Наконец, собрав все силы, Гараш сдавленным голосом сказал:
- Майя, прошу тебя, выйдем в сад минут на пять...
"Да, нужно объясниться", - подумала Майя, а свекровь радостно подхватила:
- Идите, деточки, идите погуляйте!...
Майя не торопилась, и, заглянув в ее глаза, Гараш увидел, что они чужие, спокойные, словно жена подчинилась судьбе и не ждала от жизни перемен.
Со старой яблони почти облетели листья, и даже в полутьме были видны крупные красные яблоки. Около нее и остановились Майя и Гараш, не зная, с чего начать разговор, как вести себя. Сколько раз бессонными ночами Майя представляла себе эту минуту, ожидала, что Гараш приедет прямодушный, сильный, мужественный, каким она знала его прежде, но вот он рядом, близко, а Майя не верит ему, ей кажется, что этот вероломный человек явился, чтобы вновь издеваться над ней, И почему-то Гараш молчит, будто надеется, что Майя первая сделает шаг к примирению.
- Ну, говори, что тебе нужно, - холодно сказала она.
Гараш потянул к себе яблоневую ветку.
- Что я могу сказать? Виноват, во всем виноват...
Он надеялся, что после этого жена упадет в его объятия и, счастливые, они вернутся домой, но Майе показалось, что он и сейчас лукавит, притворяется.
- Не ты, а я виновата, - резко сказала она. - Да, да, молчи! Я была наивной и не знала, что любовью можно играть, что у мужчин в груди два сердца: одно для пылких уверений и клятв, другое - для вероломства.
Глаза ее горели, голос звучал сурово, но Гараш еще не терял надежды.
- Я ранил твое сердце, знаю, но и моя жизнь отравлена, я покоя себе не нахожу, прости...
Воспоминания о пережитом унижении, о днях безнадежного отчаяния с новой силой охватили Майю: примирение представилось немыслимым и унизительным.
- Уходи!... Обмануть можно только раз. Я не хочу тебя видеть!
Гараш вздрогнул, выпустил ветку из рук, и она заметалась, роняя яблоки в траву. Отцовская, рустамовская гордость заговорила в нем, он отстранился от Майи.
- Меня привела сюда любовь. Если ты ценишь ее дешевле яблока, пусть в траве валяется! Ни перед кем унижаться не стану, хотя сердце все отдано тебе. Не попрошайничать пришел, а мириться... Прощай!
Гараш выбежал из сада, и Майя услышала, как у ворот он сказал Рагиму:
- Сынок, я поехал за скатами: скажи матери и сестре, как услышат гудок, пусть выходят на улицу...
Нагретая за день трава еще не остыла, и Майя почувствовала ее тепло, упав в слезах на землю.
11
Когда мальчишки сказали тетушке Телли, что председатель вызывает ее в правление, старуха встревожилась: она всегда отважно ругалась с Рустамом, не щадя себя, до хрипоты, и все-таки испытывала перед ним трепет. Войдя в кабинет, она глазам своим не поверила: Рустам был присмиревший, потухший, словно подернувшийся золою степной костер...
- Где Керем? - без предисловий спросил он, - К обеду придет? Пришли его сюда.
- К добру ли, дядя? - Голос тетушки дрогнул.
- На прежнее место хотим поставить, доверить всю ферму.
- Ай, дядя, видишь, как вышло! - Зашумев юбками, тетушка опустилась на стул. - Сам же отрубил себе правую руку, а теперь замахнулся на левую?
- Сестрица, я и без того умер. - Рустам сжал ладонями лицо. - Не топчи труп!
Сердце у тетушки было жалостливое, любвеобильное, и она мгновенно простила Рустаму все зло, какое он причинил и ей и сыну.
- Эй, послушай, брось-ка эти разговоры! - с обычной грубоватостью крикнула она. - Детьми и внуками клянусь, соберу все село, со знаменем в райком двинемся, а тебя, старик, защитим. Волоса твоего не тронут.
Вон как все обернулось-то! Стариком уже называют, подумать только: тетушка Телли берет его под свое покровительство... Рустам отвернулся.
- Спасибо, сестрица... Ни к чему это. Пришли Керема.
Он уткнулся в бумаги, чтобы скрыть покрасневшие глаза.
Через полчаса, выйдя из правления, председатель приказал конюху оседлать серую кобылу. Лихо взлетев в седло, Рустам поскакал к Куре. Он собрался посмотреть озимый клин и проверить, как промыли солончаковый участок. Но главное было не в этом: просто он веселел в седле, и, когда резвый конь галопом нес его по опустевшей степи, студеный ветер как бы сдувал накипь горьких воспоминаний. "Ничего, ничего, - шептал Рустам, путь-то остался открытым, светлый путь... И Гараш и Першан не свернут с этого пути. Им будет легче, чем отцу". Показались изумрудные озимые, сулящие богатый урожай. Старик остался доволен: да, по правилам посеяли, по правилам и полили... Ширзада участок. А Ширзад из молодцов молодец - и умен и благороден. Как несправедлив был к нему Рустам, как не ценил юношу!...
Лошадь повернула к берегу. Кура, отражавшая пламень заката, катила багровые волны, у реки было еще прохладнее, свежее, и легче дышалось, и ровнее билось сердце старика.
Войдя в кустарник, кобыла вдруг навострила уши, прыгнула с тропы в сторону, ломая ветви. Рустам, привстав на стременах, увидел сидевших на бугре Салмана, Ярмамеда и Немого Гусейна. Бутылка коньяку торчала из травы, на рваной скатерке лежали куски мяса и хлеба, лица приятелей покраснели, они сидели, близко склонившись друг к другу.
- Эй, чего прячетесь? - зычно крикнул Рустам, с трудом удерживая пляшущую кобылу.
Приятели замерли от неожиданности; Немой Гусейн даже зажмурился, Ярмамед ничком распластался на земле, словно надеялся, что укроется от гневного взора Рустама; лишь Салман не потерялся, подбежал, взял коня за повод.
- Добрый вечер, дядюшка! Надеюсь, ты в добром здравии?
Плеть была сплетена из четырех ременных полос, и от первого же удара Салман скорчился, прикрыл лицо руками, жалобно завыл:
- Не убивай! Сойди с коня, объяснимся!
А взбешенный Рустам наносил удар за ударом, но подбежали Гусейн и Ярмамед, схватили за руки.
- Дядя, убьешь, отвечать придется! - хладнокровно сказал Немой Гусейн. - Да сойди с коня, поговорим...
- И убью, убью! - не сознавая, что делает, рычал в бешенстве Рустам. Такого подлеца мало убить, с живого шкуру содрать надо!...
- Дядюшка, за этим дело не станет, - кровь свою все трое тебе отдадим. Да поможет ли?
- Не шипи, змея! - Рустам и его ожег плетью.
С неожиданной силой Гусейн схватил его за пояс, стащил с седла. Серая кобыла, поднявшись на дыбы, шарахнулась в кусты.
Теперь Гусейн и Рустам, задыхаясь, стояли друг против друга.
- Ярмамед, поймай кобылу, стреножь, - убежит! - с завидным самообладанием приказал Немой и угрожающе сказал председателю: - Не вздумай руку поднять!... И объясни, что стряслось? Почему глаза налились кровью?
Его спокойствие было зловещим и непонятным. Салман с уважением взглянул на друга.