Морошкин недоверчиво достал из кармана свернутый вчетверо лист бумаги:
- Есть предложения? Мне после сегодняшнего ничего не хочется.
- Не, ну есть же такие родители! Хуже зверей! Их надо в клетках держать, - прокомментировал своё состояние Бганба.
Перепёлкин угрюмо и молча крутил в руках ключи, Ольга и Светлана вполголоса обсуждали, что можно принести девочкам в «Дом ребёнка», Денис выжидательно слушал Запрудина и Морошкина. Он и вставил нужный оборот в их разговор.
- Вот и надо зажиревшим встрясочку сделать. Их-то детки в Европах и Америках образование получают...
Морошкин после этих слов словно получил заряд вдохновения.
- Ну, чего ты там, Валик, намышковал?
- Если сюда - в раздевалки, сюда - в холл и сюда - под лестницы поставить дымовые шашки, то останется только один путь эвакуации - на улицу, по центральной лестнице.
- В купальниках или вообще неглиже, - продолжил его мысль Алексей. - Но где взять дымовые шашки? Обычными дымовушками тут никого не проведёшь.
- У меня же папа в МЧС, - напомнил Запрудин, - дело за малым, съездить на дачу, там в подвале штук шесть или восемь, не помню... Завтра мне как раз поливать, сегодня-то дождь был. Кто-нибудь может поехать со мной и помочь?
- А тебя опять по этим шашкам не вычислят? - спросил Бганба.
- Нет, - уверенно ответил Валик. - Они уже лет... не помню сколько там лежат. Отец и сам про них забыл. А я недавно прибирался в подвале и нашёл.
- Смотри, батю не подставь, - предупредил Перепёлкин.
- Ребята, а может, вообще не стоит? Это уже уголовка. Пожарные приедут, тут уж точно на теракт тянет, - засомневалась Ольга.
- М-да... Плюс организованная преступность, - окинула взглядом команду Света. - Детям помогать сложнее, там возиться надо, а тут напакостил - и в кусты.
- Кто в кусты?! - завёлся Морошкин. - Может, нам демонстрацию несогласия с существующим строем провести? Вся власть Советам?! Чихня! Мы не убиваем, мы не насилуем, мы не сживаем со свету, как они делают это с нами, мы поднимаем на смех! И надо, чтобы не только пожарные, которые и сами туда приедут, но и телевидение организовать. Эти тоже любят у кого-нибудь в белье порыться. Думаете, они об этих детях помнят? О Феде, которого участковый на помойке нашёл?! О Саше?! О Наташе?!
- Па-аслушайте, - вытянул по-абхазски звук «а» Гена, - девушки пусть с нами не ходят, не женское это дело - война. Я точно вам говорю...
- А никому идти и не надо, вообще никому! Валик мне шашки организует, я сам всё сделаю. - Алексей с вызовом окинул взглядом нею команду. - Я войну объявил и капитулировать не собираюсь. Кому не нравится, могут сдать кеды и быть паиньками!
С минуту в беседке висела неопределённая тишина. По Морошкину было видно, что он вот-вот уйдёт.
- Да ладно, Лёх, - начал спасать положение Перепёлкин, - чё завёлся-то? Мы ж не дезертиры. Просто у меня сегодня на душе так хреново, что даже слов никаких нет. Знаешь, у меня, - он подчеркнул это интонацией и повторил, - у меня такое чувство, что это я у этих детей украл что-то. Что это я сам их в «Дом ребёнка» сдал! Что это из-за меня Наташа слепая!
У Ольги при этом на глаза навернулись слёзы.
- И у меня так же, - признался Бганба.
- Та же тема, - согласился Денис Иванов.
- А мне их домой забрать захотелось. Всех. Думал, только у меня так, - сказал Валик.
- Наташа меня взяла за руку и не отпускала... Долго... Я всё боялась, что она меня мамой или сестрой назовёт, - голос Ольги плыл и ломался. - Почему так? Почему такое вообще может быть?
- Знал Смоляков, куда нам экскурсию устроить, - признал Морошкин.
- А я сегодня, как дура, у нянечки, тёти Риммы, спрашиваю, когда бельё развешивали: почему Бог такое разрешает? В чём эти дети перед Ним виноваты? - заговорила Света. - А она как зыркнет на меня, маленькая такая, снизу вверх, и говорит: «А что, Бог их сюда отправил? Бог их на улицу выбросил? Восемьсот тысяч детей по России только Бог оставил, а не мамаши-безбожницы? После войны такого не было! Раз мы здесь, значит, Бог-то их и не оставил». А я такая стою, перевариваю: восемьсот тысяч! Представляете! Целый город сирот!
Дальше начали делиться впечатлениями наперебой:
- А я думал, что все дети в таких домах в одинаковой одежде, как в инкубаторе, а они в разной.
- Точно, но, заметили, от одежды почему-то пахнет пригорелой кашей?..
- А не домом...
- Откуда там взяться домашним запахам?
- Слушайте, а Галина Васильевна с ними веселится, а глаза у неё всегда грустные.
- А вот у Саши глаза такие чистые и пронзительные...
- А у Федьки - озорные...
- Точно, он конкретный заводила!
- Аня просила мороженого; интересно, им можно принести?
- На фиг, я вообще больше об этом говорить не могу, у меня сердце разорвётся!..
Точку поставил Морошкин, который всё это время молчал, глядя в заплёванный, замусоренный пол беседки.
- А мама всё думала, куда Нинины обноски отдать. Надо завтра унести.
Они ещё долго сидели, но говорить ни о чём привычном, а, по сути, неважном не могли. Куда-то отступили, стёрлись лица шоу-звёзд, актёров, компьютерные игры, мобильные телефоны, марки иностранных автомобилей, достижения спортсменов и даже книги, о которых рассказывал Алексей. Да и сам разнеженный, наполненный ожиданиями и приятным, кажущимся нескончаемым бездельем июль вдруг поменялся. В пряных цветочных запахах появилась заметная горчинка, а Валик, который мечтал о многочисленных звёздных мирах, запрокинув голову, вдруг заметил, что в этот вечер стало их больше, но выглядели они холоднее и отстранённее. И не верилось, как раньше, что там может быть какая-то удивительная другая жизнь.
* * *
На следующий день Морошкин и Валик поехали с утра за дымовыми шашками, а заодно полить запрудинский урожай. Денис Иванов тоже не пришёл, он позвонил Вадику на мобильный и сообщил, что мать запрягла его в обязательном порядке помогать ей на рынке. Этого он стеснялся и не любил больше всего. Именно поэтому он предпочитал ходить в соседний двор, в своём ему казалось, что на него все смотрят с укором: мать торговала на рынке дешёвым бельем.
Когда отца сократили из разваливающегося НИИ, семья оказалась перед выбором в буквальном смысле: либо жить торговлей, либо пойти попрошайничать. Мать тогда ещё работала в Доме культуры, но даже её смешную зарплату задерживали. Пометавшись, помыкавшись, отец пошёл с поклоном к бывшему парторгу своего НИИ, который каким-то невероятным образом смог на незадействованных в связи с отсутствием финансирования лабораторных площадях открыть рынок. Парторг, зная Иванова как добросовестного, исполнительного работника, поднимавшего на собраниях руку, когда это было нужно, пошёл ему навстречу. Выделил место на рынке, дал канал на поставщиков белья и обложил невысокой данью сверх налогов, объясняя это тем, что и он платит вышестоящим покровителям. Читай, бандитам и номенклатуре. И самое удивительное, не сразу, но у отца стало получаться. Сначала он нанимал продавцов, но когда понял, что те его, каждый по-своему, обсчитывают, заставил мать уволиться и самой встать в торговые ряды. При распределении прибыли он первым делом платил парторгу, потом - государственные налоги, а оставшуюся часть делил на две: проживание и расширение бизнеса. Первое время отец на широкую ногу выпивал с партнёрами и соседями по рынку, но потом понял, что так деньги летят в трубу, точнее, в бутылку, а похмелье мешает нужному рабочему состоянию следующего дня. Поэтому он без каких-либо напоминаний со стороны резко завязал с алкоголем, позволяя себе рюмку-другую только по календарным, а не придуманным алкоголиками праздникам. Постепенно в доме стала появляться престижная бытовая техника, сделали ремонт, купили машину, потом вторую, начали ездить отдыхать за границу... Но что-то стало происходить с родителями.
В последнее время их разговоры были так или иначе связаны с деньгами, да счет им вёлся даже в приторных мелочах. Считали так, будто сами по ночам шили эти трусы и лифчики, и если на первом этапе накопления холодильник ломился от продуктов и деликатесов, то на следующем он выглядел изнутри весьма аскетически. Родителей будто подменили, они никогда не подавали нищим, словно ещё недавно сами не могли оказаться с ними в одном ряду. Дениса коробило, когда они решали, что подарить родственникам на праздник или на день рождения, чтобы это не выглядело бедно, но и стоило недорого. Не то чтобы они отказывали в чём-то Денису, но уж слишком часто напоминали, ради кого они корячатся с коробками белья, хотя корячился с ними именно Денис. Так экономили на услугах грузчиков. Вот и сегодня ему предстояло таскать эти злополучные коробки «ради своего счастливого будущего». Счастливое будущее, выходит, зависело не от способностей Дениса, а от трусов, маек, лифчиков, носков и всяких там бретелек. Родителей Денис уважать не перестал, но стесняться начал. Они сами не заметили, как в них сломалось что-то, что отделяет нормального человека от сребролюба и крохобора. И он понимал, что вкалывают они действительно на него, и честно не мог определить, что лучше: бедствовать, как раньше, или слушать постоянную подбивку и расчёты на кухне по вечерам, как нынче.
К полудню Денис закончил свою часть работы и предполагал отпроситься у мамы, чтобы присоединиться к друзьям. Надо было только найти повод выпросить побольше карманных денег. Ему хотелось что-нибудь принести малышам. Он уже вошёл в павильон, обдумывая, чем разжалобить мать, как увидел воспитательницу Галину Васильевну. Оставаясь незамеченным, он предпочёл выйти в коридор, чтобы не смущать женщину при выборе интимного товара. В этот момент он порадовался за свою мать, которая умело предлагала нужное, кратко и чётко давая характеристику товару. В этот момент его посетила нужная мысль. Деньги отступили на второй план. Он воззрился на ту часть прилавка, которая была заполнена детским бельём.
Когда Галина Васильевна ушла, Денис начал разговор с матерью.
- Мам, ты детей любишь?
- Господи! Что за вопрос, сынок! А вы с Таней нам зачем были бы? Я что - обидела тебя чем?