Неделю спустя доктора пришли к выводу, что Лиам Соренс уже достаточно окреп для допроса.
Бриджес знал, что ему необязательно нести в допросную папку, содержащую фотографии, кадры из видеозаписей и прочие документы, указывающие на его, Соренса вину — в конце концов, он сам во всем признался, напав на детектива. И все же папка легла на стол перед Бриджесом, а сам он сел напротив убийцы и впился в него внимательным взглядом.
Арестантскую форму на Соренса пока не надели. На нем была просторная синяя футболка и черные брюки, одну руку приковали к железному обручу в столе, а вторую он вытянул вперед и постукивал пальцами. Его побрили и позволили умыться. Он был симпатичным человеком, ничем не примечательным… не считая глаз. В его серых глазах поблескивал лед.
— Кажется, в прошлый раз мы с вами не очень удачно поговорили. — заметил Бриджес.
— Как ваша рука, детектив?
— Уже лучше, спасибо. К счастью, кости целы, лишь мышцы слегка потрепаны. А как ваше ранение?
— Побаливает пока. Особенно ночами. Но мне это особо не мешает, знаете ли. Я всегда сплю, как младенец.
"Я убиваю людей и спокойно сплю по ночам. — явно имел в виду он. — А как насчет вас, детектив? Вы хорошо спите?"
Бриджес бросил короткий взгляд на зеркало, которое, как он знал, таковым не являлось. С той стороны стоял лейтенант, наблюдал и ловил каждое слово.
"Боится, что я сорвусь и прикончу его прямо тут. — подумал Бриджес. — Но я никогда этого не сделаю. Это было бы слишком… просто."
— Помнится, я задал вам вопрос. — напомнил Бриджес. — Уж теперь-то вы готовы на него ответить? Под рукой нет еще одного стакана. А если вам его и принесут, не сомневайтесь, он будет пластиковый.
— Я бы выпустил вам кишки и пластиковым стаканом. — с улыбкой сказал Соренс. — Однако… Однако я не люблю выпускать кишки. Я не люблю раны и кровь. Они выглядят ужасно неэстетично.
— Другое дело — Сара. Она выглядела эстетично, не так ли?
— О да. Она была совершенством. Вы спрашиваете, рассказал ли я дочери о том, как совершил убийство? Нет, не рассказал. Я всю жизнь ищу того, кто понял бы меня. Того, кто не стал бы осуждать, кто разделил бы мою страсть.
— Не нашли?
— Нет. И вы тоже не поймете меня. Никто не поймет. Смертные никогда не понимают божественного замысла.
— Божественного? — удивился Бриджес. — Так вот кем вы себя ощущаете? Богом? Вершителем судеб?
— В древнегреческой мифологии говорится о трех мойрах, богинях судьбы. Первая, Клото, прядет нить жизни. Вторая, Лахесис, определяет судьбу. Третья, Атропос, перерезает нить. Последняя меня всегда особенно вдохновляла. Какая разница, как извернется эта нить, если в конце ее ждут безжалостные лезвия ножниц?
— И вы решили взять эти ножницы в свои руки?
— Вы никогда не поймете. — фыркнул Соренс. — Мне порой кажется, что и я сам себя не понимаю. Иногда я начинаю сомневаться: правильно ли я делаю? Не монстр ли я в человеческом облике? Но потом я вновь чувствую в руках эту нить. И нет ничего более прекрасного, чем оборвать ее.
Бриджес выложил перед ним фотографию мертвой Сары Эллисон, лежащей в наполненной водой ванне.
— Вы выбрали утопление, потому что утопленник не имеет видимых повреждений? Потому что поначалу он и не похож на мертвеца, верно?
— И да, и нет. Нарушения внешних тканей, тем более такие, что могут привести к смерти, бросаются в глаза. Я не могу сосредоточиться на красоте неподвижного шедевра, когда вижу кровь и раны. Это словно грубая недоделка на безупречной, в остальном, скульптуре.
— Вы некрофил? Мертвые тела вызывают у вас сексуальное возбуждение?
— Нет. Это осквернение и преступление. Мерзкая, глупая, уродливая старуха-жизнь не должна вмешиваться во владения юной и прекрасной смерти. Тем более таким грубым, непристойным образом.
Он говорил об этом с отвращением. "По крайней мере, — подумал Бриджес. — он действительно верит в то, о чем говорит. Не пытается всего лишь шокировать или смутить меня."
— А зачем вы следили за ней? — спросил детектив, решив вернуться к более приземленным и понятным вещам. — Это что, тоже своего рода ритуал?
— О да… — Соренс улыбнулся, обнажив белые, ровные зубы. — Мне это нравится. Я изучаю их… Я всегда так делаю. Помните, я привел сравнение с мойрами? Мне всегда интересно, как движется нить, которую направила ко мне Лахесис. Мне хочется знать, как они живут, чем увлекаются, куда ходят… И наблюдая за ними, я всякий раз убеждаюсь в том, что мои ножницы для каждой из них будут не проклятием, не карой, а прекраснейшей наградой. Там, куда они уйдут, их встретит покой и благодать. Там, куда они уйдут, они будут счастливы. И они будут с благодарностью и трепетом вспоминать Атропоса, который подарил им эту радость.
— Они. Они. — повторил Бриджес, словно пробуя слово на вкус. На самом деле, мурашки уже бегали по его телу. Безумие он видел в серых глазах Лиама Соренса, но какая-то часть его сознания, а может и подсознания, все же сомневалась: а так ли он безумен? И не безумен ли часом он сам? — Вы говорите во множественном числе. Сара была не первой вашей жертвой?
— Ну разумеется нет. — в голосе Соренса появилось раздражение. Должно быть, ему казалось, что он вынужден объяснять простые истины маленькому и очень глупому ребенку. — Однако Сара стала первой, с кем у меня вышла такая заминка… уже после ее смерти.
Бриджес внутренне напрягся. Наконец-то они подходили к самой сути.
— Вы говорите об убийстве Скотта Радона и Ричарда Кроу?
— Я не знаю их имен. — раздражения стало больше. — Но зато я знаю, что они сильно мне помешали. Обычно я люблю сидеть рядом телами тех, чью нить перерезал. Час, пару часов… Они прекрасны. Смерть освобождает их и дарит подлинную красоту, какую никогда не подарила бы жизнь. Жаль, что красота эта столь недолговечна.
— Скольких вы убили, Лиам?
— Я не стану помогать вам, детектив. Я расскажу все тому, кто понимает меня… или унесу этот рассказ в могилу. Впрочем, земля, может, и не примет меня. Боги ведь не умирают.
Бриджес улыбнулся. Вполне возможно, лейтенанту Солверсону показалось бы, что его подчиненный смахивает сейчас на безумца даже больше, чем сам Соренс.
— Я хотел бы быть с вами рядом в тот час, Лиам. В час, когда вы поймете, что ошиблись. В час, когда вашу собственную нить перережут — и не ножницами, а ржавым скальпелем. Я бы хотел увидеть это понимание в ваших глазах. Осознание того, что все кончено. Да… Я бы посмотрел на это.
Лицо Соренса стало застывшей маской ярости. Бриджес заметил, как его взгляд метнулся к цепи, которая удерживала его на месте, и улыбнулся еще шире.
— Хотите, чтобы вас поняли? Я попробую. Расскажите мне. Расскажите мне все о той ночи.
Еще несколько мгновений Лиам Соренс молчал и от его злобы, кажется, искрился воздух. Но потом он вдруг расслабился и откинулся на спинку жесткого стула.