Я думаю о Лондоне. Под землей всегда мрачно, но я четко представляю, что происходит сверху. Рождественские огни, украшенные гирляндами дома и окна, уличные фонари, огоньки в небе от самолетов и вертолетов. Город, объятый светом и радостью. Только не я. Да, я на свободе, могу спокойно бродить по городу, по набережной Темзы и мосту Ватерлоо. Но всего этого мало.
Я убила Мэгги Бауэр.
Но заслуживала ли она смерти?
Глава 23
Войдя домой, я понимаю, что мама меня ждала.
Однако ожидание она скрашивала действием. В коридоре стоят шесть чемоданов: два уже забиты, остальные наполняются. Мама мечется между кухней и гостиной, переносит и складывает посуду и прочие безделушки — вазы, книжки, кофейные кружки. Одета довольно необычно: джинсы, белая блузка, никакой обуви, зато в растянутом розовом халате. Да и светлые волосы явно не видели расчески.
Глаза покраснели, но слез уже нет. От нее так и веет железной решимостью. На меня она бросает лишь краткий взгляд.
— Повезло, что твой папа сегодня не дома. Хоть от чего-то легче. Твои вещи я собрала. Помоги с остальным.
— Что? – не догоняя, отзываюсь я. — Зачем?
Она замирает и смотрит на меня с недоумением.
— Мы уезжаем, — говорит она очевидное.
— Но зачем?
— Ты и сама прекрасно знаешь ответ. Кит, ты пересекла черту.
— Я...
— Ты убила Мэгги Бауэр. Не следовало тебя никуда отпускать, надо было давно вмешаться в твою охоту за ней. Тут уже глупость за мной. Господи, какой же провал. Сама не понимаю, почему не остановила тебя. И в итоге ты ее убила и поставила нашу спокойную жизнь на кон. Я же говорила тебе, что надо действовать осторожно, помнить о карточном домике, говорила же...
Удивительно, но перед лицом опасности и в условиях нервотрепки она выглядит живее и красивее, чем многие последние годы. Хотя, в каком-то смысле, ничего удивительно.
— Да, но Алекс...
— Алекс не волшебник. Он тебя не спасет. Не теперь. Ты оказалась в самом центре нескольких убийств. Это же всем очевидно! Кроме него. Идиот.
Она поднимается по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, а я вспоминаю, что поставила под удар не только свою свободу, но и ее. Подбегаю к подножию лестницы и перегибаюсь через перила.
— Нам не надо бежать. Алекс сможет защитить нас, сможет, ты слышишь?! Это он отпустил меня из участка, мам. Он помогает мне, — кричу я. В ответ же она смеется.
— Открой глаза и вспомни, что ты не ребенок, — отзывается она. — Ты не сможешь все время таиться. Однажды ты проколешься.
— Но расследование ведет он, и он верит в мою невиновность. Доказательств у них нет. Меня не могут арестовать, основываясь на совпадениях.
— Может, он и руководит, но следствие ведет не один. Реальной власти в его руках нет, особенно учитывая последние события. Настанет момент, когда он ничего не сможет противопоставить, — произносит она и сбегает по ступенькам с толстым фотоальбомом в руках. Я протягиваю руки помочь, когда она оступается на последней ступеньке, но она справляется сама.
— Сможет, мам. Он сможет. Как бы там ни было, но к нему прислушиваются. Он сможет переубедить всех.
Мама закидывает альбом в ближайший чемодан и крепко вцепляется в мои плечи.
— Поумерь пыл, — шипит она. — Здесь оставаться больше нельзя, как и нельзя быть уверенными в нашей безопасности.
Она застегивает чемоданы. Я же безвольно наблюдаю за этим, не сходя с места.
— Куда отправимся?
— Машина приедет минут через десять. На пароме доплывем до Франции — поезда в Рождество не едут туда. Дальше пока не знаю. На месте разберемся. Но здесь оставаться нельзя. Медлить тоже нельзя, Кит, — паром отплывает через два часа, а до порта Дувр добираться полтора. Ждать следующего слишком долго. Если не успеем, то нас могут поймать.
— А как же папа?
— А что папа? Скорее всего, он даже не заметит нашего отсутствия, — с горечью отзывается она.
Я все еще сомневаюсь.
Представляю, как он войдет в пустой дом, откроет дверь, поднимется по лестнице, зайдет в спальню и только спустя несколько часов осознает, что нас с мамой нет — и неизвестно еще сколько дней пройдет, пока он поймет, что мы не вернемся. Разочаровывающий финал. После которого воцаряется тишина, пронизанная чувством полного одиночества.
Мне его жаль. И это чувство мне как-то чуждо, учитывая, сколько я злилась на него в последние годы. А может и нет, раз уж у меня вообще возникла такая мысль. В конце концов, я же любила его, а бесило, что я не ощущала того же в ответ.
Когда я говорила с ним по телефону, казалось, что я не просто прощалась с ним. Это было нечто большее. Сейчас-то я понимаю, что так оно и было, глубоко внутри я осознавала, что именно к этому все и ведет. И больше мы не увидимся. Только если в качестве Идеального Убийцы, но не Кит Уорд — некогда любимой и единственной дочери.
Днем это было не просто "Пока", а "Прощай". "Всего тебе наилучшего", — подразумевала я. "Люблю тебя", — подразумевала я.
— Я не хочу уезжать, — жалуюсь маме. Она оборачивается и одаривает меня презрительным взглядом.
— Знаешь ли, мне тоже этого не хотелось. Но можешь сказать спасибо самой себе. Ты вышла из-под контроля, Кит. Не для тебя хранить такую тайну.
Слова бьют как настоящие удары. Постепенно ее презрение перерастает в жалость.
— Не стоило мне этого начинать, — бормочет она и возвращается к застегиванию переполненных чемоданов. — Поднимись и собери все, что тебе понадобится с собой. В левом чемодане еще осталось место. Не забудь взять письма. Их надо сжечь.
Всего на мгновение, но я пытаюсь зацепиться хоть за что-то. Впустую. Приходится развернуться и пойти наверх вдоль вывешенных рядком фотографий. В своей кремово-алой спальне я распахиваю шкафы и комоды, выбирая, что упаковать. Оказывается, мама уже собрала все, что лежало сверху. Вытаскиваю из потайного ящика письма и прячу в рюкзак, вместе с упаковкой латексных перчаток. Собираю косметические принадлежности в ванной и забытую мамой в гардеробе пару туфель. Оглядываюсь вокруг и понимаю, что ничего больше брать с собой не хочу.
Моя комната всегда была какой-то обезличенной. Да и каких-либо воспоминаний она не вызывала. Привычки собирать какие-то безделушки или билетики у меня также не имелось. Смысл?
В глубине души просыпается легкая грусть.
Внизу мама носится с вещами, собирает все и пытается распихать по чемоданам. Однако наверху ее беготни не слышно. Здесь так тихо. Я закрываю глаза и вдыхаю аромат этого места.
Затем разворачиваюсь и ухожу. Спокойно спускаюсь по лестнице; шаг за шагом, набатом отстукивающим в моих мыслях.
Внизу в нетерпении ждет мама, сжимая в руках коробок спичек. Она быстро забирает мои вещи, вынимает из рюкзака письма и вручает мне вместе со спичками.
— Клади вещички, бери письма и дуй на кухню. Их надо сжечь, — бросает она. — Живо. У нас мало времени.
Я медлю. Она прищуривается. Подпихивает меня в сторону кухни, а когда я спотыкаюсь, кричит "Живее!".
Я плетусь на кухню. Мамы уже нет рядом, она возвращается к сбору вещей, мои наверняка подверглись утрамбовке в первую очередь. Долю секунды не понимаю, что делать дальше, но, опомнившись, подхожу к шкафу.