуждали убийства. И я не поднимала этой темы, и она. И перерыв, видимо, ее не сильно озаботил. По крайней мере, она ничего не высказывала. Меня это устраивало. Она могла думать как угодно. Мои убийства ее не касались. Больше не касались.
Я стала отстраняться от нее, и она знала меня достаточно хорошо, чтобы понимать это; мы меньше говорили, меньше проводили времени вместе, непринужденность и искренность между нами тоже стала пропадать. Что странно. Потому что я внезапно осознала, что больше в ней не нуждаюсь. Осознание грядущих планов было настолько полным и явным, что я приобрела уверенность пуще прежнего, которая подарила мне независимость и самостоятельность. Только вот мы с мамой совсем отдалились, и об этом я очень жалела.
Почему-то она стала больше сидеть дома. На неделю она уезжала в Рим с парижским биржевым маклером, но за последние месяцы этот отпуск был у нее единственным. Она реже посещала вечеринки, реже встречалась с мужчинами, реже смеялась.
Однажды я увидела, как она танцует. Вернулась домой пораньше и застала ее в гостиной; она меня не заметила. Я хотела что-то сказать, обозначить свое присутствие, но не стала — просто стояла возле двери и наблюдала за ней. Она была в белом платье, прикрывающем колени, а в лучах полуденного солнца казалась болезненно-бледной. Она поправляла подушки, напевая себе под нос мелодию, время от времени это были слова какой-то песни.
Возникало странное ощущение, словно каждое пропетое слово отнимало у нее силы.
Внезапно меня настигла мысль, что я перестала понимать ее.
Я пыталась стереть убийство Майкла из своей памяти. Незначительные заказы, вроде Лили Кенсингтон, легко забывались, а когда-нибудь, со временем, я забуду и о Майкле.
Бывало тяжело, особенно когда мама включала во время ужина телевизор, а там транслировались новости, заполненные разнообразными кровавыми сюжетами. Репортеры обожали подобные сцены. Убийства в Лондоне, беспорядки на Ближнем Востоке, кадры перестрелок, фотографии пропавших детей, которых спустя три месяца обнаружили обезглавленными. И каждый раз, когда вещали о насилии, внутри меня что-то росло. Это напоминало бурю эмоций, в которой доминировали две: раздражение на тех, кто посмел просто так убивать, и нетерпение в ожидании дня, когда я наконец возьму в собственные руки власть над жизнью и смертью. И с каждым днем вторая эмоция росла, становилась больше, крепче и необузданней.
Бывало, что я не могла спать по ночам, и тогда я просто смотрела в окно. Где-то вдали горели яркие огни города, но на нашей улице было раздражающе тихо. Ничего не менялось. Фонари все так же светили, собака в паре кварталов отсюда заходилась в лае, и время от времени проезжал тихо журчащий мотором автомобиль. Луна росла и убывала, иногда ее скрывали облака, иногда ее не было вообще, но вид из окна всегда оставался одинаковым.