Диркер не удивился.
— По личному делу или по работе?
Он умел задавать вопросы.
Старый добрый Безумец Джек Диркер.
Этого человека нельзя было заболтать.
Он мог рассуждать о расчленении младенца с таким же непроницаемым лицом, как и о подравнивании собственных ногтей. Это точёное лицо никогда не отражало эмоции. Оно не ведало ни ненависти, ни злости, ни любви, ни радости.
Лишь глаза горели жизнью из-под этой маски.
Правда, когда Кейб в последний раз видел Диркера, на том была тёмно-синяя форма лейтенанта Армии Союза.
Кейб затянулся сигаретой.
— Знаешь, Безумец Джек… Кстати, люди ещё зовут тебя так?
— Нет. Похоже, меня так звали только повстанцы во время войны.
Он произнёс это абсолютно равнодушно.
Имена для него ничего не значили.
Вы могли назвать его мать шлюхой, но если бы он до этого не намеревался всадить в вас пулю, то и данная фраза не заставила бы его это сделать.
Но если он был не в настроении — берегитесь!
— Ты и вообразить не можешь, как часто я представлял нашу встречу! Как часто думал, что сделаю с тобой, когда мы вновь столкнёмся.
— Война закончилась, — произнёс Диркер. — Будь мужчиной и живи дальше. Юг недооценил волю и силу Севера. Из-за подобного высокомерия и проигрывают войны. Каждый поступал так, как считал нужным. Но теперь всё закончилось. Мы объединились. Мы едины уже столько лет. Мы должны смотреть в будущее и учиться на ошибках прошлого.
Кейб стиснул зубы.
— Ну, конечно, конечно… Я бы хотел забыть всю эту херню, но каждый раз, глядя в грёбаное зеркало, я вспоминаю, Диркер! Эти шрамы не дают мне забыть.
Кейб попытался остыть.
Диркер держал себя в руках. Как и всегда.
Кейб не даст этому человеку выиграть спор и превратить себя во вспыльчивого дурака с Юга.
Не в этот раз.
— Мы проиграли, Диркер. Когда терпишь поражение, не так-то просто забыть и простить. Начинаешь думать, что ты мог изменить. Это тяжело для мужчины.
Диркер приподнял бровь.
— Иногда для победителя это не менее тяжело. Размышляешь над тем, что совершил и над тем, что мог обращаться с врагами цивилизованнее, прощая им их грехи.
Твою ж мать.
Сейчас этот сукин сын вёл себя, как поэт, проповедник и политик в одном лице. Заставляя Кейба поверить, что в этой пустой груди бьётся сердце.
Но Кейб не верил.
— Пи Ридж. Помнишь? Я помню. Наши задницы порвали там на лоскуты. Ваши солдаты разбросали нас во все стороны. Я и мои парни… Мы даже не были уверены, куда угодили. Ни обуви. Ни еды. Ни оружия. Вы окружили нас, Диркер. Этот ублюдок сержант из твоего войска застрелил Малыша Вилли Гибсона! А потом ты исхлестал нас, оставшихся в живых, кнутом. И когда я попросил… попросил тебя остановиться, ты сделал вот это с моим лицом. Я потерял сознание, но ты продолжал стегать меня хлыстом…
Диркер сжал плотно губы, и рот стал напоминать разрез на маске.
— Твои парни… Да, я их помню. Как и помню то, что осталось от моих солдат. Их трупы были изуродованы, обезображены, Кейб. Это было отвратительно. Я должен был убить и тебя, и твоих бесхребетных ублюдочных южан. Но не убил.
Кейб вскочил на ноги.
— Ах ты, сукин сын! Чёртов грёбаный ублюдочный янки! Я говорил тебе тогда и повторю сейчас: мы не трогали тех солдат! Когда мы наткнулись на них, они уже были в таком виде: выпотрошенные кишки, разрубленные лица… Нам нужны были лишь их ружья и провиант! Мы голодали, во имя всего святого!
Диркер смотрел на представление Кейба и не верил ни единому слову.
— Мы можем обсуждать это до посинения, Кейб, но это ни к чему не приведёт. Я не верю тебе. И никогда не верил.
Шериф опёрся ладонями о столешницу.
— Итак, ты пришёл сюда, чтобы обсудить войну, или у тебя было на уме что-то ещё?
Кейб опустился в кресло, чувствуя манящую тяжесть кобуры.
Когда человек что-то решил, его уже не переубедить. Остаётся только принять, нравится вам это или нет.
— Ладно, Диркер, ладно. Я выслеживал одного парня. Следовал за ним от Невады, и, похоже, где-то здесь он залёг на дно. Я не знаю его имени, у меня есть лишь смутное описание этого животного. Но я знаю, что он совершил…
— Так ты охотник за головами?
— Надо же чем-то на жизнь зарабатывать.
— Я не осуждаю, просто констатирую факт. Продолжай.
Кейб понял, что ему гораздо легче говорить, когда он не видит Диркера, поэтому он уставился в стену и попытался притвориться, что у него до сих пор не стоит в ушах свист хлыста.
— Газеты окрестили этого парня «Душитель Города Грехов». Он переезжает из одного шахтёрского городка в другой, пытаясь затеряться в наплыве чужаков.
Диркер кивнул.
— Я слышал о нём.
— Не сомневаюсь. Этот сукин сын любит проституток, Диркер. Как ты бы сказал, у него к ним «особое отношение», — мрачно произнёс Кейб. — Он любит заводить их в укромные места и накидывать шарф на горло, слышал? Ему нравиться трахать их, пока они задыхаются. А затем он достаёт огромный нож — возможно, разделочный или для освежевания туш — и потрошит их, раскладывая внутренности вокруг тел.