Я отрицательно качаю головой.
— Нет. Ничто из того, что ты можешь сказать или показать мне, никогда не заставит меня поверить в это, — я поднимаюсь на ноги. — Я установила связь. А теперь отпусти меня.
Люк возвышается надо мной всем своим ростом, слишком внушительный. Но я отказываюсь чувствовать угрозу. Я слаба, измучена и истощена, но я не отступлю.
— Бери куртку, — бросает он.
Я хмурюсь. Он отпускает меня… с курткой?
— Что?
— Либо куртка, либо поводок, — он лезет в карман и достает собачий ошейник с выдвижным шнуром. — Мы можем бросить монетку.
— Ты не позволишь мне уйти…
— Я же сказал, что, когда ты установишь связь, то сможешь покинуть этот подвал. Я человек слова. Так что хватай гребаную куртку и пошли. Если ты попытаешься сбежать…
— Не попытаюсь.
Его голубые глаза сужаются.
— Я знаю, что ты этого не сделаешь, потому что тебе любопытно. Потому что ты забралась слишком далеко в недра адского дела, и теперь тебе нужно увидеть дьявола.
Он идет к двери в подвал, размахивая поводком.
Я разбрасываю свою одежду по сторонам, пока не обнаруживаю куртку цвета хаки. Я просовываю руки в рукава, уверяя себя, что он ошибается. Я уже заглянула в глаза дьяволу, и он находится здесь — в этом подвале.
Глава 14
Кости в пепел.
Люк
Мы рождаемся с рецепторами. В отличие от компьютерной системы, мы сформированы из живых и взаимосвязанных органов чувств. Физические клетки нашего тела реагируют на внешние раздражители и передают сигнал в центральную нервную систему. Жар, холод. Боль, наслаждение. Мы — сеть, состоящая из ощущений.
Когда рецептор становится нечувствительным, он немеет. Отмирает.
Существует лимит боли, который человеческое тело может выдержать, прежде чем рецепторы дадут осечку и отключатся. Срабатывает защитный механизм мозга — для нашей же собственной сохранности.
Но как быть с жертвами этого процесса десенсибилизации? Повторное воздействие чего-то, что раньше вызывало боль, становится менее ущербным и отталкивающим. Мы перестаем реагировать на раздражитель, как бы то ни было.
Я веду Макенну к гаражу, и она все внимательно осматривает. Она возбуждена, почти перегружена информацией от того, что ее окружает. Она была заперта в темной комнате почти три дня, почти полностью лишенная возможности чувствовать. Теперь же ее разум наметил выход.
Люк Истон еще три года назад не смог бы представить себе, что запрет женщину в своем подвале. И, более того, он не смог бы вообразить, что когда-нибудь рано утром выведет эту женщину на улицу, чтобы избавиться от трупов.
У меня ушло три года на то, чтобы лишить себя чувствительности. Годы блуждания по самым темным уголкам Интернета, изучая все те отвратительные деяния, что они совершали. Изображения и видеозаписи самых ужасных издевательств… омерзительные и тошнотворные действия, от которых меня выворачивало.
Я превратился в абсолютно другую версию себя. Я знаю, что в тот момент, когда Макенна выйдет наружу, она попытается убежать, спастись. И я знаю, что когда она это сделает, я совершу что-нибудь ужасное, чтобы предотвратить это. Потому что это то, что я должен сделать.
Так вот каким образом те дьяволы приобрели свою жестокую сущность?
Была ли это искра чего-то неестественного, которое они постоянно подпитывали, пока оно не взревело в бушующий огонь? Моя сестра стала жертвой людей, которые были радикально десенсебилизированы? Является ли Макенна жертвой того же самого процесса, даже если так, найду ли я способы оправдать ее лечение?
Эти мысли тревожили. Сравнивать себя с дьяволами, которые причинили вред Джулс. Они даже не были людьми, и все же… единственное, что Макенна видит во мне, это чудовище.
Я приспособился, чтобы походить на дьявольских созданий, на которых охочусь, и иметь возможность передвигаться в их мире. Это неизбежное зло. Я все еще верю в это. До тех пор, пока я не подарю Макенне ее собственную месть в конце.
Ее взгляд скользит по голым белым стенам.
— Это не твой дом, — наконец, говорит она.
— Мой. — Я нашел его наполовину законченным и заброшенным. У хозяина дома были проблемы с деньгами, и он не мог позволить себе достроить дом своей мечты. Имелись лишь каркас и проект дома. Я выкупил все. Наличными. Легкая сделка для человека, желающего избавиться от долгов.
Я отделал все гипсокартоном и поставил в гостиной стул и компьютер. Никаких фотографий. Никакого телевизора. Никаких личных вещей.
— Пустой дом с подвалом, полным садистских пыточных артефактов, — она идет позади меня. — Ты действительно сумасшедший
Я останавливаюсь перед дверью, ведущей в гараж.
— Полагаю, ты достаточно квалифицирована, чтобы дать мне такую оценку. Нормальные люди не запрыгают на чужие спины в разгар драки.
Я смотрю на нее, чтобы уловить реакцию, и ее лицо задумчиво морщится. Я так и думал. Открывая дверь, я оставляю свет выключенным и нажимаю кнопку подъема ворот. У меня есть четыре машины, которые я меняю. Вероятно, пришло время купить новую, но опять же — время. Я бегу от него.
Я выбираю черный «Чарджер», потому что именно в багажник этого автомобиля я засунул тело Майера.
Пальцы Макенны нервно сжимают бинты, цепляясь за рукава куртки, а зубы впиваются в нижнюю губу. Она переводит взгляд с машины на открытую дверь гаража.
Не делай этого.
Она тянется к дверной ручке.
Я обхожу машину, и, когда сажусь за руль, она выбегает.
Прежде чем вылезти из машины, я глубоко и безнадежно вздыхаю.
— Тебе некуда бежать, — кричу я.
Макенна успела добраться до самой ограды. К счастью, плен не полностью уничтожил ее способность воспринимать реальность. По периметру дома тянется шестифутовый забор, а к фасаду прилеплена ярко-красная наклейка "под напряжением".
Она идет вдоль забора в поисках прохода.
— Пожалуйста… — умоляет она, когда я подхожу. — Я не хочу умирать вот так. Не зная… не видя его в последний раз. Ты не можешь похоронить меня в лесу.
Христос. Я вытираю лицо руками. Я очень устал. Слишком измотан после кражи тела из морга, чтобы справиться с ее безумием.
— Просто садись в эту чертову машину.