Но мексиканцы хлынули вперед бурным, нескончаемым потоком, перерезая американскую линию фронта, и Кобб оставалось лишь крушить черепа врагов прикладом винтовки, резать их ножами и рубить тесаком, не останавливаясь ни на минуту.
Теперь мексиканцы атаковали не только спереди, но и сзади, и с флангов.
Это был настоящий ад.
Люди падали и извивались в грязи.
Лошади сбрасывали всадников и топтали своими копытами, обезумев от ужаса, ран, ударов, стрельбы и криков.
Разрывались снаряды; свистели, как бешеные шершни, ружейные пули; слепящими вихрями поднимались дым и пыль.
Грохотали мушкеты, и им вторили огромные пушки.
Фургоны и грузы на них были разбиты в щепки; повсюду в крови и обломках лежали убитые и раненые.
А к склону подходили всё новые и новые мексиканские войска.
Кобб, переполненный теперь настоящим, неистовым голодом, ворвался в их ряды, убивая людей из пистолетов и мушкетов. Он разрубил топором голову одного копейщика, перерезал горло другому, выхватил копьё и сбросил с коня мексиканского офицера.
Он проткнул остриём грудь мужчины и пригвоздил его к земле.
Убив ещё двоих или троих, он вскочил на коня убитого мексиканца — прекрасного белого жеребца — и бросился в атаку, рубя и режа, стреляя и пронзая. Но когда залп картечи перебил животному ноги, Кобб вновь оказался на своих двоих.
Сверху открывалась жуткая картина: пропасть, заполненная дымом и огнём, кишела людьми и лошадьми без всадников. Это была истинная бойня, и в суматохе трудно было сказать, кто выигрывал, а кто проигрывал.
Но Коббу было на это плевать.
Он продолжал сражаться, убивая всё больше врагов, перерезая сухожилья коням и разрывая линию наступления мексиканцев, как огненный клинок.
Битва продолжалась ещё долгое время, но, в конце концов, мексиканцы отступили.
Мертвецы грудами лежали на земле, пропитанной багровой кровью.
Кавалерия мексиканцев оказалась под постоянным огнём, и главнокомандующий принял решение отступить, но даже эта заминка стоила им десятков и сотен жизней.
Когда сражение закончилось, поле битвы превратилось в кладбище.
В бойню.
Везде, насколько хватало глаз, валялись тела, конечности, разорванные пушечными ядрами лошади и закинутые взрывной волной на деревья люди. Это напоминало картину Брейгеля Старшего «Триумф смерти» — дым, пламя, трупы и разрушенные повозки.
Изрытая земля.
Лужи крови.
Тысячи мух, взлетающих с трупов и тех раненых, кто не мог пошевелиться.
Люди молили о помощи, о воде, ещё хоть об унции жизни, чтобы они смогли убить больше мексиканцев во имя своих матерей и возлюбленных.
Когда Кобб шёл через бойню, и его оленьи шкуры были мокрыми от крови и обожжёнными пылающей шрапнелью, он видел, как живые люди выбираются из-под трупов. С дикими, залитыми кровью глазами они размахивали пустыми мушкетами и ножами. Они кололи штыками мёртвых и тех, кто простил о смерти.
Потрясённые кровавой битвой офицеры шатались по полю боя, всхлипывая, проклиная этот мир и выкрикивая приказы мертвецам. Они требовали, чтобы трупы поднялись и бросились в погоню за врагом, в то время как солдаты бродили среди мертвецов в поисках павших товарищей.
Кобб и его покрытые кровью, крещённые огнём добровольцы двинулись по горящему полю из трупов, выныривая из клубов дыма и добивая мексиканцев. Они снимали скальпы, срезали посмертные маски, отрезали уши, руки и пальцы. Они хохотали, как безумные, устраивая мексиканские трупы в непристойных позах.
А Кобб подталкивал их к новым, всё более извращённым зверствам, в то время как родимое пятно на его спине пылало и пульсировало.
Что-то внутри него было очень, очень довольно увиденным.
Война — это ад.
И для Кобба она напоминала возвращение домой.
* * *
Пламя.
Дым.
Жар.
Крики.
Горело здание школы.
Голоса внутри кричали на испанском, ублюдочном английском, индийском… Они умоляли, просили пощадить их, отпустить во имя Иисуса Христа.
И Кобб собирался их отпустить… прямиком к создателю.
Кобб смотрел на огонь, питался им, чувствовал, как он горит внутри него. Его кровь была кислотой, которая пузырилась и кипела. Его сердце раскалённым докрасна поршнем стучало и грохотало, выбрасывая искры и маслянистый пар. Родимое пятно на его спине напоминало выжженное на плоти клеймо.
Добровольцы окружили здание школы, держа мушкеты наготове.
— Если любой из этих чилийских ублюдков попытается выскользнуть, — процедил Кобб, — стреляйте.
Здесь, в небольшом городке под названием Дель Барра, Кобб и его люди выследили местный партизанский отряд. Здесь они жили, здесь их лечили и оперировали.
Это был даже скорее не городок, а деревня: несколько продуваемых ветрами и выбеленных солнцем лачуг, старая испанская церквушка и школа.
В подвале церкви добровольцы обнаружили винтовки и боеприпасы, оружие и форму, снятую с убитых американцев. На большей части одежды до сих пор виднелись пятна крови.
Священник попытался отказаться показать им подвал.
И Кобб перерезал ему глотку.
А потом они подпалили здание школы; оно горело в этой жаркой, засушливой степи, а солнце таяло, как монета из желтого воска в безоблачном небе над головой.