В кармане у Глебки припасен был неполный коробок спичек. Разъяри-вая себя, стараясь возненавидеть этот фанерный куб и все, что предполагается за ним, он чиркнул спичкой. Едва коснувшись фанерной вертикали, она обратилась в сполох такой силы, что Глебка едва успел отскочить.
Будку объяло пламенем со всех сторон, и ребята, за исключением старшего из братьев, Петра, мигом рассредоточились в три разные улочки. Замысел состоял в том, что, если кто и встретится, то никак уж не скажет про четверых парней, попавшихся навстречу.
Петру же, ответственному наводчику в этом деле – ведь это он указал палатку, назвал имя хозяина и привел к ней, – предназначалась роль наблюдателя за финалом операции. Он должен был через некоторое время вроде бы случайно появиться на пожаре и проследить, как станут развиваться события дальше.
Рассказал он об этом назавтра.
Глебка улыбался, слушая возле заснеженных бревнышек его негромкое, в шепот переходящее повествование, что киоск уже сгорел почти дотла, когда приехали пожарники. Они даже шланг разматывать не стали, чтобы тушить, ведь ясное дело, какая это морока для них – сматывать потом его, заледеневший, на огромную железную катушку внутри машины. Неторопливо вышли, постояли, посмотрели, оглядываясь вокруг, но ближние деревянные дома стояли не близко, и пожарники просто подождали, пока будка совсем прогорит. Железным багром попытались даже покочега-рить: может, хотели вытащить из огня бутылку? Да куда там – все кануло в огонь.
Глебка ухмылялся, но кошки на душе скребли. Однако виду показывать нельзя. Он призвал только:
– Глядите, парни! Все только начинается. Если кто, почувствуете, копать начнет – отпирайтесь, и все.
– Тю, – усмехнулся старший, Петя. – И ты нас наставляешь? Остальные хохотнули – было, видать, что вспомнить.
Но никто копать так и не начал. Братья порадовались и быстро забыли, да и радость их эта была какой-то примитивной: нанесли укол конкуренту! И даже не своему. А родительскому. Не удар – а только укол.
Но это же похоже на детскую забаву, класса для четвертого, когда тебе под задницу кладут кнопку острием кверху, и ты с маху садишься. Больно, обидно, но это же для малышей, а не для студентов, как троица! И вовсе не это подразумевал Глебка, когда собирался отомстить за разбитое стекло, нет. Да разве в стекле дело – его вставили в тот же день. Нет! Суть в том, что все они, горевские, тут родились, и родители их, и дальние предки. Так какого же лешего эти черныши тут свои порядки устанавливают?
В глубине души у Глеба что-то происходило, какой-то сдвиг. И это касалось Бориса. Ведь он же где-то там погиб, в южных каких-то горах.
Он погиб, а они здесь пасутся! И хоть помнил Глебка искренние, со слезами почти, слова Хаджанова, что он своих земляков здесь, в России, от беды спасает, которая в его дом пришла, что-то тут не совпадало.
Не верил он больше Хаджанову, вот и все.
Хаджанов не замедлил нарисоваться. Недели через две мама сказала Глебке, что Михаил Гордеевич просит его заглянуть к нему в тир. Давно, мол, не виделись. И дело есть.
Глебка слегка напрягся: братья, уже без него, спалили за это время еще два ларька, столь же бесследно и бессвидетельно исчезнув. Оба раза они даже не поставили Глебку в известность о своих намерениях, зато потом с радостным гоготом докладывали ему о победах, как докладывают об исполнении бойцы своему командиру, и у Глебки язык не поворачивался укорить их хоть за что-то. Разве не он сам все это затеял?
Так что приглашение Хаджанова, чего говорить, слегка насторожило: откуда он мог докопаться? Если докопался, конечно. Добежал до братьев, сказал, куда идет после уроков, выспросил их с пристрастием, не ляпнул ли кто кому. Но они были равно тверды и уверили, что никто, ни единой душе, провалиться на этом месте!
На самом же деле, хоть идея и первенство принадлежали Глебке, смысл и адрес наказания назначили студенты. Получалось, что киоски сожгли по Глебкиному почину, но в их интересах. А теперь требовалась стойкость.
В тир Глебка входил с трепетом. Вспоминались прежние, с Бориком, времена – благодатные, беззаботные. Однако вспоминавшееся сливалось с новым – с его, Глебкиным, отдалением от Хаджанова, если не отчуждением, и с этой новой тайной, в конце концов против Хаджанова обращенной.
Глебка вошел с улицы, наверное, порозовевший от морозца, и потому выглядел слегка праздничным и обманчиво приветливым. И сразу нарвался на благожелательность майора.
– О, какой гость, Глебушка, дорогой, заходи, пожалуйста, раздевайся, будь как дома, давно ты не заглядывал, почти забыл, не очень хорошо это, помни – старый друг лучше новых двух, это же не наша, а старинная русская поговорка, – и еще что-то барабанил в том же приветливом и, как почему-то показалось Глебке, обманном духе.
Он же тем временем ревниво оглядывал тир, замечая перемены к лучшему. Стрелковый коридор был наново побелен, ярко, по-новому освещен, а смотрели на него, оставив на полу оружие, те самые пацаны, двое старших, с которыми они стакнулись недавно.
Стояли они спокойно, смотрели приветливо и как-то чрезмерно уверенно, как смотрят уже что-то хорошо умеющие люди. Например, люди, умеющие хорошо драться. Или вот – стрелять. Так, видать, и было, потому что Хаджанов подозвал к себе этих мальчишек, назвал их – Осман и Хасан – и велел протянуть руки Глебке.
– Посмотри, – начал Хаджанов разговор, – вот они, по-русски Саша и Руслан, достигли первого юношеского разряда, время еще есть, по весне поедем на первенство области, а там, дай Аллах, если не дрогнут и проявят хладнокровие, как твой брат, могут судьбу свою определить, а?
Тут он почувствовал, что перегнул насчет Бориной судьбы, замялся, приостановился, но быстро продолжил:
– Вот помнишь, я позвал тебя, чтобы ты тренироваться начал, ведь ты каким еще малышом здесь стрелять научился! Сам Бог тебе велел! А я все никак не могу тебя уговорить!
Он увлек Глебку в кабинет, откуда-то из глубины его возникла кареглазая девчонка того же роду-племени, вынесла поднос с круглыми стаканами, суженными неподалеку от горлышка, маленькие блюдечки с сахарком, назвалась Эльзой и по знаку Хаджанова скрылась в тире. Он пояснил:
– Эльза, между прочим, тоже стреляет. Вот собираем женскую команду, а?
Они примолкли – точнее, примолк майор, – когда они стали чай прихлебывать. Вот тут Хаджанов, наконец, и высказал – медленно, совсем по-другому – то, ради чего зазвал Глебку.
– У меня к тебе большая просьба, Глеб. Дружеская. Могу же я тебя по-дружески попросить? Нас ведь с тобой Борис связывает. А?
Что оставалось Глебке? Внимательно, в предчувствии, взглянуть Хаджа-нову в глаза и кивнуть.
– И давай договоримся, – Хаджанова устроил Глебкин кивок. – Все останется между нами. Между тобой и мной. Никто об этом не узнает.
Глебка кивнул снова. Хотя его не покидало чувство: он – кролик, а Хаджанов – удав, и вот-вот заглотит его. Гордеевич с шумом отхлебнул большой глоток чая и опять же медленно, чтоб запомнилось с одного раза, пропечатал:
– Ты можешь узнать? Кто-то сжег три моих киоска. Кто это сделал?
Глебка чуть было не выпустил из рук приталенный стаканчик. Его поразила не тема разговора, а невероятность предложения. Скорее механически он спросил:
– А как?
– Поговори с ребятами. Со взрослыми. Походи по торговым точкам. Поспрашивай. Сам что-нибудь порасскажи.
– Что?
– Ну, например, что это ты их поджег. – Хаджанов глядел на него и правда по-змеиному. Смотрел, как Глебка среагирует. Но он выдержал этот взгляд. – Будто бы! – выдохнул Хаджанов. – А настоящий злодей над тобой засмеется, скажет: «Э-э, мальчик, ты еще слишком молод для таких дел. Это моя такая шутка».
Волна напряжения отхлынула. Ничего он не знал, этот змей. Он, видите ли, предлагает послужить ему. Пытается из Глебки сделать доносчика, гад.
Опять внутри Глеба что-то сдвинулось, шевельнулось. Невидимые и неведомые пласты. Проснулась и пришла в движение другая, совсем не детская энергия. Ему очень хотелось ляпнуть майору, пусть и Борисову когда-то другу, все, что думает о нем.
Но что, что он думает? В какие слова и фразы мог он облечь свои догадки, до конца еще не понятые самим собой? И он поступил разумно. Он спрятал в себя выпиравшую взрослость и ответил по-детски:
– Я этого не умею!
Наступила тишина. Хаджанов поставил в блюдечко свой восточный стаканчик. И Глебка понял, что не тот человек Хаджанов, которого так влег-кую можно провести. Что майор его разгадал. Нет, он ни о чем не догадывался всерьез, он просто понял, что Глебка выскальзывает, не желает отдать ему свою волю, свою независимость. Несмотря на упоминание Бори.
И вот тут Глебка Хаджанова увидел совершенно другим.
– А-а, ты не умеешь? – усмехнулся он. – А то, с Мариной? Умеешь? Глебка вспыхнул, покраснел, наверное, до самых пяток, хорошо что зеркала в кабинете не было.
– Раз уж ты такой невинный мальчуган, – продолжал рубить Хаджа-нов, – так хотя бы за такой вот Эльзой, – он махнул рукой на дверь, – поухаживал бы. Больше было бы толку! А что тебе Борис скажет?
Глебка хотел сказать: «Бори нет! И какое вам дело!» Но задохнулся, ничего выговорить не смог, смотрел на стенку во все глаза. Смотрел на обыкновенную бетонную стену и проваливался сквозь нее в преисподнюю.
Будто сквозь вату, издалека, услышал последние слова Хаджанова:
– Подумай над моими словами. И мы тебя в обиду не дадим. Будешь наш во всем.