— Ты думаешь, что ты не такой, как они, что ты совсем другой монстр. Но это не так. Ты такой же, как и они, Люк Истон. Как ты хочешь, чтобы тебя называли? Они используют девушек… а ты планировал использовать меня.
Я забираю ожерелье у нее из рук, прежде чем проталкиваю ее запястья между нашими телами.
— Я делаю то, что должен, — признаюсь я.
Она медленно кивает.
— Вот почему ты принял решение держать меня у себя. Вместо того, чтобы избавиться от проблемы, после того как понял, что я была целью, что была уже мертва, — она горько смеется, — ты знал, что можешь использовать меня.
Я этого не отрицаю. Я и есть чудовище. Но в этом было нечто большее — нечто более значимое, чем просто приманка для Дженнифер Майер.
— Мне нужно было знать, каково это запереть женщину в подвале, — говорю я. — И услышать ее крики и мольбу о пощаде. Чтобы ее отпустили на свободу… Мне нужно было знать, что я не сломаюсь.
Ее брови сходятся вместе.
— «Это место было предназначено не для тебя», — шепчет она. — Именно это ты и сказал, когда привез меня сюда. Я все слышала.
Я никак не могу оставить ее. Мне больше нечего сказать, и я должен уйти. Но я не могу оставить ее.
— Я все еще здесь, — говорит она, откидывая голову назад. — Ты еще не воспользовался мной, а я все еще здесь, — она приподнимается на цыпочки и шепчет мне прямо в губы. — Я не думаю, что ты хочешь отпустить меня, Люк.
— Ты ничего обо мне не знаешь.
— Я знаю, что им потребовалось шесть месяцев, чтобы найти меня, — говорит она с вызовом в глазах. — Отчасти это была грязная тайна Хадсона, но другая причина, по которой они не нашли меня сразу, заключалась в том, что ты убил единственных людей, которые знали обо мне. Ты столкнул меня в овраг, чтобы я была в безопасности, пока ты избавляешься от плохих парней. В ту ночь ты меня не убил. И до сих пор не сделал этого.
Я тяжело выдыхаю…
— Я не герой. Я далек от этого… Если бы ты видела мое лицо в ту ночь, я бы убил тебя. Все очень просто.
— Нет. Я так не думаю. Ты не убил меня тогда, и ты не убил меня в переулке.
— А должен был. — Мне следовало поступить иначе. Эта ситуация кажется опасной.
Она пытается высвободить руки, но я прижимаю их к ее бокам, нне позволяя ей прикоснуться ко мне. Она встает между моих ног, тесно прижимаясь ко мне, и каждая клеточка моего тела воспламеняется.
Я балансирую на краю пропасти. Контроль ускользает. Это нужно прекратить.
— Я отведу тебя в постель, — я разворачиваю ее и хватаю за талию. А затем тащу ее к койке. — Игры закончились. — Она просто морочит мне голову.
Пока я укладываю ее на матрас, она наблюдает за мной. Я собираюсь уйти, но она хватает меня за руку. Она недостаточно сильна, чтобы заставить меня остаться, но меня останавливает не это. А ощущение ее пальцев, переплетающихся с моими.
— Я слышу, как ты, — выдыхает она, — разговариваешь сам с собой. Разговариваешь со стенами. С подвалом, — она встает на колени, почти поравнявшись со мной. Ее пальцы тянутся к моему лицу, и я отстраняюсь.
— Позволь мне, — шепчет она. Это не просьба и даже не требование. Отсутствие страха и отвращения в ее голосе успокаивает мою кровь, и дыхание замедляется, когда мягкие подушечки ее пальцев находят неровные шрамы на моем лице.
— Хадсон сделал это с тобой, — произносит она.
Моя рука обхватывает ее запястье, и я останавливаю ее.
— Ты довольно хорошо его раскусила, — говорю я и отодвигаю ее на пару дюймов от себя, мне нужен воздух, чтобы подумать. Ее запах буквально окружает меня, крадет гребаный здравый смысл.
— Ему нравилось наносить мне эти шрамы. Он был ненормальным, Макенна. Хищник-садист, которому нравилось причинять боль. В ту ночь, в овраге, я сделал свой выбор. Да, я пощадил тебя. Но не спас. Не путай два этих понятия. Я был сосредоточен на том, чтобы покончить с Хадсоном, а ты просто мешала.
— А почему он тебя порезал?
— Если ты не можешь убить своего врага, то покалечь его, — отвечаю я. — Он пометил меня, потому что был грязным копом, но все же копом. Шрамы на моем лице делали меня более узнаваемым. Это ведь полицейские штучки, верно?
Она не отвечает, но я вижу боль в ее глазах, пока она изучает меня
— Господи, Макенна. Поспи немного. Твое поврежденное сознание издевается надо мной, — я пытаюсь уложить ее на спину, но она не отпускает мою руку.
— Эти голоса отвечают тебе, да? Я тоже их слышу. Называют меня ребенком. Наивным ребенком, что поверил ему. Я же офицер полиции. Я была детективом. Меня учили распознавать отклонения в поведении преступников, и все же я упустила все признаки, которые он проявлял.
Я крепко сжимаю ее руку. Какое дерьмо осталось от "хорошего" парня. Я не знаю, что еще можно сделать. Возможно, заставить ее увидеть правду было неправильным решением. Невежество гораздо добрее к ее чувствам.
Я ставлю одно колено на кровать и снова пытаюсь уложить ее, чтобы она отпустила меня.
Ее руки обвиваются вокруг моей шеи.
— Давай устроим представление стенам. Вотрем его в лицо Хадсону. Пусть он посмотрит, как ты меня трахнешь.
Член мгновенно реагирует, хотя мозги знают, что лучше для меня. Я пытаюсь высвободиться из ее объятий, но она цепляется за меня, упираясь бедрами прямо в затвердевшую длину, спрятанную в штанах.
— По-моему, ты свихнулась, — говорю я. — Это извращение.
Она смеется.
— Мой похититель называет меня извращенкой, какая ирония судьбы, — она теснее прижимается ко мне, двигая бедрами, уничтожая остатки моего контроля. — Трахни меня, Люк. Давай дадим голосам то, о чем они действительно говорят.
Я на мгновение закрываю глаза, просто чувствуя, как ее мягкое тело обволакивает меня… легкое прикосновение ее дыхания к моему рту. Я удерживаю каждую унцию контроля и хватаю ее за бедра. И затем бросаю ее на матрас.
— Нет, — мой голос звучит строже, чем я чувствую себя на самом деле в этот момент.
Ее ноги обвиваются вокруг моих икр, и, лежа подо мной, она шепчет:
— Иди ко мне. У меня есть секрет.
Я думаю, что сломал ее.
И все же я хочу глубоко погрузиться в нее, чтобы заставить ее забыться.
Я и сам хочу забыться.
Она елозит бедрами, привлекая мое внимание к промежности, раздвигая ноги в стороны для меня, и это самая сексуальная гребаная вещь, которую я когда-либо видел.
Боже, помоги мне, я склоняюсь над ней, накрывая ее тело своим. Прямо сейчас я — мазохист. Мучая себя прикосновением ее тела, желая ее так сильно, что могу затеряться во всем этом вместе с ней.