- Гонца в избу сведи! Напой, накорми!
Антон ушел, а князь стал читать каракули боярина, своего друга.
"И слышь, немчину этому про твоего сына ведомо. С того и посылаю до тебя. А княгинюшке твоей от нас поклон зем..."
Князь не дочитал до конца послание и, выскочив из горницы, закричал не своим голосом:
- Эй! Кто есть!
На зов к нему подбежал отрок.
- Беги в избу! Вели Антону немчина сюда привести. Живо!
Давно никто не видал такого оживления в лице и в движениях князя. Он не мог сидеть и бегал по горнице. Заслышав шаги, он сам отпахнул дверь и, увидев Эхе, с порога закричал ему:
- Что знаешь про сына?
Эхе смутился и почесал правой рукой за ухом.
- О каком сыне?
- О моем, моем! - закричал нетерпеливо князь.
Эхе покачал головой.
- Про мальшик говорил. А мой не знайт, ваш сын, не ваш сын, - ответил он.
- Про какого мальчика? Ох, да говори же!
- Дозволяй мне пить! Горло сохло. Жарко.
Князь захлопал в ладоши.
- Меду ковш!
Мед появился тотчас. Эхе выпил с половину ковша и, вытерев рукавом усы, медленно начал свой рассказ.
Князь жадно его слушал, не прерывая до самого конца.
Эхе кончил и замолчал. Князь сидел, опустив голову, что-то соображая, и вдруг вскочил на ноги.
- Антон, зови слуг! - приказал он и, взяв Эхе за рукав, потащил его к крыльцу, куда Антон торопливо согнал дворню.
- Был рыжий скоморох с теми? - спросил князь у слуг.
- Был, князь-батюшка! Поводырем был, - ответило несколько голосов.
- А с ними щуплый такой, был?
- Был, был! И мальченка еще. Да много их, чтоб им пропасти не было! раздались снова голоса.
Лицо Теряева просветлело.
- Коней, Антон! - закричал князь. - И ты, немчин, со мной! Едем к твоему приятелю! Ну, живо!
И через десять минут они мчались по дороге в Москву.
Эхе и Антон не могли на своих конях поспеть за кровным аргамаком князя, и он скакал далеко впереди их; но когда они сделали роздых на полпути в съезжей избе, князь не гнушаясь посадил с собой за стол Эхе и Антона и снова стал расспрашивать немчина.
- Расскажи мне, какой он из себя?
И эхе опять описывал мальчика, описывал сарай, в котором нашел его, рассказывал о своих мытарствах с ним и, наконец, про доброго немца-цирюльника и его сестру.
- Не приметил ли ты складня на нем? Цепка из золота, кольчужками?
- Нет! - покачал головой немец. - Голая шея, ничего не было.
- Не он! - упавшим голосом сказал князь. - У того складень, наше благословение.
- Эх, князь! - вмешался Антон. - Да нешто вор этот, Федька, оставит у него золото?
- И то! - оживился князь. - Верно! Он, он, мой Михайло! Но уж этому, - лицо князя потемнело, и он стукнул кулаком по столу, - Федьке, вору и разбойнику, будет солоно! Завтра же его в разбойный приказ уведут и там... - Он не окончил, но Эхе, взглянув на него без слов понял, что ожидает содержателя рапаты, и вздрогнул.
Князь забылся: его увлек поток мыслей и чувств, и он продолжал говорить вслух:
- Но кому нужен был мой Михалка? Может, они просто крадут и ждут выкупа... Не слышал я про такие дела... Крадут для нищенства да для скоморошьего дела, так больше от посадских да торговых людей... Ну, да уж доберусь я до правды: огнем и водою, дыбой и плетью, всем, что в застенке есть! А пока, - вдруг очнувшись, резко сказал он, - поедим да соснем малость!
И, сразу оборвав речь, он подвинул к себе миску с вареной курицей и ендову с вином.
Была глубокая полночь, когда они вновь сели на коней и помчались в Москву. Они ехали молча. Князь, почти уверенный, что его сын найден, думал о том, кому понадобилось это страшное преступление, и и горел местью и ненавистью к неизвестному вору.
Антон, как верный слуга, зная опасности большого путешествия по большой дороге, на которой шалили и скоморохи, и беглые тягловые, и заблудыжный посадский, зорко осматривал в ночной полутьме и прислушивался к тишине; а Эхе, - видавший за свои походы и кровь, и резню, и разбой, и преступления, - с размягченным сердцем мечтал о минуте, когда он увидит прекрасную Каролину и скажешь ей... Нет, он ничего ей не скажет, а только посмотрит на нее нежно-нежно и вздохнет от полного сердца: вот так!
При этом Эхе вздыхал с такой силой, что Антон с изумлением взглядывал на него, придерживая на миг свою лошадь.
- Прямо в слободу веди, немчин! - отрывисто сказал Теряев, когда они въехали в московские ворота.
- Гут! - ответил Эхе, ударяя коленями лошадь.
Наступило уже утро, и Москва проснулась. Со скрипом тащились на базар телеги, нагруженные сеном, курами, рыбой, убоиной и всякими овощами; в рядах открывались лари; к убогой церкви плелся поп, стуча костылем по твердой земле, и во все стороны шли люди, торопясь купить, продать или поспеть в назначенное место.
Наши всадники пересекли весь город и со стороны Москвы-реки въехали в слободу.
- Узнаешь дом-то? - спросил князь.
Эхе только усмехнулся.