— Правильно! Зачет. Коньяк сдашь комиссии.
Кеша заржал. Вот бы везде его так учили. Доходчиво с юмором и без претензий на мудрость. Но больше всего ему нравилось то обстоятельство, что ни Мартын Петрович, ни Фрол Никодимыч никогда не кичились перед ним своим возрастом и опытом. В их кругу главенствовал другие понятия — бери сколько можешь, тебе еще нальют от души. Эх и куда потом все подобные люди делись? В московских офисах и автосалонах вместо дружеской поддержки скорее получишь подсечку или навет.
— Двойка с половиной.
Кеша учился оценивать «пробы» на красном свету. Высший шик и блеск для лаборанта.
— Делай!
Васечкин сунул листок бумаги двадцать четыре на восемнадцать под фотоувеличитель и прижал края специальной рамкой. Реле уже было выставлено на нужное для засветки время, осталось лишь нажать кнопку. Пусть в будущем процесс обработки станет намного комфортней, зато исчезнет таинственная атмосфера настоящей «мокрой фотографии».
После экспонирования бумага ловко «рыбкой» ныряет в кювету. Аккуратно двигаем её с помощью пинцета в растворе. Переворачиваем. Проявитель перегрет, так что надо следить за проявкой, чтобы по краям бумаги не пошла вуаль. Есть! Брагин использовал фиксаж с квасцами, поэтому можно было обойтись без стоп-раствора. Ждем пять минут и перекидываем отпечаток в воду для промывки. Сейчас можно перекурить и доедать бутерброды. Кеша понимал, что подобная еда каждый день вредна, но пока ему на лыжи ЗОЖ становится было некогда.
— Годно! Но видишь по углам лёгкое затемнение? Что это значит?
Иннокентий угрюмо рассматривал блекловатое изображение, которое они совместными усилиями смогли вытянуть.
— Это значит, что свет в «Беларуси» не настроен.
— Ответ неправильный. Это означает лишь то, что ты завтра начинаешь затирать эту пластину, чтобы сделать её матовой! — ехидный дедок подал курсанту тоненькую стеклянную пластинку, завернутую в вощеную бумагу. Её Кеше предстоит сделать годной с помощью банальной наждачки. И ведь не откажешься! Ему самому работать на этом агрегате. Так что и Фрол Никодимыч прав. Обустраиваться везде нужно самому!
Около подъезда, где проживал свои последние дни Васечкин, его ждал сюрприз. На скамейке виднелась знакомая стройная фигура.
— Настасья Дмитриевна, какими судьбами! Решили проследить, чтобы я их служебной квартиры ничего не утащил?
— Все шутишь, Кеша?
— Тогда чего ждешь? Вроде все обговорили? — тон у Кеши был жесткий. Не до политесов. Последние недели дались ему нелегко. И меньше всего ему сейчас нужны были очередные романтические разборки. Даже от такой красотки с точеной фигурой.
— Мы можем поговорить?
«Ого, как глаза сверкают!»
— Ну, пошли. Только у меня ничего жрать нету. Некогда, понимаешь. Работаю по-стахановски за себя и того парня.
— Я пирожки напекла. С луком и яйцом, как ты любишь.
— С этого и надо было начинать.
Девушка фыркнула, а Иннокентий вежливо открыл дверь даме.
Но к пирожкам они смогли приступить лишь через полчаса. Васечкин пытался принять ванные процедуры, но кто-то наглым образом их нарушил. Так, мокрыми и голожопыми и бухнулись на скрипучую кровать. Воздержание сыграло злую шутку с молодыми организмами обоих.
— Бери еще.
— Спасибо.
Васечкин жевал и думал. Не к добру этот визит.
— Кеша…
— Я двадцать третий год Кеша. И что?
— Я вот что подумала. Давай уедем?
Васечкин удивленно отставил чашку с чайным грузинским напитком и внимательно посмотрел на Настю.
— Это куда?
— В область. Я же там учусь заочно. Понимаешь, родители мне плешь проели в старших классах — поступай и поступай! И обязательно высшее! Ну и что? Приехала в Ленинград, а там вдоль аллеи около института сидят эти…
— Кто эти? — Кеша налил себе еще чаю. После трудного дня так здорово выпить горячего чаю, поесть вкуснящих пирожков и подвигать чреслами в жарком лоне.
— Южане! Сидят на скамейках целыми семьями и их так много. У меня сердце так и ёкнуло.
— Не поступила, потому что эти проплатили? — ситуация была знакома, но все равно удивила Иннокентия. Вон откуда ноги старой и доброй традиции растут! А ведь до конца советской власти еще шестнадцать лет. Это же еще целое поколение коррупционное вырастет!
— Как ты такое можешь говорить?
— Ладно, будем считать, что у них в Питере в среде масонской профессуры имелись связи.
— Возможно, — со вздохом согласилась Настя. — Вернулась домой ни с чем, там ругань, скандал. Никуда уже не хотела поступать, пошла работать.
— И?
— Папа устроил меня заочно в областной педагогический.
— Хочешь учителем работать? Отчасти у тебя получается.
Настя вспыхнула, а с плеча слетела полотенце.
— Не смейся! Это филологический факультет. Английский язык в современное время невероятно важен.
— Вот с этим я полностью согласен. Будешь меня учить? Так сказать, в порядке педагогической практики? Начнем со слова ножка.
— Тебя, деревенского оболтуса⁈
— За оболтуса накажу. Поворачивайся попкой.
— Кеееша!
— Нет, Настя. Я же с самого начала тебя предупреждал. У меня нет крепких отношений в планах. И никуда пока я не поеду. А тебе нужно учиться и устраиваться по жизни. Найдешь себе правильного парня, выйдешь замуж, нарожаешь детишек и будешь жить поживать, добра наживать.
Затем Иннокентий вспомнил, что рассказывали ему родители про девяностые, и замолчал.
«Да ну его на фиг. Живи, девочка, лучше для себя!!»