- Мечтай, люби и улыбайся, мой друг, и не надо, не надо резонерствовать, - говорил неизвестной Нузматов, с огромными круглыми глазами, подведенными, темно блистающими...
И грустная умная улыбка накрашенных губ не вязалась с оптимизмом его заповеди.
Русоволосый студент с круглым ребяческим лицом смущался и краснел. Ему что-то нашептывал господин небольшого роста, с холеными усами, улыбаясь не то нежно, не то насмешливо.
- Нет... Нет... Я не могу, Петроний...10
Тот, кого студент назвал Петронием, засмеялся и продекламировал:
"Любви утехи длятся миг единый..."11
Кто-то в толпе сказал:
- Смотри направо... Это - Лунин...
- Тот самый?
- Да.
- Но какова Томилина! В один год завоевать театр, публику... Это не часто случается...
- Талант, братец.
Раздвинулся занавес.
Вот - Анна. Опять близкая и чужая, с новым и непонятным лицом. Вот она, в траурном платье, подходит к окну и смотрит в какую-то даль, чуждую для него, Лунина, но ее влекущую.
"Он и вчера там прошел. Но вот посмотрим теперь..."
Потом входит какой-то высокомерный господин и указывает на цветы.
"Везде цветы..."
"Он ужасно любит свежие, живые цветы вокруг себя".
"И вы, по-видимому, также?"
"Да. По-моему, они так сладко одурманивают своим ароматом. Прежде нам приходилось отказывать себе в этом удовольствии".
Тогда высокомерный и строгий господин качает головой:
"Бедная покойница не выносила запаха цветов".
Лунин плохо понимал, о чем говорят там, за рампой, но он чувствовал, что Анна живет сейчас какой-то настоящею жизнью, недоступною для него, и страдал от этого.
Голос Анны чаровал Лунина.
"Боюсь, что привидения эти..."
Лунин вздрогнул.
- Что? Что такое?
И опять звучит в сердце голос:
"Боюсь, что привидения эти..."
Занавес сдвинулся.
В антракте Лунин с трудом узнавал тех, кто подходил к нему здороваться, и рассеянно слушал любезные слова о таланте Анны Григорьевны. И к волнению, которое он испытывал от игры Анны, примешивалось еще странное беспокойство. Ему казалось, что кто-то упорно смотрит на него сейчас, кого он не видит.
Начался второй акт.
Неизвестный господин, с чужими и страшными глазами, стоит рядом с Анной и говорит:
"Ведь радость облагораживает душу".
И снова, волнуя, звучит голос Анны:
"А ты не думаешь, что и горе тоже? Великое горе?"
"Да... Если человек сможет пережить его. Превозмочь его. Перешагнуть через него".
"Вот это и надо сделать".
Кому говорит это Анна? Не ему ли?
И Лунину казалось, что глаза их встретились.
Во втором антракте к Лунину подошел господин лет тридцати, с низким лбом, с черными на нем кудрями, с глазами мечтательными и злыми. Он улыбался, обнажая зубы, неестественно белые.
- Вы не узнаете меня?
- Простите, не узнаю, - сказал Лунин.
- Граф Бешметьев.
- Ах, Боже мой!
- Моя жена хотела бы возобновить с вами знакомство, Она сейчас здесь, в ложе. Вы ведь помните ее девушкой - княжна Ховрина...
- Как вы изменились! - невольно вырвалось у Лунина, когда он вошел в ложу Бешметьевых.
- А мне кажется, я мало изменилась, - сказала графиня, протягивая маленькую нежную руку с тонкими пальцами.
- Значит, раньше я не умел вас видеть.