От удара она не умерла и не умрет, хотя проваляется без сознания некоторое время, ну и шрамы могут остаться от осколков. Не так уж просто кого-то убить. Самое трудное в процессе умерщвления человека — убить, как бы странно это ни звучало. Человеческие тела выносливы и они явно против того, чтобы их убивали. Когда очнется, ей будет плохо, может, обретет легкую амнезию — что меня как раз очень даже устраивает, а то вдруг еще вспомнит о таинственной сестрице Генри и приплюсует это к тому, кто вытолкнул Генри в окно. Однако она точно очнется.
Она лежала на полу. Я выпустила полку рядом и на секунду прониклась сожалением.
— Прости, — произнесла я.
Я бросила краткий взгляд на Лондон. Лондон, сверкающий в солнечном свете.
И мне стало так весело.
Потому что я почувствовала себя королевой. Королевой, осматривающей собственные владения. Владения, которые склонят голову моему величию и подстроятся под мой смертоносный ритм. Конечно, сами они этого пока не знают, но все еще впереди, и вот что важно...
И мне снова стало смешно. Но пора уходить.
Я прислонилась к стене возле двери, и вскоре начали прибывать сотрудники офисов, все ближе и ближе к месту преступления. Когда они безумной, трепещущей оравой столпились в офисе, источая всеобщее состояние паники, и никто даже не подумал глянуть в мою сторону, я проскользнула за дверь. Незаметная среди людей, самая важная фигура в эпицентре.
И покидала офис Генри уверенными шагами.
А дальше мне ничего не могло грозить.
Я вышла в коридор, прошла к лифту и спустилась в фойе. Дальше покинула здание через стеклянные двери и оказалась на улице, где уже собиралась полиция, но еще не оцепила место преступления. А люди так и продолжали заходить и выходить из здания подобно рою муравьев, большинство из которых даже не обратили внимания на случившееся.
Я торжествовала.
Я повыше натянула воротник и устремила взгляд в землю, чтобы никто точно не заметил моего лица. Подстроилась под поток людей. На меня не обращали внимания. Полицейские выпрыгивали из своих машин, отчаянно оглядываясь по сторонам и с ужасом осматривали труп Генри Моррисона с некоторого расстояния. У одного из них оказался мегафон, в который он начал кричать указания перепуганным гражданам, но взаправду его никто не слушал. Понявшие, что произошло, спешно обходили тротуар и убегали по своим делам. Им было страшно, они не хотели оказаться вовлеченными в разбирательства и старались скрыться из виду.
В толпе прибывших нарядов я постаралась выискать Алекса. Не смогла, но меня не отпускало чувство, что он здесь. Где-то неподалеку. Как всегда.
Сняв перчатки, выбросила их вместе с краденым телефоном в мусорный контейнер в тихом переулке не слишком далеко от дома. Правда, сперва убила телефон точным ударом о кирпичную стену. Экран разлетелся на тысячу осколков. Так, на всякий случай. Перчатки же я разорвала в клочья, словно их пожевала собака. Особенно постаралась я с кончиками пальцев, уничтожая любые возможные отпечатки, которые могли сохраниться на внутренней поверхности.
И вот там, в тени небольших домиков, прислонившись к мусорному контейнеру, я позволила себе наконец рассмеяться.
И, ох, как же я смеялась...
И ничего меня не волновало.
Глава 17
Я бродила по улицам вплоть до самого вечера. Без какой либо цели и лишних мыслей. Просто гуляла. Домой идти не хотелось, как и стоять на месте, поэтому я ходила по улочкам Лондона, позволяя городу захватить меня своим ритмом.
Бродила по солнечному Челси в черном стеганом пальто — сезон был прохладным — а когда солнце село, пересекла пугающую в темноте Темзу и через некоторое время оказалась в Баттерси-парк. Окружающие меня деревья, казалось, жили своей жизнью. Прогулялась по влажной траве, промочив ноги. Несколько людей четко отложились в моей памяти, хотя я видела множество силуэтов и теней — спешащего мужчину, смотрящего себе под ноги, и его надутого ребенка.
В какой-то момент я покинула парк и пошла вдоль набережной Темзы. Оставляя за спиной Лондон. Мой Лондон. Городские огни яркими бликами отражались от воды. Мне встречалось все больше людей, но я избегала их взглядов, а они моих.
Гуляла я так долго. По мостам, улицам, через мост Ватерлоо, через самое сердце Лондона, переполненное туристами, огнями и красотой. Гуляла, пока не заныли ноги и немного больше. Я устала, но домой идти не хотелось.
Каким-то образом ноги привели меня к самому неожиданному месту, к Уайтвейл-тауэр.
Здесь все еще работали полицейские, однако пожарные и спасатели уехали. Труп Генри тоже увезли, хотя несколько офицеров ходили вокруг места его падения. Полиция рыскала по зданию — это было видно через окна. Провал на месте выбитого на двадцать девятом этаже окна странно выделялся на фоне остальных, но вовсе не из-за того, что из него выбросили человека. Словно какая-то аномалия; но издалека, как и многое, это не пугало.
На мгновение, на чистом инстинкте, я задумалась, нет ли среди кучи полицейских в этом здании Алекса, и как по заказу наткнулась на него. Он стоял возле входа, но в сторонке от тихо переговаривающихся офицеров. Он кусал подушечку большого пальца и выглядел каким-то постаревшим. В руке, в пластиковом пакете, он держал письмо с приговором Генри Моррисона — я узнала его по сгибам. Растрепанные волосы волнами спадали на глаза. Ему бы не помешало постричься. Серый костюм, чем-то напоминающий по стилю Генри Моррисона, явно давно не бывал в химчистке, а на штанине еще и красовалось пятно.
Внутри меня что-то шевельнулось — сожаление, поняла я через мгновение, — не раскаяние, а сожаление, потому что это из-за меня он выглядел таким уставшим и побитым. Целиком и полностью из-за меня. Это сожаление граничило с отчаянной и эгоистичной молитвой какому-нибудь безымянному богу — пожалуйста, только бы он никогда не узнал, что это я, только бы не узнал; если он узнает, то возненавидит меня, а я не хочу, чтобы он меня ненавидел; пожалуйста, я не хочу этого больше всего на свете, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.
Его взгляд казался темным, глубоким и задумчивым. Он не замечал ничего перед собой.
Совершенно ничего.
Ох! Алекс даже не представлял, какие тени сгустились у него за спиной. Единственный источник света в поглощающей темноте. Алекс, всегда такой чистый и справедливый. Но он не замечал притаившихся теней, сколько бы ни пытался, и это было это главным недостатком.
Я стояла прямо за фонарным столбом, но свет на меня не падал.
На безумный момент я представила, как подхожу к нему. Просто перехожу улицу и встречаю его. Разговариваю. Привлекаю. Я была бы рада услышать его голос, постоять рядышком. Могла бы даже попытаться немного осветить его тени. Бедный Алекс, иногда мне так стыдно перед ним. Как бы мне хотелось помочь ему, поговорить, быть рядом...
Но, конечно же, делать этого было нельзя. Сколько сейчас времени? Полночь? Два часа ночи? Если я подойду, то у него возникнет множество вопросов, к примеру, почему я не дома, почему нахожусь здесь, а не где-то еще, и вопросы эти довольно опасные. Нет, подходить нельзя. Ночь была диким зверем этого города, и даже я не могла осмелиться потревожить его.
В кармане тихо завибрировал телефон. Отвернувшись от Алекса, чтобы он меня не заметил, если решит взглянуть в эту сторону, я, даже не глядя кто звонит, ответила на звонок.
— Алло.
— Где ты? — резкий голос матери донесся с того конца линии.
— Гуляю.
— Какого черта? Где ты? Четыре часа утра, Кит.
Четыре, серьезно? Вот это я погуляла.
— Мне хотелось пройтись.
— А теперь возвращайся домой.
— Зачем?
— Как это «зачем»? Я — твоя мать. Сейчас четыре утра. Что за глупый вопрос. Я понимаю твои чувства, правда, но ты не можешь ходить и тихо злорадствовать.
Я прислонилась к фонарному столбу, позволяя тому осветить мою спину.
— Я не хочу возвращаться домой.
Последовал вздох и минута молчания.
— Кит, прошу тебя, — попросила она, но как всегда это прозвучало на грани крика.
Она пыталась ухватиться за ускользающие соломинки контроля.
Развернувшись, я снова посмотрела на Алекса. Он не сдвинулся ни на дюйм. Стоял как статуя. Стоявшие неподалеку полицейские поглядывали на него, но он ни на что не обращал внимания.