Правило первое, напомнила себе. Не существует таких понятий как «правильное» и «неправильное».
Челси — 28 по Ларк Плейс. Девушка жила неподалеку. Это хорошо. Да и деньги хорошие. Отправитель оказался щедрым. Щедрые заказы получали наивысший приоритет. Я отложила письмо в одну сторону, чтобы позже еще раз изучить его, а деньги в другую кучку. К концу ночи я разбогатела на более чем двадцать тысяч фунтов наличными. Подобное случалось не слишком редко. Однажды я насчитала сорок шесть тысяч. У меня заработки выше, чем у многих взрослых. И если тратить осторожно, никто ничего не заметит.
Я медленно изучала письма, тщательно вчитываясь, взвешивая выполнимость и щедрость каждого запроса вместе с риском. Правда, если честно, риск не слишком влиял на мои решения. Возможно, следовало относиться к нему с большей дотошностью, но я никогда не обращала особого внимания на то, что «следовало» делать. Несколько авторов писем вполне расщедрились и несколько явно скупились. У меня не было расценок, но скупердяи как-то не вызывали симпатий. Десять писем, двадцать писем, двадцать пять писем, двадцать шесть.
Двадцать седьмое письмо откровенно потрясло меня.
И не потому, что я не привыкла к жестокости подростков. Я и раньше получала и выполняла заказы от подростков. И кроме того, я сама была подростком, причем широко известным своей жестокостью. Я была самым жестоким из всех них. Не это меня поразило. Мне пришлось дважды прочитать письмо, чтобы убедиться, что мне не показалось.
Нет, не показалось.
Меня потрясла близость ко мне. Я никогда не сталкивалась с заказами на людей, которых знала. Но это — это просто невероятно. Бессердечно. Интригующе.
Смогу ли я выйти сухой из воды?
Я не наслаждалась убийствами. Не воспринимала их как игру. Но я была уверена в своих способностях, и даже зная, что следует придерживаться второго правила — соблюдать осторожность — бывало, эго брало надо мной верх. Автор этого письма неосознанно бросал мне вызов.
Я усмехнулась.
Этот вызов я приму.
Глава 3
По утрам в Лондоне воздух ощущается иначе. В нем чувствуется привкус стали, довольно противный, но ведь это Лондон. Я бреду по окутанным тишиной улицам Челси и наслаждаюсь всполохами восходящего солнца. Мне нравится выходить пораньше. Утренние улицы умиротворяют меня, им даже удается подарить мне ощущение одиночества.
Такой как я трудно предаваться одиночеству. Иногда даже дома вокруг давят на меня. Я представляю живущих в них людей, еще спящих, или готовящих завтрак, или собирающихся на работу. Такой как я трудно предаваться одиночеству, если ты можешь представить, как внутри людей циркулирует кровь, а также что надо сделать, чтобы сломать их, когда они для тебя будто выставленные на полочке куклы.
Столь тонкое познание, что такое человек, не может быть запамятано. Поэтому я остро отмечаю каждого, а тех, кого не вижу, — представляю, так что чувство одиночества мне чуждо.
Школа Айви Хай была тихой, жестокой и красивой. В определенном смысле, мы с ней похожи.
Думая об этом, я осознала, что как-то странно, что раньше никогда не получала заказов от здешних учеников. У каждого имелись к кому-то какие-то глупые обиды. И никто никогда не мог поднять свой зад, чтобы отстоять свое достоинство у обидчиков. Большую часть времени люди просто обсуждали их, кипя, смехотворно переглядываясь через аудитории и обсуждая людей за их спинами с такой важностью, словно это дело международного значения. Но на этот раз — на этот раз кто-то отважился сделать шаг. Глоток свежего воздуха.
А вот обида была совершенно подростковой.
Одетая в аккуратную сине-белую школьную форму с юбкой, доходящей до колен, я вошла в ворота школы Айви Хай. В хорошем настроении.
Я взглянула на кучку подростков, бредущих вдоль высаженной дубами дорожки к огромным дверям школы. Они переговаривались, опирались головой на плечи друг друга и громко хохотали. Безжалостные маленькие ублюдки, все они, без исключений. Про себя я посмеивалась, находя это забавным. Передо мной возвышалась претенциозная школа из серого камня. Недавно возведенный кампус, еще и десяти лет не исполнилось, но его создавали так, чтобы оно напоминало столетия простоявшее здесь здание, с башенками и серым камнем, и даже не забыли каменную статую ангела, раскинувшего руки высоко над нашими головами, удостоив его места на самой высшей точке самого высокого сооружения школы. Наша школа никак не относилась к духовным училищам. Я даже не знаю, для чего надо было ставить эту статую, ну, кроме произведения еще большего эффекта на людей. Зеленые виноградные лозы тянулись вдоль стен, осторожно вплетаясь усиками между кирпичами. Однажды здание будет выглядеть древним и наполненным мудростью. Правда, сейчас все это казалось глуповатым и непродуманным.
Пока я шла по пустым белым коридорам, поднималась по лестнице и подходила к своему классу, мне удавалось избегать тех, кто мог бы захотеть поболтать со мной. Мне нравились люди, правда. Но в данный момент я сама себе не доверяла и могла заговорить с ними не как девочка-подросток, а как серийный убийца.
Еще утром, в комнате, я заставила себя улыбаться нормально, как подобает недалекой девушке, как подобает той версии Кит, с которой они были знакомы.
Усмехнувшись, я вошла в класс.
— Приветики, — сказала я. Десять или около того человек в классе равнодушно посмотрели на меня и сдержанно улыбнулись. Уже три года мы учились вместе, и так как в нашем потоке всего восемьдесят три человека — все друг друга знали. Даже ходила шутка или, по крайней мере, широко известный факт, что по утрам я была раздражающе жизнерадостной. И я считала своим долгом оправдывать их ожидания.
— Что, не будет счастливых ответов? — рассмеялась я, выходя в центр класса и присаживаясь рядом с Мэгги Бауэр. Темноволосая, румяная, явно изнуренная, она зевнула и опустила голову на парту. У нее была красная лента с бантом в подстриженных волосах, подпрыгивающих при каждом движении, и съехавший немного набок воротник форменной блузки, который так и хотелось поправить, отчего она выглядела неопрятно. Как-то нехорошо быть столь субъективной по отношению к ней, но всякий раз, глядя на Мэгги Бауэр, мне представлялось, что она закончит безумной кошатницей или станет одной из тех бабулек, помешанных на садах и садовых гномах, если не еще что похуже.
Всю прошедшую неделю она проболела, так что сегодня ее первый день в школе в этом учебном году. Я надеялась, что она сегодня придет.
Мне повезло, как всегда.
— Ой, да ладно, утро не такая уж и плохая штука. С возвращением в школу, кстати, — сказала я, локтем пихая ее в плечо. Она заворчала и отвернулась от меня, а потом тихонько засмеялась, давая понять, что это был больше шуточный жест, чем грубый, и я тоже засмеялась.
С Мэгги Бауэр у меня всегда были хорошие отношения, но я придерживалась правила никогда не заводить настоящих друзей; для такого у меня слишком много скелетов в шкафу. С ней было легко разговаривать, поскольку она мало говорила. Или, точнее, легко отдавать замечания.
— Ты сколько кофе успела выпить? — Майкл, высокий и бледный, проворчал мне со своего места в передних рядах. Я игриво помахала ему ручкой.
— Мне хватило, — сказала я. С ним мне не хотелось беседовать больше необходимого. От него меня бросало в дрожь, совсем немного. И это что-то да значило, учитывая то, кем я являлась.
Рядом со мной Мэгги зевнула, выпрямилась и достала из сумки смятый листок бумаги. Несколько секунд она пялилась на него. Я склонилась над ее плечом.
— Твое расписание? — спросила я, всматриваясь в лист. Она кивнула. — Какое-то хреновое расписание, — честно сказала я, поморщившись.
— Я рублю в математике, — туманно отозвалась она.
— Оно и видно. — Я поправила свою юбку. — Мне нравится, миленькая, — сказала я, указывая на красную бархатную ленточку, перетягивающую волосы Мэгги. Она не сразу поняла, о чем я говорю.
— О, да. Это традиция. Я всегда надеваю ленточку в первый день учебы. Ну, на самом деле сегодня не первый день учебы, но можно назвать его и так.
— Серьезно? — отозвалась я, пытаясь не показаться слишком недоверчивой. Что-то раньше я такого не замечала.
— Да.
— И с каких пор эта традиция.
Она помедлила, а потом пожала плечами.
— Не помню.
— Ладно, мы в любом случае рады тебя видеть, рады, что тебе лучше. — Я улыбнулась, протягивая руку и задумчиво касаясь мягкого кончика ленты; она никак не отреагировала. Ленточка была притягательно темно-красного цвета, почти что черного.
Мэгги неловко засмеялась.
— А ты разве не рада? — подтолкнула ее я, прекрасно зная, каким будем ответ. Нет, конечно. Нет, она не радовалась своему возвращению. Ни капельки. Я отпустила ленту и попутно отодвинулась от нее.
— Конечно рада, — смущенно ответила она.
В конце прошлого года между Мэгги и ее друзьями произошла размолвка. Деталей не знаю, но я слышала, что виновата в ней неким образом она — ее друзья пришли к выводу, что она слишком необщительная, или идиотка, или что-то такое. Не знаю, правда это или нет. В любом случае, к началу этого учебного года она осталась без друзей. Что, само собой, мне только на руку.
Прозвенел звонок, знаменующий начало уроков и окончание классной подготовки1. Я встала, потянулась и снова потрепала ее по спине, словно маленькую собачонку.
— Увидимся за обедом.
При виде ее благодарной улыбки я ощутила укол вины. Но не сильный. Недостаточный, чтобы заставить меня сомневаться в себе.