Та замялась, покосилась на Рустама и сказала:
- Дядюшка Рустам только прикидывается, что не понял. Для чего же пахать-то, если не внесены удобрения?
С глаз председателя будто сняли пелену. Он окинул взором весь огромный участок и не обнаружил даже следов удобрений.
На миг его глаза встретились с глазами Ширзада. "А ведь я тебя предупреждал, но ты не послушался, решил, что подкапываюсь под твое председательское место. Теперь можешь убедиться, кто на самом деле тебя бодает рогами в спину..." - безмолвно говорил юноша. Но Рустам не понял, решил, что бригадир злорадствует, и обиделся еще сильнее.
Гараш пожалел отца и глухим, прерывающимся от волнения голосом сказал:
- Как только увидели, что нет удобрений, я в село побежал. Говорят: ты на мельнице. Бегу туда, говорят: отец встречает гостей. Вот и пришлось позвонить товарищу Шарафоглу.
- Да, Рустам, сам знаешь, пахать неудобренную почву запрещено. Строжайшее предписание! Лучше дня на два позже начать, но обязательно удобрить, - сказал Шарафоглу. - Чей участок?
- Немого Гусейна, - тотчас доложил Ярмамед.
- А! Того самого Гусейна, у которого семена не взошли на ста гектарах?
- Того самого, - подтвердил Рустам и подумал, что у его фронтового друга память отличная. Жаль, что годы подсушили Шарафоглу, ничего не признает, кроме службы. Ну, разве нельзя было об этом поговорить наедине?
А где же бригадир? - не отставал Шарафоглу.
- На ферму уехал, с ревизией.
- Нашли время! - удивился Шарафоглу и посоветовал председателю, чтобы не было простоя, направить тракторы хотя бы на участок Ширзада.
"И про Ширзада все знает, вот человек!" - ужаснулся Рустам.
А Шарафоглу курил, беспечно разговаривал с Зейнаб и Кара Керемоглу, всем своим видом показывая, что он не намерен придавать слишком большое значение этому неприятному происшествию. Подбодрить, что ли, друга хотел? Но не таким был Рустам, чтобы таить обиды и казаться веселым, когда на душе тяжело. Хватит! Теперь он поведет гостей на самые лучшие участки.
Однако неприятности не кончились. Едва вышли к шоссе, Рустам увидел юркий "газик", а рядом с ним Гошатхана, Немого Гусейна и Майю.
"Эта ящерица всегда перебегает мою дорогу, - подумал Рустам о Гошатхане. - И почему Гусейн вернулся? Вот я из него самого сделаю удобрения и разбросаю по земле!"
4
До самых сумерек Гошатхан ходил около палатки Керема и с нетерпением посматривал на дорогу.
К вечеру стали возвращаться в становище овечьи отары; Гошатхан наблюдал, как, раскачивая набухшее вымя, торопятся матки к загонам, а бараны идут позади, важные, горделивые - в неколебимом сознании собственного достоинства. Блеяние овец и ягнят слилось в нестройную симфонию, когда все отары заполонили становище.
Наконец все овцы и бараны были загнаны, и пастухи принялись на разожженном из хвороста и сухого помета костре готовить ужин и чай. Постепенно, минута за минутой, шум стихал и ночная тишина опускалась на Муганскую степь, лишь кое-где взвизгивали и гневно лаяли на проскользнувших в траве полевых мышей сторожевые псы.
Длинные языки пламени лизали темноту, и когда Гошатхан отворачивался от костра, мрак вокруг казался непроницаемо плотным - рукой можно пощупать.
Но вдруг мигнула и тотчас погасла на горизонте звездочка, через секунду опять вспыхнула - ярче, светлее, донесся приглушенный шум мотора, и Гошатхан с облегчением вздохнул: возвратился его "газик".
Машина остановилась за палаткой, со всех сторон сбежались собаки, Керем и чабаны еле-еле их отогнали.
Гошатхан помог жене выйти из машины. Мелек, такая же низенькая, как и муж, в теплом пальто казалась неуклюжей.
- Господи, темь-то какая!, - сказала она, подавая мужу чемоданчик. - А собаки не тронут?
Взяв жену под руку, Гошатхан осторожно повел ее.
- А как дети?
- Сельми согласилась переночевать.
- Значит, Севиль уснет не раньше полуночи, - покачал головой Гошатхан.
- Нет, нет, сказок не будет: я велела не засижи ваться позднее девяти.
- Как же, послушаются они тебя на расстоянии!
У входа в палатку ожидала врача Гарагез; она дрожала от вечернего холода, но даже не замечала, что замерзла. Маленький невзрачный Гошатхан был теперь в глазах девочки благороднейшим человеком, героем: ведь он послал за доктором свою машину.
В палатке Керема лампа стояла на ковре, фитиль был привернут, - сразу и не разглядишь, где больная. Мелек попросила:
- Девочка, где ты? Посвети-ка!
Гарагез подняла лампу, и Мелек увидела жену Керема, лежавшую в беспамятстве, а рядом с ней свернувшегося клубочком мальчика.
Мелек кивнула на ребенка, Керем догадался, взял сына на руки, а мальчуган так и не проснулся.
- Двустороннее воспаление легких, - выслушав больную, после некоторого колебания сказала Мелек и прикусила нижнюю губу. Гошатхан не удержался, свистнул: дело скверное...
Затаив дыхание, следил Керем за выражением лица Мелек.
Медленно пряча в чемоданчик инструменты, Мелек вопросительно посмотрела на мужа: она привыкла во всех случаях жизни с ним советоваться.
Проснулись и залились пронзительным ревом близнецы; Гарагез кинулась к ним, положила на ковер, стала пеленать.
- Будущие советские граждане, - усмехнулся Керем, показав на младенцев. - Государству прибыль...
Мелек понравилось, что он не теряется, хочет шуткой приободрить и себя и дочку.
- Не беспокойся, - спокойно сказала она. - Поправится, но не так скоро. Сейчас я ей введу пенициллин, банки поставим, к утру жар спадет, тогда можно увезти в больницу. - Она задумалась. - И детей надо устроить в ясли, что ли.
Через полчаса все наладилось.
Вдруг тревожно забрехали псы. Вся стая выла и лаяла на разные голоса.
Керем схватил двустволку.
- Алабаш на волков лает! - объяснил он Гошатхану и выскочил одним прыжком из палатки.
- Ради бога, не уходи, боюсь! - взмолилась Мелек, увидев, что муж собрался идти за Керемом.