Когда Виташа услышал имя: "тетя Аврора", он засмеялся и спросил:
- А где дядя крейсер?
Он бесхитростно повторил Любино выражение.
Дети разрешали Авроре Алексеевне бывать у нас, но приняли ее на своих условиях, как самую младшую в нашей семейной иерархии. Однажды мы с ней собрались вечером в кино, и Любе пришлось изменить свои планы и остаться дома с Виташей.
- Не хочу с мамой, хочу с дедушкой! - закапризничал мальчик. - Мама со мной не играет!
- Дедушке сегодня не до нас, - объяснила Люба. - Он тоже хочет развлекаться. И не хнычь, а то отшлепаю.
Виташа в слезах ухватился за мою ногу. Я уговаривал его. Люба утащила мальчика в комнату и захлопнула дверь.
- Может, не пойдем? - предложила Аврора Алексеевна виноватым тоном.
- Давай завтра, - согласился я.
И мы остались с Виташей, а Люба ушла. Однако после этого она охладела к Авроре Алексеевне. Я должен был задуматься: к чему это нас приведет?
Люба заговорила о том, что скоро выйдет замуж и хочет, чтобы муж жил у нас.
Его звали Денис. Ему тридцать пять лет, лицо живое, хорошее. Не старался понравиться, но часто оглядывался на Любу. Я выпил с ним рюмку водки, вспомнил, что в годы войны был знаком с директором института, в котором он работает. Мне польстило, что этот парень знал меня как ученого. Правда, в его годы не следовало бы так критически оценивать работу всего института, как он делал.
Потом Люба спросила - и я ответил, что Денис мне понравился.
Он переехал к нам. С Виташей у него началась дружба. Денис играл с ним в коридоре в футбол большим резиновым мячом, сперва поддавался и пропускал много голов, ко когда счет становился 9:0, быстро отыгрывался, и оба кричали, толкались, смеялись, стараясь забить решающи и мяч. Несколько раз Денис выиграл, и Виташа плакал от обиды. Однажды разгоряченный мальчик укусил его за палец, и Денис, улыбаясь, похвалил его. За спортивную злость.
Иногда в воскресенье Денис уходил проведывать своего сына к первой жене. Тогда Люба нервничала, злилась на меня и Виташу. Но мы оставляли ее, уходили гулять за шоссе.
Вдоль шоссе шло поле сизовато-зеленого ячменя. Оно полого опускалось к небольшой балочке, заросшей шиповником и терном. По дну бежал ручей. Он выходил из глинистого бугорка и через сто, сто двадцать метров исчезал в расселине. Ручей был нашей тайной. Подземный водоносный пласт, обнажившийся на коротком расстоянии, приоткрыл нам невидимую сторону природы. Виташа назвал ручеек Бабушкиным. Потому что бабушка жила с нами и куда-то ушла. Умерла, Виташа! Нет, не умерла, а просто мы перестали ее видеть.
Я сказал, что в старину, когда еще жил мой дедушка, в ручьях и реках водились водяные, а в лесу лешие. Виташа шепотом показал мне у кустика молочая степную дыбку, крупного зеленого кузнечика, и стал подкрадываться, держа ладонь горстью. Но на буровато-сером плоском песчанике что-то мелькнуло, зеленоватая ящерица схватила дыбку и прокусила ей длинноусую голову. Мальчик застыл, потом быстро присел. Но ящерица ускользнула от него. Он раздвинул стебли молочая, оглядел склон.
Когда-то немало таких прытких ящериц побывало в моих руках, оставив узенькие хвосты. И ящерицы, и бабочки адмиралы, ленточницы, нежно-лимонные подалирии и десятки обыкновенных боярышниц, и жуки-бронзовки, и рогатые жуки-олени, и разные стрекозы, от большого голубого дозорщика-повелителя до маленькой лютки-дриады, - сколько их было мной поймано и с увлечением замучено.
Не найдя ящерицы, Виташа вспомнил, что у меня был дедушка, и удивился этому. Я удивился вслед ему. Неужели у меня был дед, который верил в леших, водяных и домовых, который родился крепостным, стал шахтером и потом механиком? Я изумился некоему чуду, таившемуся в явной близости давно ушедшей жизни. Дед всегда держал огород, и мой отец тоже держал, и я, куда бы меня ни заносило, и в Нарыме, и в Кузбассе, и на донецких шахтах, заводил грядки.
- В Бабушкином ручье тоже водяной? Какой он?
Но не я отвечал мальчику, а дед Григорий:
- Водяной - это лысый старик. Живот у него надутый, лицо пухлое. Он ходит в высокой сетяной шапке, с поясом из водорослей. С левой полы капает вода. В руке зеленый пруток. Ударит им по воде - вода расступается...
Я же говорил другое. Запомни меня, Виташа! Запомни все: и этот день, ящерицу, ручей, водяного... Я был! Я любил тебя.
Мы стали строить плотину из глины, галечника и обломков породы, похожей на алевролит. В обнажениях склона угадывалось древнее морское дно. Эту же глину могли месить когтистые лапы тиранозавра.
- А дядя Денис говорит, что теперь тебя надо женить, - сказал Виташа.
- Он пошутил, - ответил я, раскачивая плоский камень, сидевший глубоко в земле.
Ночью я плохо спал. Шел сильный дождь, тяжелые струи стучали по крыше. Сквозь шум раздавались мерные удары капель об пол: где-то прохудился шифер. Такие ливни порой случаются в наших краях, но этот казался особенным, потому что бог обращался только ко мне. Может, не бог, но кто-то другой, настолько могущественный, перед кем я был одинок и беспомощен. Почему они захотели женить меня? Чем я им мешаю?
Утром было солнечно и сыро. Над огородами курились туманные дымки Пахло мокрой землей. Громко кричали воробьи, и с короткими промежутками стучал дятел. Я вышел за калитку и ужаснулся. Что наделал ливень! Осевший прошлой осенью мостик занесло песком и грязью; вода перехлестнула через него, прорыла через соседский участок овражек и разметала грядки клубники.
Мне стало неловко, ведь мостик был наш. Однако я вспомнил, как Аврора Алексеевна рассказывала, что осенью сторожа через этот мостик завезли на свой участок два самосвала с навозом и что мостик поэтому вдавило в землю. Они были сами виноваты.
Наш огород не пострадал. Грядки смотрели упруго и сочно. Искрились капли на траве. Поблескивали дождевые черви. Лишь голые сучья замерзшей яблони чернели среди живого сада.
Я не заметил, как подошла сторожиха. Она с горестной улыбкой обратилась ко мне, ища сочувствия.
- Вас-то совсем не задело, - сказала она. - Даже ни единого корешка не унесло. А ведь мостик-то ваш виноват.
- Его давно надо отремонтировать.
- Вот видите! Я и говорю, что все из-за вашего мостика... Слабосильный вы хозяин, Виталий Иванович!
Я не спорил, и на этом мы разошлись.
- А что Аврору Алексеевну не приглашаете? - вдруг спросила она, обернувшись.
Я молча развел руками.
- Характерами не сходитесь? - с настойчивым простодушием продолжала сторожиха. - Или Люба боится, что после вас придется наследство делить? Пусть не боится. Аврора Алексеевна очень деликатная женщина. На молодых сейчас нечего надеяться, а она - верная и преданная.
- Мне с богом пора разговаривать, - ответил я. - Напрасно хлопочете.
- Стараюсь, чтоб вам же было лучше.
- Нет, напрасно, честное слово, - повторил я.
- Виталий Иванович, может, вам неловко сделать ей предложение, так я могу от вашего имени.
- Она не в моем вкусе! - отрезал я.
Сторожиха осуждающе покачала головой. По-видимому, моя фанфаронская фраза поразила ее.
Днем меня окликнул сторож. Он возился у размытых грядок Рядом стояли железная тачка с землей и лопата.
- Хороший денек, Виталий Иванович!
Глаза шестидесятилетнего крепкого мужчины. Я не знаю, что таится в них. Он трет ладонью загорелое плечо, улыбается мне:
- Не повезло нам, Виталий Иванович. Мы люди небогатые. Вот клубники думали отсюда взять ведра три. А что теперь?
- Ну у вас много грядок, - утешил я его.